Нам не нужна великая идея

Первое эссе в этой книге посвящено "Робинзону Крузо". Лично для меня в этом есть забавное и в то же время важное совпадение. В романе Уилки Коллинза "Лунный камень", который я часто перечитывала в детстве и впечатление от которого до сих пор не поблекло, самый симпатичный герой утверждает, что в книге Дефо содержатся главные ответы на все жизненные вопросы, и подтверждает свое мнение делом. В моменты смятения он снимает "Робинзона" с полки, открывает на первом попавшемся месте — и действительно получает ответы на все свои сомнения.

Так вот, этот сборник Милоша должен бы стать такой книгой "первой необходимости" для нас — здешних и сегодняшних. Но, разумеется, не станет — и это "разумеется" еще один знак ее невероятной актуальности.

Эссе на литературные темы и письма о литературе своему другу писателю Ежи Анджеевскому (автору, среди прочего, романа "Пепел и алмаз", по которому снял фильм Вайда) Чеслав Милош писал в 1942 году в оккупированной Варшаве. На вопрос, почему в такое время он занимался "литературоведческими" вопросами, Милош впоследствии отвечал с хладнокровной откровенностью: "Это была операция аутотерапии согласно следующему рецепту: если все в тебе — дрожь, ненависть и отчаянье, пиши предложения взвешенные, совершенно спокойные, превратись в бестелесное создание, рассматривающее себя телесного и текущие события с огромного расстояния".

Его тексты, действительно, вроде бы описывают местности, находящиеся на огромном расстоянии от военной Варшавы,— необитаемый остров Робинзона Крузо, Париж Бальзака, африканское Конго, по которому путешествует Андре Жид. При этом они затрагивают происходящее в самой ее сердцевине. Потому что в ее сердцевине находится сам Милош, который, размышляя об этих литературных ситуациях, решает вопрос первостепенной важности: что он думает (именно думает, а не чувствует!) по поводу того, что творится вокруг него?

Таких мыслей и цитат, которые нам в сегодняшней России хочется заучивать наизусть и предлагать к обсуждению в школах, в "Легендах современности" множество

Суть этой связи искусства и действительности для Милоша сформулировал во вступлении к сборнику историк литературы Ян Блонский: "Мы — совершенно сознательно и как бы из центральной ложи — наблюдаем невообразимые преступления. И, более того, мы чувствуем, что в любой час могут произойти преступления еще более ужасные. Какую позицию мы должны занять? Разумеется, мы осуждаем эти преступления. Но что мы должны сделать, чтобы понять, как такое возможно? Для философских рассуждений уже не время, то, что предстоит выработать,— это позиция, которая позволит человеку выдержать столкновение с реальностью".

Разговор о литературе оказывается инструментом постижения ужасной действительности, так как до того, как нечто гуманитарно неприемлемое становится возможным физически, оно становится возможным культурно. Исследование этих культурных изменений и допущений становится для Милоша поиском "момента ошибки" ("Нежные руки интеллектуалов пятнаются кровью с того момента, когда они выводят слово, несущее смерть... Их книг не читают, возможно, широкие массы. Но их прочитает журналист... Статьи эти прочитает учитель, прочитает человек с улицы. И вот монета идеи, замыслов катится, ее более утонченные буквы стираются по пути, пока, плоская, упрощенная, она не достигает толпы в виде лозунга, дешевого слогана"). И — главное — оно становится инструментом установления собственной системы координат.

Для Милоша основа этой системы — доверие к истине, познаваемой разумом и, соответственно, отторжение всего ей противостоящего. Всего "нутряного", мистического, спонтанного (как раз царившего в литературе с конца XIX века и вплоть до войны). Он враг любой "идейности" и пристально отслеживает приносимый ею вред: "Создание мифов стало поистине триумфальным в области политической мысли. Уже в самом банальном лозунге "искать идею" заключается убеждение в большей силе, сохраняющейся в так называемой идее; силе, способной двинуть толпы в нужном направлении... Призывы искателей так называемой великой идеи ("Нам срочно нужна великая идея"), заклинания высокопарных шарлатанов, понимавших "идею" как средство воздействия на толпу, средство для того, чтобы, наэлектризовав эту толпу, повести ее наугад к более приземленной, чем указанная идея, цели".

Таких мыслей и, соответственно, таких цитат, которые нам в сегодняшней России хочется заучивать наизусть и предлагать к обсуждению в школах, в "Легендах современности" множество. Причем Милош шлифует и уточняет их на наших глазах, превращая свои эссе в настоящий мастер-класс думанья.

Потому что эти эссе — все они, а не только письма к Анджеевскому, ответы которого тоже здесь помещены,— это реплики Милоша в разговоре. С другом, с противником, с читателем. Милош абсолютно точно понимает, что предназначение разговора — даже того, который формально можно отнести к категории спора (как его переписку с Анджеевским),— это не победа над собеседником, а выяснение отношений с самим собой. Разработка и уточнение собственной позиции. Следить за тем, как он это делает,— настоящее и непривычное нам наслаждение.

Чеслав Милош. Легенды современности: Оккупационные эссе. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016