"Андрея догнала война"

Сестра Андрея Тарковского, Марина,— об истории семьи, удивительных пересечениях и о мистике в жизни ее знаменитого брата

На днях весь мир снова вспомнил о легендарном русском режиссере: фильм "Выживший", ставший одним из победителей "Оскара", уже назвали "встречей Джона Форда с Тарковским". Впрочем, Тарковского и не забывали: в июне отметит юбилей один из главных российских кинофестивалей — "Зеркало", названный в честь режиссера. А в декабре исполнится 30 лет со дня его смерти — дата, которую невозможно обойти. И это уже не говоря о книгах, показах, лекциях...

Марина Тарковская — не просто сестра знаменитого режиссера и дочь не менее знаменитого поэта. Она еще и летописец семьи. Для сборника воспоминаний "О Тарковском" она собрала свидетельства людей, знавших Андрея Арсеньевича, а для книги "Осколки зеркала" — уникальные свидетельства и архивные материалы о Тарковских и об их прошлом.

Корреспондент "Огонька" встретился с Мариной Тарковской в ее квартире на юго-западе Москвы, чтобы понять, что сформировало знаменитого режиссера.

— Марина Арсеньевна, когда едешь к вам мимо всех этих новых футуристических небоскребов, понимаешь: сегодня Тарковскому не пришлось бы летать в Японию, чтобы снимать город будущего для "Соляриса". Все есть в Москве...

— Пожалуй, что так. Но когда мы впервые приехали сюда, в 1969 году, это было чистое поле. И метро прямо посреди поля. Помню, мы с моим мужем, Александром Гордоном (кинорежиссером, сокурсником Андрея Арсеньевича по ВГИКу.— "О"), вышли на улицу: вьюга, никаких ориентиров. Заблудились, наконец, вышли к храму в селе Тропарево... С тех пор эти места сильно изменились.

— А откуда вы переехали сюда? Из знаменитого Щиповского переулка (сегодня — 1-й Щипковский переулок.— "О"), где прошло ваше с Андреем Арсеньевичем детство?

— Нет, была еще промежуточная кооперативная квартира. Мы вообще-то с Сашей коренные москвичи, но выбивать жилье, бесплатно доставать его никогда не умели...

— Как семья Тарковских оказалась в Москве?

— Все зависит от того, какую ветвь семьи вы имеете в виду. Ну, например, моя бабушка по матери, Вера Николаевна, урожденная Дубасова, была из древнего боярского рода Дубасовых. Этот род упоминался еще при царе Алексее Михайловиче, со временем он сильно разветвился. Из того же рода был московский генерал-губернатор, адмирал Федор Дубасов — тот самый, который руководил разгромом декабрьского восстания в Москве в 1905 году ("наши" Дубасовы, к слову, не были с ним даже знакомы).

Родители бабушки, коренные москвичи, жили себе на Пименовской улице (сегодня — Краснопролетарская.— "О"), в доме с садом и флигелем — сдавали первый этаж для различных праздников, свадеб, именин. В 1918 году особняк конфисковали, выгнав оттуда бабушкину сестру (между прочим, одну из первых женщин-врачей в России) с тремя детьми. А позднее его и вовсе снесли.

Бабушка к тому моменту в этом доме уже не жила — уехала в Калужскую область, вышла замуж за судью Ивана Ивановича Вишнякова, затем развелась, снова вышла замуж, на этот раз за врача Николая Матвеевича Петрова. И вот удивительное пересечение — Петров дружил с поэтом Константином Бальмонтом, он подрабатывал в семье Бальмонта репетитором. Затем они вместе учились в Московском университете, участвовали в студенческих беспорядках... И Петров, и Вишняков, тоже учившийся в Москве, потом вернулись в родные места, где и работали всю оставшуюся жизнь. Жаль, что нынешние москвичи утрачивают связь с провинцией, которую не теряли они.

— А ваш отец, поэт Арсений Тарковский? Он тоже коренной москвич?

— Нет, это не так, Арсений Александрович впервые приехал в Москву лишь в 1925 году.

— Но род Тарковских, кажется, тоже древний, дворянский...

— Семья дворянская, но, как говорится, захудалая, свое дворянство наши предки подтвердили только в середине XIX века. Мужчины в роду были военными, постоянно переезжали, в результате мой прадед осел в Елисаветграде (сегодня — Кировоград, Украина.— "О"). Город, кстати, примечательный, оттуда вышло много наших именитых соотечественников — пианист Нейгауз, физик Тамм, революционер Зиновьев. Там же рос и мой дедушка, Александр Карлович. Интересно, что Троцкий тоже был из-под Елисаветграда.

— У Александра Карловича, наверное, тоже была бурная революционная биография?

— Он был народовольцем, их кружок раскрыли, членов арестовали. Александра Карловича сослали в поселок Тунка, в Сибирь — в общей сложности он не видел свою семью восемь лет. Соседом по дому в той ссылке у Александра Карловича был Юзеф Пилсудский, будущий маршал Польши. С этим связана одна семейная история.

Уже при советской власти Александр Карлович получил письмо от Ленина: Владимир Ильич просил его написать воспоминания о создании партии "Народная воля" на Украине. И Александр Карлович хранил у себя это письмо. Как-то раз дедушку вызвали в особый отдел Красной армии, предъявили посылку, присланную на его имя. В посылке были продукты и письмо... от Пилсудского. В письме маршал передавал привет старому другу. А надо сказать, что Пилсудский как раз перед этим наголову разгромил Тухачевского и вообще считался едва ли не злейшим врагом советской власти. И вдруг — такая посылка. Александра Карловича могли сразу поставить к стенке, к счастью, при нем было письмо Ленина. Оно и спасло: посылку деду отдали и отпустили с миром.

— У Тарковских, я читал, вообще были сложные отношения с вождем революции: Арсений Александрович даже написал на него какую-то эпиграмму...

— Эту историю вы читали, скорее всего, в моем пересказе. А услышала ее от жены близкого друга отца, уроженца Елисаветграда. Правдива она или нет, проверить невозможно, сам папа об этом никогда не рассказывал.

Так вот речь о стихотворении, которое друзья отца опубликовали в местной газете. Это был акростих, где по первым буквам читалась неприглядная характеристика Ленина. Ребята рассчитывали, что никто этого не поймет, и зря. Всех, кто участвовал в опасной шалости, задержали и посадили в поезд — повезли в Николаев, в ЧК. Так вот папа на одной остановке якобы просто сбежал... Сам он рассказывал, что скитался по Украине, хотел добраться до Азовского моря, где какая-то японская концессия поднимала затонувший корабль с кладом...

У меня есть сомнения в реальности истории с акростихом про Ленина. Вспомните стихи отца: "На полустанке я вышел. Чугун отдыхал / В крупных шарах маслянистого пара..." Раз он успел рассмотреть чугунные колеса, запомнил, как выглядел паровоз, значит, не бежал сломя голову, не прятался.

Кстати, не все знают, что у Арсения Александровича был старший брат, Валерий. Во время Гражданской войны он стал анархистом, убежал из дома, воевал, возвратился раненым, затем снова сбежал. Его судьба закончилась трагически: их с приятелем оставили вдвоем оборонять маленькую железнодорожную станцию. Так они и пропали: что с ребятами произошло, неизвестно до сих пор. И вот вам еще несколько удивительных пересечений: этим приятелем, пропавшим вместе с Валерием, был брат Григория Зиновьева. А объявление, в котором всех, кто что-то знает, просят сообщить о судьбе Валерия и его друга, упоминает в своем дневнике "Окаянные дни" Бунин.

Для семьи исчезновение сына стало страшным горем, и понятно, как много любви получал Арсений Александрович — единственный и оберегаемый сын.

— Как он оказался в Москве?

— Там уже жила его старшая сестра с мужем, и в 1925 году папа тоже приехал покорять столицу. Это напоминает Лариосика из "Белой гвардии" Булгакова: Арсений Александрович объявился у родных со связкой книг, одеялом и подушкой — вот и весь скарб. Жить в семье сестры постоянно было неловко, и папе приходилось снимать какие-то комнатушки, углы. Одно время, к примеру, он жил в буквальном смысле под столом у своих друзей: закрывался простынями, привязанными к ножкам, протянул туда лампочку... На курсах при Литинституте он познакомился с моей мамой, так и родилась семья. Когда они поженились, папа торжественно въехал к маме (у нее была своя комната в одной квартире с теткой) с той же стопкой книг и теми же одеялом и подушкой.

— А как Тарковские поселились на Щипке?

— В результате обмена — с двумя детьми в одной комнате стало тесно. По нынешним временам быт в 1-м Щиповском переулке был устроен плохо: маленькая квартира в старом купеческом доме, две комнаты всего по 10 метров. Однако соседями оказались милейшие люди, Гликманы, мои родители подружились с ними и даже могли пользоваться соседским телефоном.

— Дом на Щипке много лет обещают восстановить, сделать там культурный центр Тарковских. Что-нибудь сдвинулось?

— Нет, напротив, все затихло: кризис, плохо с деньгами. А ведь огромная сумма уже потрачена на создание проекта, готовы все документы. Может, в Год кино о нас снова вспомнят...

— Как вы там жили?

— Это был маленький Дом с большой буквы, наша нора. Две комнаты. Молодая семья. Глава семьи — поэт. При советской власти стихи папы были не нужны, и, чтобы прокормить семью, он стал работать переводчиком. Тогда многие великие поэты так работали — и Ахматова, и Мандельштам, и Цветаева... За переводами отец мог засидеться допоздна, и режим его дня не совпадал ни с нашим, ни с маминым.

Ну а мы с Андреем просыпались рано, Андрей будил маму, говорил: "Давай одеваться". И вот мама уже берет меня на руку, в эту же руку бидон, Андрея — за другую руку, идет на рынок — за молоком, дровами...

— А что ели? Семейные рецепты сохранились?

— Семейным блюдом была овсянка по утрам, которую мама молола на кофейной мельнице. Тогда не было геркулеса, вот овсяную крупу и приходилось молоть.

Что ели взрослые, я не помню. Лев Владимирович Горнунг, наш крестный, записал в дневнике в 1935 году: "Был у Тарковских, поспел к горячей картошке с постным маслом". Успел, значит. Тогда все были голодные, картошка с постным маслом считалась счастьем. Но от бабушки, Веры Николаевны, из села Завражье приходили иногда посылки: свиной окорок, топленое масло... Другая бабушка, Мария Даниловна, присылала киевское варенье — засахаренные фрукты: яблоки, абрикосы, вишня, слива. Дни, когда приходили посылки, были праздником.

Вера Николаевна вообще много помогала: обшивала маму с папой, присылала им готовые вещи. Кстати, у бабушки сохранилось какое-то количество царских бумажных денег. После ее смерти часть я отдала Андрею, и когда он с первой семьей переехал на новую квартиру, то обклеил ими часть стены — для красоты.

— На Щипке бывали вгиковские сокурсники Андрея Арсеньевича?

— Конечно, бывали — так мы познакомились с моим мужем, Александром Гордоном. Еще помню, как на день рождения Андрея приходил Вася Шукшин. Андрей очень выделял его из однокурсников: Вася был во всех смыслах выдающийся человек. Приехал в Москву с фанерным чемоданом, закрытым на амбарный замок, в сапогах и морском кителе... Его образ был овеян романтикой. Помню, какое впечатление он на меня произвел: держался с достоинством, не болтун. Было в нем что-то от Мартина Идена. Почему они сблизились? Перед поступлением во ВГИК Андрей провел лето в геологической экспедиции на реке Курейке в Красноярском крае: брата туда отправила мама после того, как его исключили из Института востоковедения. Вася тоже был из Сибири, с Алтая, так что, думаю, их как-то сблизили общие сибирские впечатления.

Так вот, о том дне рождения. Узнав, что придет Шукшин, я позвала свою подругу Инну, хотела их познакомить. Когда Инна собралась домой, я попросила Васю проводить ее до остановки. Вскоре он вернулся каким-то странным. Андрей спросил, что случилось, и Вася, смущаясь, тихонько ему рассказал, что хотел Инну к забору прижать, поцеловать. А она — "по морде". Я вот думаю: знала бы она, что влепила пощечину будущему знаменитому режиссеру и писателю...

А с Васей мы подружились, он даже жил у нас с мужем какое-то время, во время съемок фильма "Живет такой парень".

— Андрей Арсеньевич, наверное, много рассказывал о самом ВГИКе? Об учебе?

— Да я и сама там бывала. Тогда это называлось актрисой "по вызову": звонили по телефону и нужно было ехать на съемки в фотопавильоне. Андрей до поступления тоже этим подрабатывал, его даже снимали для какого-то фильма в роли командира волейбольной команды. Забавный факт: моя фотография есть во вгиковском учебнике по фотомастерству, так что мое присутствие там можно документально подтвердить.

— Насколько Тарковский был одиночкой?

— По внутреннему своему устройству он, наверное, действительно был одиночкой. Но в детстве и молодости мгновенно заводил друзей. Мне в этом смысле повезло: тогда еще было раздельное обучение, но у нас, благодаря брату, постоянно бывали какие-то ребята и мужским вниманием я не была обделена.

Общительность Андрея не всегда радовала маму: когда мы жили в эвакуации в Юрьевце, там была компания местных мальчишек, матерщинников и хулиганов. Нас, "выковырянных", там дразнили так: "Москвичка, снеси яичко.— Не могу. В ж... спичка". Андрей тут же подружился с местными, даже окать начал и художественно материться.

— Отцовское влияние на Андрея Арсеньевича чувствовалось?

— Папа был для Андрея кумир, объект любви и подражания. Когда он ушел из семьи, для нас, детей, это было большой травмой, но родители, слава богу, сохранили добрые отношения. Мама делала все, чтобы мы продолжали любить отца.

Я хорошо запомнила, как отец приехал уже после войны к нам на дачу, прошел на костылях несколько километров от станции — мы тогда впервые увидели его без ноги. Он привез Андрею какие-то модные сатиновые трусы с лампасиками, они купались в реке вдвоем...

Уже позже Андрей часто бывал у папы, они вместе рассматривали художественные альбомы, слушали музыку — папа собирал пластинки, классику. Андрей доверял ему во всем, например отправил сценарий "Андрея Рублева", написанный вместе с Кончаловским, хотел узнать его мнение. Он даже сознательно выработал у себя отцовский почерк: помню, как подростком он упражнялся, подражая отцу.

— Детские воспоминания повлияли на кино?

— Такие отсылки есть чуть ли не в каждом фильме. Например, в картине "Иваново детство" главный герой, мальчик Иван, сидит в военном штабе и ему предлагают журналы почитать. Мальчик отвечает: "Это я читал и это читал". Когда-то в эвакуации, в Юрьевце, точно так же Андрей говорил сотруднице местной библиотеки.

Или вспомните "Зеркало", новеллу с мальчиком из блокадного Ленинграда. Военрук из новеллы, прикрывающий собой учебную гранату, существовал в жизни, правда, не был контуженым. Что касается самого мальчика, Асафьева, то был один эпизод, который произвел сильнейшее впечатление на нас с Андреем. В 1943 году после прорыва блокады на пароходах по Волге вывозили детей из Ленинграда. Их везли через Юрьевец, поселили в нашей школе. И мы побежали на них посмотреть — до сих пор не могу вспоминать об этом без слез. Они были настолько измождены — одни глаза. Мальчик Асафьев — воспоминание Андрея о тех ленинградских детях.

— А в более поздних фильмах?

— "Андрей Рублев" — это тоже впечатления от Юрьевца. Там же отроги Среднерусской возвышенности. Весной, когда снег на вершинах начинал таять, вся эта глиняная масса стекала вниз, чтобы ночью снова замерзнуть,— вид был потрясающий. Так вот для сцены "русского распятья" Андрей с оператором Вадимом Юсовым нашли очень похожие горы.

Или темный, еловый лес в сцене ослепления мастеров-камнерезов — мы часто гуляли босиком по такому вот мрачному лесу. В "Рублеве" природа вообще одна из действующих лиц, жаль, что об этом мало пишут.

— Говорят, Тарковский даже искал актрису на роль Хари в "Солярисе", похожую на вас...

— И это меня очень тронуло. В тот момент Андрей оставил первую семью, сына... А Хари — олицетворение совести главного героя. Тут есть о чем подумать.

— Расскажите о его увлечении мистикой. Откуда оно? Тоже из детства?

— А вот этого я вам точно сказать не могу. Возможно, на него произвел впечатление рассказ бабушки про нашего прадеда, Николая Васильевича Дубасова. Дело было в имении прадеда, в Переверзеве. Николай Васильевич лег спать после обеда, вдруг скрипнула входная дверь и вошел... монах. Лицо монаха было скрыто под капюшоном. Он подошел к кровати и сказал Николаю Васильевичу: "Готовься, ты скоро умрешь". Так все и случилось.

Эту историю рассказывала нам бабушка, она была традиционно верующим человеком, молилась утром и вечером, молилась за нас, когда мы шли на экзамены...

Потом уже, после экспедиции в тайгу, Андрей рассказывал, как лежал в лесной избушке во время грозы, один, и услышал голос: "Уходи отсюда". Андрей едва успел выскочить из избушки, как ее раздавила огромная лиственница. Позднее я узнала: Андрей услышал эту историю от одного геолога. К тому же в одиночку в тайгу никого не отправляли. Однако он рассказывал ее так убедительно, что мурашки бежали по спине.

— И дух Пастернака действительно вызывал?

— Непосредственно от Андрея я этого не слышала, но читала, что они занимались столоверчением и как-то раз "вызвали" Пастернака. Андрей спросил у него, сколько еще снимет фильмов. "Семь",— якобы ответил Пастернак. И не ошибся.

Ну и, конечно, не секрет, что Андрей в последние годы жизни занимался медитацией — спасался так от жизненных неурядиц, суеты, погружался в тишину, расслаблялся.

— Насколько на его раннюю смерть повлияла эмиграция? Может, если бы не уехал, не съела бы его эта ностальгия...

— Он был давно болен, давно покашливал. Сценарист Александр Мишарин, соавтор "Зеркала", писал в своих воспоминаниях, что Андрея догнала война — это очень точно. В 1947-м он переболел туберкулезом. Прибавьте к этому нервную режиссерскую профессию, каждый раз — огромное напряжение, ответственность за группу, за работу с актерами, за то, чтобы отстоять свое видение фильма. Я читала в архивах стенограммы обсуждений его фильмов, то, как он за них боролся. Создание фильма было своего рода "слоеным пирогом": обсуждение сценария на всех уровнях, потом сдача картины, присуждение категории... Только представьте: на обсуждение его дипломного фильма приходит дама с "халой" на голове — секретарь райкома комсомола, которая ничего не понимает в кино и начинает нести какую-то чепуху, а Андрей достойно, по существу ей отвечает. Это нервы, переживания. Все это не могло не сказаться...

— Чисто гипотетически, он бы вернулся в Россию?

— В перестройку, думаю, да. А потом бы снова уехал. Да, в советские времена было непросто, но кинематографическое начальство сознавало его масштаб, и это помогало. К тому же у него была сработанная команда, его понимали с полуслова, обеспечивали тыл. И о деньгах ему думать не приходилось: когда первый вариант "Сталкера" был забракован из-за просроченной пленки, Андрею выделили финансирование на то, чтобы снять фильм заново, провели это как двухсерийный фильм, а деньги будто бы пошли на вторую серию.

Однако за время работы за рубежом, на той же "Ностальгии", он быстро понял, что зависит от денег, от продюсера. При работе над "Жертвоприношением" приходилось считать каждую копейку, это были настоящие денежные тиски. Так что Андрею было бы непросто работать в нынешнем кино — и здесь, и там.

— Тарковский жив?

— Интересно, что вы сформулировали вопрос именно так. Был период, когда меня часто приглашали за границу — рассказывать об Андрее зарубежному зрителю. Так вот однажды меня пригласили в Чили, и я была просто потрясена: далеко от России, на другом континенте стояли очереди, чтобы увидеть кино Андрея. Там же висел плакат: "Тарковский — жив". Думаю, я ответила на ваш вопрос.

Беседовал Кирилл Журенков