Коллекторы именем революции

Параллельно сворачиванию НЭПа во второй половине 20-х годов прошлого века шла борьба со злостными неплательщиками по кредитам. Индустриализация требовала средств, а советские граждане категорически не собирались расставаться не только со своими деньгами, но и с заемными.

В первой половине 1920-х годов по кредитам отказывались платить целые деревни. Типичный случай в судебной практике того периода: крестьянин на полученную в кредитном товариществе ссуду покупал лошадь, по ссуде не платил, а провести взыскание принудительным путем было невозможно. Или, например, служащий кооператива растратил 500 руб.— обзавелся на эти деньги хозяйством. Отсидев положенный срок в исправительном доме, он спокойно продолжил вести хозяйство, а требование возмещения оставалось без удовлетворения, причем в полном соответствии с законом. Доходило до анекдота: в 1926 году народный судья Курганского округа был привлечен к дисциплинарной ответственности за отказ платить по долгам местному кредитному обществу.

«Практика знает массу случаев прямо-таки издевательского отношения должников к решению суда и личности судебного исполнителя при исполнении других решений,— писал в 1924 году в “Еженедельнике советской юстиции” председатель Донского окружного суда Островский.— Пример: должник, скот которого должен быть продан с торгов, дабы сорвать последние, угоняет его ко дню торгов на пастбище за несколько десятков верст; должник, дабы не платить по решению после вынесения его, продает имущество или совершает фиктивный раздел».

Законодательный рай для неплательщиков имел место до 1926 года. Каким образом сложилась подобная ситуация?

«Раздавали без оглядки…»

После перехода к новой экономической политике (НЭП) в марте 1921 года в стране началось восстановление банковской системы, до того полностью ликвидированной. В октябре был создан Государственный банк, который, открыв отделения в губерниях, начал проводить кредитные операции с организациями и населением. В следующем году появился банк для кредитования промышленности — Промбанк, банк для проведения электрификации — Электробанк, начали появляться акционерные банки со смешанным государственно-частным капиталом.

Основную массу кредитных средств для крестьянства банки проводили через кооперацию. На уровне губернии создавались кооперативные союзы, в которые входили отдельные низовые кооперативы, объединявшие людей на местах. В конечном итоге кредитные средства в банках могли получать кооперативы и их союзы и в меньших объемах — частные лица.

Банки преимущественно кредитовали государственные организации и кооперацию, в связи с чем запросы на кредиты от частной промышленности и торговли оставались неудовлетворенными. Поэтому в 1922 году стали стихийно появляться полностью частные кредитные организации — общества взаимного кредита. Чтобы стать их членом, необходимо было приобрести паи. Показательно, что общества взаимного кредита начали действовать в отсутствие законодательства, регламентирующего их деятельность. Уставы, по которым они работали, были дореволюционными, из них лишь убрали некоторые положения.

Финансово-кредитная система строилась в условиях экономической разрухи и финансовой неразберихи. После Гражданской войны на территории страны ходило большое количество разнообразной валюты: от царских денег и «керенок» Временного правительства до знаменитых якутских винных «банкнот» — этикеток от спиртных напитков с подписью будущего народного комиссара финансов Якутии Алексея Семенова («Мадера» — 1 руб., «Кагор» — 10 руб., «Опорто» — 25 руб.). Население полностью потеряло доверие к ничего не значащим бумажкам и перешло к натуральному обмену. Главной валютой стали хлеб, соль, спички.

Чтобы нормализовать ситуацию и унифицировать денежную массу на территории страны, большевики выпустили новую валюту — совзнаки. Первые банковские операции Страны Советов проводились именно в этой валюте. Однако из-за неограниченной эмиссии, с помощью которой покрывались все расходы, она стремительно обесценивалась. Приходилось постоянно проводить деноминацию. В итоге денежные знаки образца 1921 года обменивали на дензнаки образца 1922-го по курсу 10 тыс. к 1. А дензнаки 1922-го к дензнакам 1923-го — 100 к 1. В общем, классический пример гиперинфляции. Параллельно с совзнаками имел хождение червонец, курс которого был устойчив и довольно высок. Лишь к 1924 году в результате денежной реформы удалось стабилизировать ситуацию на финансовом рынке и прийти к единой валюте.

В ситуации, когда валюта стремительно обесценивалась, проведение банковских операций требовало большой осторожности. Но на деле кредитование велось даже без учета платежеспособности заемщиков. Например, первая же операция Симбирского отделения Госбанка по распределению 60 млрд руб. на нужды сельского хозяйства и на кредитование населения для освобождения «от кабальной задолженности» обернулась невозвратными долгами.

Отделения центральных банков в губерниях, едва начав работать, сталкивались с огромной невозвратной задолженностью. «Сейчас перед Ульяновским отделением Сельскохозяйственного банка, только что организовавшимся, стоит вопрос, как успешно удастся получить долги со своих должников,— писала местная газета “Пролетарский путь” в июле 1924 года.— Губсоюз и Губсельпром, отхватившие львиную долю кредитов, очень плохо выплачивают свои долги и пользуются кредитами не по тому назначению, на какое они выданы. Замечены случаи расходования кредитов на торговлю и на ссуды единоличникам».

Работники банка грозились применять к неплательщикам меры принудительного взыскания, пугали исключением «на время или навсегда» из кредитной сети, но на кооперативы эти увещевания действовали слабо.

Просроченная задолженность по кредитам Госбанка к 1924 году составила 23% всех выданных кредитов. И это невзирая на то, что в учетно-ссудные комитеты банков, которые оценивали заемщиков, входили работники НКВД и местных органов власти. Кредиты, как отметил нарком финансов Григорий Сокольников на XIV партийной конференции в 1925 году, «раздавали без оглядки на платежеспособность клиента».

Еще хуже обстояло дело в кооперации. Основные операции кооперативов в начальный период НЭПа были товарными: распределение в качестве ссуды лошадей, коров и сельскохозяйственного инструмента среди своих членов. Большая часть этих операций была также невозвратной. В отдельные периоды 1923/24 операционного года в большинстве кооперативов страны просрочка достигала 80–90% общего количества выданных ссуд.

«Если взять соотношение между собственными средствами нашей кооперации и ее задолженностью, то оно будет очень большое: примерно 1:15,— говорил в 1925 году с трибуны XIV партийной конференции Левон Мирзоян.— Крестьянство на это смотрит так: набрали денег, правительство выдало ссуду, затем эти деньги растащили, закрылись (ликвидировали кооператив.— “Деньги”), перекочевали в другие уезды. Этому, безусловно, должен быть положен решительный конец».

Негодовал и председатель Верховного суда Арон Сольц: «Кооперативы, отпуская кредиты разным лицам, подчас на крупную сумму, не требуют от них уплаты, им не напоминают об этом, и это тянется продолжительное время. У нас есть сведения, но, к сожалению, материалов пока еще мало о практике списывания личных долгов к концу отчетного года. Повсеместно наблюдающееся явление в уездах и в губернском городе — то, что при часто меняющихся правлениях и возглавляющих лицах пребывание должников теперь неизвестно учреждениям, и найти должника теперь довольно трудно, и они даже не знают, кто он такой. Необходимо, чтобы… в суде эти дела разбирались во внеочередном порядке, для того чтобы возмездие следовало гораздо быстрее, чем это бывает, а то дела становятся предметом суда, когда они уже в значительной мере теряют свой злободневный интерес, почему у населения остается впечатление о безнаказанности по таким делам».

Однако проблема была значительно сложнее, чем виделось из столицы. Даже подача иска и положительное решение суда не гарантировали взыскание долга.

«Деньги выданы, а получить нельзя»

Взыскание задолженности в период НЭПа проходило почти по той же схеме, что и сегодня: кредитор подавал на неплательщика в суд, получал на руки решение, затем это решение передавалось судебным исполнителям, которые занимались изъятием имущества должника по исполнительным листам и продажей его на торгах. Но рисовали на бумаге, да забыли про овраги: получить что-то от должника законными методами до 1926 года было практически невозможно. Перечень неизымаемого имущества был настолько велик, что у многих заемщиков попросту нечего было изымать.

Согласно ст. 271 Гражданского процессуального кодекса (ГПК) РСФСР, вступившего в силу осенью 1923 года, взыскать с должника можно было все что угодно, за исключением: «а) необходимых для него и для находящихся на его иждивении лиц платьев, белья, обуви и предметов домашнего обихода; б) орудий производства и инструментов, необходимых для профессионального занятия, ремесла или мелкого кустарного промысла должника; в) необходимых орудий сельского хозяйства, одной коровы, одной лошади или заменяющего их другого вида скота с необходимым на три месяца количеством корма; г) семян в количестве, необходимом для предстоящего посева обрабатываемой должником земли; д) неснятого урожая».

В октябре 1924 года этот перечень был дополнен: изъятию не подлежали паевые взносы должника в потребительский кооператив, «если взносы эти поступили в распоряжение последнего». В декабре того же года добавились уже уплаченные взносы в сельскохозяйственные кооперативы. Затем декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 13 июня 1925 года список вновь был увеличен: нельзя было обращать на взыскание страховое вознаграждение по договору страхования, «причитающееся страхователям по обязательному окладному страхованию, при условии обращения этих сумм исключительно на восстановление погибшего имущества».

В результате только некоторые середняки и зажиточные крестьяне имели имущество, не упомянутое в этом списке. А в Поволжье, пострадавшем от голода в 1921–1922 годах, и на Северном Кавказе положение было еще хуже. В стране, по словам секретаря ЦК ВКП(б) Вячеслава Молотова, лишь 7% крестьян имели двух и более лошадей и только 9% имели в хозяйстве более двух коров. Взыскивать было попросту нечего.

«При описи имущества должников не оказывается даже и того, что не может быть отчуждено,— писал в правление Госбанка руководитель Самарского отделения.— Имущества еще меньше. Тут-то и осложнился вопрос. Как быть? Деньги выданы, их надеялись получить и дать другим, а получить нельзя. Как выйти из положения в том случае, когда центральное управление банка кредит отпускает в строго установленных размерах, а за непогашением выданных ссуд от населения работа начинает тормозиться?»

Суды к середине 1924 года были завалены исками о взыскании неплатежей, а судебные исполнители — исполнительными листами. Чтобы хоть как-то их разгрузить, декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 20 октября 1924 года «О предоставлении права бесспорного взыскания по ссудам, выдаваемым кредитными и ссудо-сберегательными товариществами» была упрощена работа судов — теперь для вынесения судебного приказа о взыскании им были нужны только документы о задолженности.

«Надо нам открыто признать, что дело приведения решений нарсудов в уездных городах, а особенно в деревне, обстоит скверно,— писал в “Еженедельнике советской юстиции” представитель отделения Сельскохозяйственного банка в Мелекессе Ульяновской губернии.— Прежде всего, волостные милиции страдают тем, что во многих местах нет особых книг, куда бы записывать исполнительные листы и суммы, по ним взысканные. Во-вторых, нет квитанционных книг на получаемые по исполнению решения в количестве, равном числу милиционеров волости (есть 1 книга в 100 квитанций), так что милиционер часто взыскивает под расписку, а потом за движением денег нет надежного контроля. В-третьих, надо отметить раздачу отсрочек направо и налево. За этими отсрочками всегда скрыты ехидное торжество ответчика и нужда истца. Закон дает право отсрочек или рассрочек лишь суду и лишь при вынесении решения. В-четвертых, наконец,— механический подход милиции ко всем вообще исполнительным листам». На основании этого опыта уезда предлагалось поручить судебному исполнителю «написать “десять заповедей”» для милиционера, приводящего в исполнение решения нарсуда,— кратко, 40–50 строк текста.

Вместо увеличения штата и улучшения условий работы судебных исполнителей им циркуляром НКЮ и НКВД №134 от 3 июня 1925 года было предоставлено право прекращать исполнительное производство, если местонахождение должника было неизвестно либо если у должника не оказывалось имущества, которое можно было бы взыскать.

«Самое слабое место в работе нарсуда в деревне — это исполнение судебных решений,— подтверждал слова работников банков народный судья 9-го участка Рязанской губернии в письме в “Еженедельник советской юстиции” в начале 1926 года.— Мы выносим ежемесячно десятки решений, проделывается огромная и тяжелая работа, и, в конце концов, приходится сознаваться, что большой процент проделанной работы пропадает даром, ибо многие исполнительные листы не могут быть приведены в исполнение в силу ст. 271 ГПК».

По мысли законодателя, эта статья должна была оградить от разорения крестьянские дворы — не позволять изымать единственную лошадь или корову-кормилицу. «Но на практике в работе нарсуда мы встречаемся с таким положением, когда ст. 271 ГПК вызывает лишь нежелательные результаты,— продолжал в письме судья.— Остаются без исполнения взыскания по зарплате, иски кредитных товариществ и потребительских обществ, иски на содержание ребенка, т. е. такие иски, которые пользуются особой защитой закона».

В ряде случаев, ссылаясь на 271-ю статью ГПК РСФСР, заемщики не платили ссудные долги вообще. Причем наличие этой статьи не позволяло применять к злостным неплательщикам решительных мер воздействия. Наоборот, имелся целый ряд актов судебных исполнителей, волостной и сельской милиции, составленных со ссылкой на 271-ю статью о несостоятельности заемщиков и невозможности произвести взыскание ссуд. От руководителей местных отделений Госбанка стали поступать телеграммы с жалобами на то, что местные органы НКВД, имея на руках исполнительные листы, не могут взыскать имущество должников, защищенное законом.

«Это обстоятельство крайне отрицательно действовало на кредитную дисциплину других односельчан-заемщиков,— отмечал руководитель управления НКВД по Ульяновской губернии в письме в Ульяновское отделение Сельскохозяйственного банка.— Периодически появляются случаи полного отказа заемщиков от платежей ссуд и даже отказа переписки на новые сроки долговых документов в целях дачи отсрочек».

Чтобы хоть как-то исправить положение, кооперативы стали выдавать кредиты под залог имущества. Для этого был разработан типовой кредитный договор, утвержденный циркуляром наркомата юстиции №42 от 1925 года. Однако это нисколько не улучшило положения, потому что чаще всего залогом являлось неизымаемое имущество, которое также нельзя было взыскать в оплату долга. Чтобы получить хоть что-то, судебные исполнители поначалу изымали бани и амбары, но эта практика была довольно оперативно пресечена очередным циркуляром наркомата юстиции.

«Все это диктует настоятельную необходимость хотя бы по делам о зарплате, алиментах, растратах, изменения редакции ст. 271 ГПК»,— заключал судья 9-го участка Рязанской губернии в письме в «Еженедельник советской юстиции».

И изменения вскоре последовали. Совнарком по ходатайству Северо-Кавказского крайисполкома в июне 1926 года дополнил ст. 271 примечанием, согласно которому защита от взыскания не распространялась на предметы, «если таковые приобретены на ссуды, полученные от кредитных и ссудо-сберегательных товариществ и от сельскохозяйственных товариществ с кредитными функциями, либо заложены в таковых товариществах в обеспечение исправного платежа по этим ссудам».

Наркомат финансов разослал по всем губерниям циркуляр с требованием проведения активных мероприятий по взысканию задолженности. «Наркомфин обратил внимание ульяновского Cельхозбанка на необходимость усилить борьбу за кредитную дисциплину в низовой сельскохозяйственной кредитной сети,— сообщала газета “Пролетарский путь” в октябре 1926 года.— Не было случая, чтобы Сельхозбанк уплатил центру в срок по своим займам, а заемщики просрочили банку на 1 января 1926 года 225 000 руб. Благодаря такому явлению капиталы Сельхозбанка на все 100 процентов были забиты в долгосрочные ссуды».

Изменение законодательства и усиление административных мер позволили к середине 1927 года избавиться от массовых отказов от уплаты кредитов, но большой процент задолженности остался.

Строительство объектов первой пятилетки потребовало мобилизации значительных средств населения. Поэтому дальнейшая борьба с должниками пошла по пути дискриминации на основании классовой принадлежности заемщика. Согласно циркулярному распоряжению НКФ РСФСР от 12 ноября 1929 года «О досрочном взыскании ссуд с кулацких и зажиточных групп деревни», власти обращали внимание товариществ на важность проводимой кампании по взысканию платежей на селе и «особенно с кулацко-зажиточной верхушки деревни». Якобы в результате «искривления классовой линии» в кредитной работе некоторых сельскохозяйственных кредитных товариществ образовалась задолженность по выданным системой сельскохозяйственного кредита ссудам, числящимся за зажиточными и кулаками.

Согласно документу, необходимо было ликвидировать всю задолженность в кратчайший срок. Взысканию подлежали все ссуды, имеющиеся за кулацкими и зажиточными слоями деревни, независимо от срока возврата. При этом кулацкими признавались все крестьянские хозяйства, облагаемые сельскохозяйственным налогом в индивидуальном порядке. К зажиточным хозяйствам, с которых производилось досрочное взыскание задолженности, относились те крестьянские хозяйства, которые уплачивали сельскохозяйственный налог с надбавкой 7%. К злостным должникам необходимо было применять «меры взыскания через судебные органы, добиваясь быстрого рассмотрения таких дел в судебных органах». С этого момента невыплаты долгов стали наказываться уже в уголовном порядке.

Сергей Селеев