Заведующий отделом новейших течений Третьяковской галереи КИРИЛЛ СВЕТЛЯКОВ рассказал ВАЛЕНТИНУ ДЬЯКОНОВУ о новой экспозиции.
Фото: Олег Харсеев, Коммерсантъ
— Понятно, что любая экспозиция искусства второй половины XX века обречена на неудачу, поскольку материал слишком свежий. Что вам не удалось?
— То, что не удалось, удастся через несколько дней, когда в залах появятся медиастолы, когда будет дополнительный объем. Ни одна экспозиция еще не была так подробно откомментирована. К работам и разделам возникло 50 комментариев. В будущем хотелось бы артикулировать искусство 2000-х. Но для этого надо сделать выставку. Художник Анатолий Осмоловский недавно мне сказал: «Ты пускай очередями!» В смысле — осмысляй один исторический эпизод, потом другой сразу выставляй.
— То есть эта экспозиция будет все время меняться?
— Да, в течение полутора лет. Внутри будут возникать новые вещи. Формат разработан такой, чтобы внутри него можно было экспонировать разный материал. Кабинетный формат отличается от выставочного тем, что выставку ты строишь, а дальше ломаешь и делаешь новую. Выставка — это фантазм, который к музею имеет мало отношения. Я уже давно не люблю выставки. Вообще музеи — это смерть: искусство выдергивается из родного контекста. Новая экспозиция позволяет постоянно насыщать контекст, менять его.
— Главное событие новой версии — включение коллекции Леонида Талочкина. Как она встраивается в собрание Третьяковской галереи?
— Да, на выставке примерно половина вещей из собрания Талочкина. Многие направления в искусстве второй половины XX века без этих вещей непредставимы. Очень многие считают, что поп-арта в СССР не существовало. Андрей Ерофеев делал выставку «Русский поп-арт», но она не заводилась без талочкинского материала. Есть, например, много работ Риммы и Валерия Герловиных. Есть шестидесятники, к которым относятся с большим скептицизмом,— они были параллельны не только официозу, но и андерграунду. Например, Александр Туманов. В архиве Талочкина о нем немного, но мы ищем. И таких трудно контекстуализируемых персонажей, совсем неизвестных, очень много. Мы в самом начале изучения коллекции. Есть группа, которую в советской прессе именовали религиозными мистиками. С ней по касательной соотнесся, например, Евгений Рухин. Группу вокруг философа Евгения Шифферса еще предстоит изучить. Концептуалисты над ним смеялись, но мне кажется, что Пригов, например, многое сделал как антитезу идеям Шифферса.
— Не кажется ли вам, что Третьяковке пора отказаться от деления на новейшие течения и живопись второй половины XX века? А то некоторые художники и там, и там висят — непонятно...
— В этой экспозиции есть вещи из экспериментального фонда отдела живописи второй половины века. И заходила речь о том, чтобы все экспериментальные работы передать нам, но тогда отдел живописи потребует всю нашу живопись. Есть определенные спорные территории. Я думаю, что через некоторое время возникнет идея общего проекта по экспозиции в целом. Он будет коллективным, групповым, включит в себя разные эпизоды, но таких повторов не будет. А то действительно получается так: «Посмотрите, вот на четвертом этаже тоже Оскар Рабин, но это другой Рабин, не такой, как на третьем».