Режиссер Александр Медведкин 1936 год Народный сказ
"В армии, на исходе Гражданской войны, у нас возник довольно интересный солдатский театр гротеска и буффонады. Была, например, сатирическая импровизация "Собрание Коней": председатель — Конь, секретарь — Конь, докладчик — Конь. Вместо графина на трибуне — конское ведро. Докладчик временами опускал в него тщательно сделанную из картона лошадиную голову (конская голова, бурка — весь костюм!). С хохмами, трюками, неожиданными аттракционами Кони "вчиняли иск" 31-му кавалерийскому полку и отдельным нашим товарищам. Лошади вспоминали все свои горькие обиды: побитые холки, бескормицу, случаи бессовестного ухода, разыгрывали интермедии (комвзвода на свидании — конь всю ночь на ветру!). В наших опереттах и водевилях участвовали бог-отец, дед-раешник, Колчак, мешок с горем, Николай-чудотворец и вереница самых неожиданных комедийных персонажей"
Что это, как это? Откуда сюрреалистическая идея "Собрания Коней" (и, что еще важнее, ее технологическое решение) свалилась на от силы 20-летнего бойца Первой конной, только что вступившего в партию? Медведкин, так безыскусно-таинственно вспоминавший о своем первом постановочном опыте,— режиссер и человек, простой и красивый, "как правда", но остающийся человеческой и режиссерской "загадкой номер один" советского кино.
Крестьянский сын, внук и правнук, он снял самые изощренные по интонации фильмы 1930-х годов и заслужил от Эйзенштейна восхищенное сравнение с Чаплином — не в пользу Чаплина. Им восторгались не только Максим Горький, Анри Барбюс, Ромен Роллан — он стал иконой для французских левых радикалов конца 1960-х годов во главе с величайшим документалистом Крисом Маркером.
Завороженный волшебством техники — тракторов, поездов,— он, кажется, умел разговаривать с животными: коровы, кони, поросята и ослики играют в его фильмах не хуже картонных коней из конармейского театра.
Самый злой безбожник советского кино (сама Екатерина Фурцева осуждала его за "оскорбление чувств верующих" — это надо заслужить), он, оказавшись на съемках в селе, где умер священник и некому было совершать обряды, без запинки отчитал все молитвы. Крестьяне предложили ему остаться у них батюшкой.
"Но я же большевик!"
"А мы тебя простим!"
Медведкин, наверное, только посмеялся: он знал, что его не за что "прощать".
Твердокаменный большевик, армейский политработник, он никогда ни на что не жаловался и всегда шел туда, куда посылала партия: выбивать зерно из кулаков на хлебозаготовках, монтировать "Новости дня", снимать антимаоистские памфлеты. И был при этом рекордсменом по числу не просто запрещенных, но считавшихся уничтоженными фильмов. И рекордсменом по числу фильмов, считавшихся уничтоженными, но чудом — и упорством киноведов Виктора Демина, Владимира Дмитриева, Николая Изволова — обретенных вновь: где-то уцелела единственная копия, где-то "коротышки" затерялись в ведомственном архиве.
Бедой Медведкина была как раз абсолютная большевистская искренность, но помноженная на безудержную фантазию. "Чудесница" — счастливая пауза между двумя запретами. Его шедевр "Счастье" (1934) изъяли из проката, копии уничтожили, негатив смыли. "Новую Москву" (1938) запретили, лицемерно похвалив режиссера за богатство фантазии. А был еще заветный фильм "Окаянная сила", который он пытался запустить в 1935-м, а потом еще и в 1941-м, 1962-м, 1973-м, 1980-х годах.
Даже мультипликационный фильм по сценарию Медведкина "Скорая помощь" (1949), разоблачающий "план Маршалла", был по неизвестной науке причине не просто запрещен, но и стоил режиссерской карьеры его постановщику Ламису Бредису.
"Свезло" ли "Чудеснице" из-за сюжета? Малолетняя Зинка (Зинаида Бокарева, звезда советского радиотеатра, "Мальчик-колокольчик из города Динь-Динь") посрамила опытных доярок, выдоив бешеную корову. Нелепый колхоз "Белые пески" отбил переходящее красное знамя у образцово-показательного конкурента, а Зинка поехала в Москву на совещание передовиков.
"Можно мне, товарищи, заплакать от большой радости?"
"Можно, но недолго",— звучит с небес глас товарища Сталина.
Но вот "Новая Москва" воспевала сталинский план переустройства Москвы, а ее все равно запретили. Да "Чудесницу" следовало бы запретить раз десять подряд. Ведь разгневать она должна была не столько цензуру, сколько силу гораздо более страшную — коллег-ревнивцев: настолько, по сравнению с ней, проступала истерическая фальшь их фильмов. "Волгу-Волгу", скажем, "Чудесница" убивает наповал. Наверное, контраст столь вопиющ, потому что у Медведкина тоже есть эпизоды с колесящим по Оке пароходом. Маленькие эпизоды, но густо населенные трогательными персонажами. Спящими английскими туристами. Самодуром-капитаном. Мучающимся зубами прокурором, готовым всех арестовать.
Секрет обаяния "Чудесницы" — в сплаве сказовой интонации со вполне голливудским бурлеском, колхозных лозунгов с древними поверьями, к которым Медведкин относится настолько иронично, что ирония эта невольно переносится и на поверья советские. Режиссер был мечтателем, и его персонажи — тоже мечтатели.
Пастух Ваня (Сергей Булаевский), в лихорадочном ритме "немой комической" бросающийся, окунаясь в бочку с водой, спасать телят из горящего коровника — и спасающий в результате больше телят, чем там было.
Парикмахер Савва (Зиновий Сажин), путешествующий на осле и зачитывающийся газетной статьей об антикоминтерновском пакте Германии и Японии настолько, что не замечает, что давно уже ослик кружит его вокруг какого-то чахлого деревца, а вовсе не везет куда следует.
Незадачливая доярка Варвара (Елена Ибрагимова-Добржанская), пытающаяся добиться от коровы сливок, обувая ее в валенки: "Неправильные это валенки. Валенки неправильно надела. Белые на перед, черные на зад, тогда будут сливки"
Даже "осколок прошлого" — последняя колдунья Ульяна, взлетающая с мультипликационной скоростью на дерево, спасаясь от бешеной коровы.
Даже нерасторопный брандмайор со своими подчиненными, с тысячью приключений прибывающими тушить коровник, когда от него остается кучка золы. Что делают пожарные, оказавшись в буквальном смысле слова на пепелище. Конечно же, закуривают. Но у медведкинских пожарных, конечно же, не находится спичек. Хорошо, что коровник сгорел: можно найти огонек. Но ехали-то пожарные так медленно, что коровник не только сгорел, но и прогорел. Поэтому поиски огонька становятся еще одним мучительным для них испытанием.
"Что-то не плачется",— честно попытавшись разрыдаться от счастья, признается Зинка небесному гласу. Вот и над судьбой Медведкина "не плачется" — хотя, наверное, должно бы плакаться.
1936 год
Эталонный образец голливудского жанра "гимн не только самоубийственному, но еще и бессмысленному подвигу": Эррол Флинн ведет цвет британской аристократической молодежи прямо на русские пушки под Балаклавой. На съемках погибли 200 коней: Медведкин, встреть он Кертица, убил бы за такое.
"Атака легкой кавалерии" (Майкл Кертиц, США)
Величайшая галлюцинация "Эдгара По киноэкрана". Оклеветанный герой, бежав из тюрьмы, мстит злодеям, подсылая к ним убийц — человечков размером с елочные игрушки.
"Кукла дьявола" (Тод Браунинг, США)
Популистский манифест рузвельтовского "нового курса". Провинциальный идеалист, неожиданно разбогатев, обличает коррумпированный Нью-Йорк, за что его объявляют сумасшедшим.
"Мистер Дидс переезжает в город" (Фрэнк Капра, США)
Чаплин упрямо хранит верность немому кино, но позволяет себе почти революционные гэги. Бродяга Чарли сходит с ума от пыточной работы на конвейере и попадает в тюрьму как "коммунистический агитатор".
"Новые времена" (Чарли Чаплин, США)
Два самых мрачных фильма британского периода творчества Хичкока. Бред терроризма в "Саботаже": случайная гибель ребенка, которому диверсант поручил отнести коробку с бомбой. Бред спецслужб в "Секретном агенте": невинного человека убивают, приняв за вражеского агента.
"Саботаж" и "Секретный агент" (Альфред Хичкок, Великобритания)
Народный сказ
Направление
"Счастье" — уникальный пример фильма в жанре "народного сказа" о мужике в поисках счастья. Сказовые интонации звучат и в "Чудеснице": "Было между селами восемь верст. Приехали ученые люди, мерили, мерили, намерили — одиннадцать. Идешь, идешь — все ноги оттопаешь". Возрождение сказового жанра в советском кино связано с именем еще одного режиссера-одиночки, оригинального гения Сергея Овчарова, так же, как Медведкин, встреченного в штыки цензурой. Увидев его "Нескладуху" (1979), "Небывальщину" (1983) и "Левшу" (1986), Медведкин узнал в Овчарове родственную душу и подумывал о нем как о режиссере своего несчастливого сценария "Окаянная сила".
