На телеканале СТС стартовал комедийный сериал «Пушкин». Телевизионный продукт рассказывает о поэте талантливее и доступнее, чем школа или литературоведение, и обозреватель «Огонька» этому рад.
Фото: Пресс-служба телеканала СТС
Пушкин — великий русский штамп. Получилось ли так случайно или естественно — в силу устройства российского общества, где за любую область человеческой деятельности отвечает в конечном итоге один человек,— неизвестно. Благодаря системе образования подавляющее большинство знает, кто такой Пушкин, и знает две-три строчки из него, но это же «знание» преграждает для большинства путь к пониманию самой поэзии. Плюс, конечно, вот это — «народное достояние», «солнце русской поэзии», «наше все». Какой-то тотальный ОМОН русской жизни за 200 лет выставил на пути к слову Пушкина множество словесных заграждений: низкого качества, но высокой плотности. В результате нет ничего дальше от нас, чем собственно Пушкин. Отдельный вопрос — как играть Пушкина, например, в кино или на сцене. Ужас в том, что любая попытка сыграть Пушкина «всерьез» — с бакенбардами, в цилиндре, с Натальей Гончаровой в карете — сегодня оборачивается банкротством и превращается в самопародию, как было с телефильмом Натальи Бондарчук «Пушкин: Последняя дуэль» (2006). Дело даже не в качестве актерской школы; видимо, само наше время таково, что попытка подражания, «в лоб», то есть вот надеть парик и делать вид, что это и есть настоящий Пушкин,— это вообще уже не работает, никто уже не поверит.
Оживить Пушкина может только отстранение, какой-то ход, прием. «Слава богу, я играю не самого Пушкина, а двух героев в роли поэта»,— говорит исполнитель главной роли в сериале Александр Молочников, и он совершенно прав: именно это и создает интригу, напряжение, дает необходимый зазор для личного размышления. Играть реального Пушкина — утопия, а вот играть актера, который играет Пушкина,— самое оно.
Проект телеканала СТС «Пушкин» прежде всего хорош именно своей продуманностью, наличием идеи. Авторы, прежде чем снимать, размышляли, с какой стороны подойти к Пушкину, и зашли в результате с самой парадоксальной и самой выигрышной позиции — с позиции контрпушкинской, противоположной не только Пушкину, но и культуре как таковой.
Человек-Пушкин — такой же ряженый, как Петр Первый, Ленин и Николай Второй, с кем обычно фотографируются туристы на Дворцовой площади Петербурга или на Красной площади в Москве. Люди, изображающие исторических персонажей, находятся на самой низшей ступени даже поп-культурной иерархии. Если Пушкин А.С. — это высшая точка культуры во всех смыслах, то человек, изображающий Пушкина,— низшая. Это абсолютная дискредитация идеи культуры, доведенная до абсурда; вдобавок наш герой еще и сыплет тем самым школьным набором знаний о Пушкине, повторяя две-три навязчивые строчки («итак, она звалась Татьяной»), которыми у нас жонглирует любой. Да, он такой ходячий результат образованщины, по выражению Солженицына, тот, кто использует знания для того, чтобы не знать. Но именно с низшей точки и с самой неудобной, как выяснилось, удобнее всего рассмотреть масштаб самого поэта. Отражение Пушкина, причем именно шаржированное, утрированное, даже уродливое, оно, как оказалось, побуждает зрителя к тому, чтобы самостоятельно понять разницу между штампом и подлинником.
Но это еще половина дела. Дело в том, что этот человек-Пушкин — еще и вор по первой своей специальности: он тянет кошельки у туристов, пока те позируют в обнимку с «Пушкиным». Тут тоже масса поводов для философской, не побоимся этого слова, рефлексии. Вспомним известное высказывание одного из современников поэта: «Пушкин был ловкий человек». Собственно говоря, Пушкин был нарушителем общепринятых правил — и в жизни, и в литературе. Цветаева писала, высмеивая попытки обоих лагерей — белого и красного — мерить Пушкина по своей мерке: «Томики поставив в шкафчик — / Посмешаете ж его, / Беженство свое смешавши / С белым бешенством его!» («Стихи к Пушкину»).
С этой «бородой Пушкина», то есть его превращением в монумент, боролся и Хармс, своими анекдотами про Пушкина (1939). «Пушкин был крейзи»,— говорит с усмешкой вор в первых сериях сериала, тем самым повторяя, по сути, мысль Цветаевой: «Вы не можете понять его бешенства». Талантливый вор в чем-то лучше понимает талантливого поэта. Ловкость вора подобна в символическом смысле ловкости поэта. Поэт тоже достает строки «ниоткуда», из воздуха, из обрывков чужих фраз и слов; он с точки зрения толпы тоже — обманщик, надуватель. В крайних, гениальных случаях поэзия есть «воровство у бога». Воровство — гораздо более точная и смелая метафора для отражения поэзии, чем буквальные попытки изобразить на экране «поэтические муки», «поэтический огонь» или «поэтическое озарение». Парадокс — но вор, волею судеб вынужденный играть Пушкина в кино, понимает природу искусства не то чтобы лучше, но по-другому, чем литературовед или актер. Тут мы вспоминаем, безусловно, фильм братьев Тавиани «Цезарь должен умереть» (2012), где пьесу Шекспира «Юлий Цезарь» играют заключенные римской тюрьмы строгого режима «Ребиббия», многие из которых отбывают пожизненный срок. Они, произнося фразы про жизнь и смерть, удачу или судьбу, как говорится, знают, о чем говорят. И это знание не сказать, что лучше или хуже, чем у других людей,— оно другое.
Попутно тут в сериале еще и размышление о природе таланта: если бы судьбы сложились иначе, вор или майор из полиции могли бы стать талантливыми актерами, но не стали; а вместо них на сцене царствует посредственный, хотя и популярный актер, к тому же с непомерным апломбом. Почему так? Почему каждый занимается не своим делом?.. Авторы сериала, вероятно, тоже знают, о чем говорят. Попутная линия в фильме — сам съемочный процесс; авторы создают язвительную пародию на актеров и режиссера, высмеивают весь ужас, так сказать, киноремесла сегодня — с его государственными деньгами, госструктурами, чьими-то дочерьми и сыновьями, которых «нужно» снимать в обмен на услуги. И все это «кино» превращается в тотальное лицемерие. Создатели «Пушкина», конечно, не могли не воспользоваться возможностью немного рассказать и о «себе»: они постарались показать, как тяжек хлеб продюсера, который на съемочной площадке — единственный адекватный человек, который вынужден постоянно совершать чудеса, чтобы что-то получилось. Этот комедийный сериал запросто мог бы называться социальной пародией, шаржем на Россию десятых годов, одной ногой стоящую в советском, а другой — в потребительском болоте. А вокруг завывает, так сказать, ветер пустоты.
Вор, как мы понимаем, по сюжету, постепенно будет проникать «в Пушкина», становясь лучше с помощью полицейского (на самом деле это такой добрый советский милиционер из фильмов 1980-х, который думает о перевоспитании преступника, а не только о наказании). Потрясающая сцена в 3-й серии, когда полицейский пытается объяснить вору, что такое производить «фразы с вдохновением». «Пушкин делает тебя человеком!» — идея сериала настолько универсальна, что ей могло бы позавидовать целое министерство культуры, которое погрязло в безжизненном «патриотизме».
Парадокс, но этот сериал для понимания и для пробуждения чувств — в том числе и к стихам Пушкина — делает больше, чем любые долдонящие школьные программы и любые официальные мероприятия. Когда вор в образе Пушкина под бдительным оком охраны (его выпускают из тюрьмы только на время съемок) устраивает дебош в местном баре, это ближе к характеру поэта, это лучше передает его дух свободомыслия, чем любые официальные трактовки.
Словом, хорошие сериалы, как и хорошие стихи, растут из ахматовского «сора». И ничего тут, в общем, нет удивительного.