Решение США начать экспорт газа, а потом и снятие запрета на экспорт нефти породило множество теорий заговора: многие в России убеждены, что цель Вашингтона — потеснить Москву на рынке энергоносителей. Публичные заявления о намерениях США освободить Европу от зависимости от российских энергоносителей и критика проекта «Северный поток-2» только подливают масла в огонь. Спецпосланник и координатор Госдепартамента США по международной энергетике АМОС ХОКСТАЙН разъясняет энергополитику Вашингтона в интервью корреспонденту «Интерфакса» в США КСЕНИИ БАЙГАРОВОЙ — специально для “Ъ”.
Фото: Anadolu Agency/AFP
«Мы резко прошли путь от крупнейшего импортера энергоресурсов к нулевому импорту»
— Недавно США приняли два исторических решения: будучи крупнейшим импортером энергоресурсов, они, во-первых, стали экспортировать сжиженный природный газ (СПГ), а во-вторых, сняли запрет на экспорт нефти. Эти решения были продиктованы экономической выгодой или все-таки геополитикой, как считают многие в России?
— От внимания тех, кто видит политическую подоплеку в решении США экспортировать СПГ, ускользает тот факт, что до 2013 года мы были крупнейшим импортером газа. Вопрос экспорта даже не обсуждался, это казалось невозможным, так как у нас самих не было достаточно газа. Все, о чем мы думали,— это где взять природный газ для нашего рынка. Более того, мы не только были одним из крупнейших импортеров, но и думали, что такое положение вещей сохранится на десятилетия. Но усовершенствование технологий спровоцировало сланцевую революцию. И мы вдруг резко прошли путь от крупнейшего импортера к нулевому импорту, а затем и сами стали экспортером.
Все это было связано с бизнесом частных компаний, с доступом к запасам газа, это не было политическим решением и никак не касалось ни геополитики, ни национальной безопасности. Теперь у нас колоссальные ресурсы природного газа, которые мы сами не можем потребить. Таким образом, имеет смысл эти излишки экспортировать. Правда, сегодня мы используем так много газа сами, что экспортируется меньшая часть запасов, подавляющая часть идет на внутреннее потребление.
Что же касается отмены запрета на экспорт нефти, то не следует смотреть на эту ситуацию с точки зрения внешних игроков, которые думают, что, мол, США хотят повлиять на мировую нефтяную политику. Надо понимать, что мы не можем контролировать экспорт сырья, это не американский путь. Мы очень редко делаем что-то подобное кроме случаев, когда речь идет об использовании технологий двойного назначения, которые могут применяться и в гражданской, и в военной сфере. Даже в этом случае мы не запрещаем экспорт, а ограничиваем его, вводим лицензирование и так далее.
Вопрос о нефти — это другое. Причина, по которой был наложен запрет на экспорт,— это нефтяное эмбарго арабских стран 1970-х годов, которое вызвало серьезный резонанс внутри страны. Эмбарго было введено по политическим соображениям. Сегодня же этот запрет не имеет никакого смысла. Все последние годы о нем просто не думали, так как мы импортировали более 60% нефтяных продуктов. Экспорт даже не рассматривался. Наоборот, начиная с 1980-х у нас снижалось производство нефти. Но вдруг произошла сланцевая революция. Четыре года назад в 2012 году мы производили 6 млн баррелей в день. А в 2015-м мы производили уже 9,5 млн баррелей, то есть производство выросло на 3,5 млн баррелей — на 30% в результате новых технологий извлечения нефти.
Это увеличение добычи больше, чем добывается в Кувейте, ОАЭ и Иране, а это самые крупные производители нефтяных ресурсов после России и Саудовской Аравии. Разница ощутима. Естественно, сразу возникла дискуссия о том, что, раз у нас теперь столько нефти, а импорт так значительно сократился, то не подумать ли об экспорте. И вопрос об эмбарго стал звучать по-другому: «Наложили ли бы мы этот запрет сегодня? Имел бы он смысл?» Ответ оказался «нет», это не имело бы совершенно никакого смысла в нашей новой экономической реальности с учетом производства нефти в размере 9,5 млн баррелей в день.
Но снятие запрета не было отдельным шагом: параллельно мы расширили налоговые льготы на возобновляемые источники энергии. То есть мы увязали две вещи: с одной стороны, мы собираемся продвигаться по нефти, но с другой — мы также хотим двигаться по пути крупных инвестиций в возобновляемые источники энергии. Так что это все не про геополитику и не про национальную безопасность.
«Зависимость на 100% от одного поставщика — плохая идея»
— Если говорить о геополитике, то США не скрывают намерения освободить Европу от зависимости от российских энергоресурсов…
— Мы не считаем, что какая-то часть мира должна зависеть от единственного поставщика каких-либо ресурсов. Да, среди наших непосредственных соседей в Южной Америке есть страны, которые зависят от топлива одного поставщика, и мы пытаемся помочь им с диверсификацией. Что же касается Европы, то мы бы хотели, чтобы она продолжала закупать энергоресурсы в России. Россия — важный поставщик для Европы, но она не может быть единственным поставщиком на рынке. Это не полезно ни для России, ни для европейских стран. А зависимость на 100% от одного поставщика — плохая идея как с экономической, так и с политической точки зрения.
Так что мы работаем с Европой с целью диверсификации, чтобы привнести конкуренцию, создать инфраструктуру, которая позволила бы конкурировать газу из разных источников. Хочу привести один пример. Болгария или Сербия закупают 100% газа в России, а мы хотели бы видеть конкуренцию, которая подразумевает присутствие не только российского газа, но и газа из других источников. К примеру, газа из Азербайджана. И этот трубопроводный газ из Азербайджана будет конкурировать с российским.
Но и этого недостаточно. Мы думаем, что надо извлекать преимущества из новых технологий и быть уверенными в том, что СПГ также имеет доступ на европейский рынок, чтобы была конкуренция с газом из Израиля, Египта, Катара, Австралии, США, любым другим. То есть я говорю о свободном рынке, о ситуации, когда российский газ конкурирует с любым другим. Если вы покупаете 100% газа из одного источника, но при этом имеете возможность купить и из другого источника, то это хорошо. Но сейчас несколько стран в Европе не имеют выбора. Как можно обсуждать цену и условия поставок, когда у тебя нет выбора?
«Угроза лишения дохода от транзитных сборов похожа на попытку давления на Украину»
— Вы говорите о свободном рынке, но многие в России упрекают США в нерыночной позиции из-за отношения к проекту «Северный поток-2». США критикуют этот проект, поскольку он повредит Украине. Но ведь рынок есть рынок. К примеру, поставки СПГ США в Европу тоже «Газпрому» вредят.
— Я не согласен с тем, что «Северный поток-2» — это коммерческий проект.
— Почему нет?
— Потому что уже существует необходимая инфраструктура, чтобы проводить газ в Европу через Украину. А «Северный поток-1» заполнен лишь на 70%. Если построить новые терминалы СПГ или новые трубопроводы из других источников, то этой инфраструктуры будет достаточно, чтобы поставлять газ в Европу. Коммерческая выгода строительства нового трубопровода за $12 млрд, при том что инфраструктура уже существует, а цены на газ в настоящее время низкие, сомнительна. Трубопровод через Украину работает и работал хорошо. Да, может понадобиться ремонт и модернизация, но в целом он отвечает своему предназначению. Создавать ситуацию, когда 80%, если не больше российского газа для Европы будет сосредотачиваться только в одном месте в Германии, не имеет смысла ни с точки зрения энергобезопасности, ни с точки зрения экономической безопасности.
Хочу опять подчеркнуть: я не вижу будущего без России как одного из крупнейшего поставщика газа на европейский рынок. Для меня это абсолютно ясно. Но зачем пытаться на регулярной основе ликвидировать конкуренцию на рынке?
— То есть озабоченность США в связи с проектом «Северный поток-2» связана не только с будущим Украины…
— Украина — это часть этой озабоченности. Но это не сфера ответственности России, это ответственность Европы. Украина имеет доход в более чем $2 млрд от транзитных сборов. Угроза лишения этого дохода похожа на попытку давления на Украину в период, когда ее экономика обескровлена. Я не знаю, как они переживут это.
— Тем не менее США поддерживают «Южный коридор» поставок газа в Европу из Азербайджана (Трансанатолийский газопровод, TANAP). Этот проект тоже не проходит по территории Украины, и по вашей логике его коммерческая привлекательность также сомнительна при наличии инфраструктуры на Украине.
— Нет. Это абсолютно не так. Трансанатолийский газопровод, то есть «Южный коридор» позволяет доставить в Европу газ, к которому у Европы никогда не было доступа. Таким образом, с появлением нового газа из новых источников создается конкуренция. Причем не только источник газа новый, но и другой маршрут доставки. Так что этот проект — важная часть диверсификации. В то время как «Северный поток-2» направляет тот же самый газ тому же самому поставщику просто не через Украину, а через Германию, и это все, что он делает, по «Южному коридору» пойдет газ из Азербайджана, а может быть, в будущем и из Туркмении, в Европу. То есть в Европу придут новые источники энергии.
Именно поэтому я всегда говорю, что Трансанатолийский газопровод, когда он выйдет из Турции и пойдет в Грецию, станет Трансадриатическим газопроводом. Я бы хотел, чтобы в Европе были и терминалы СПГ, которые бы питали Трансадриатический трубопровод, чтобы была создана и конкуренция с каспийским газом. Я вообще за максимальное количество возможностей поставок газа, за конкуренцию и, соответственно, доступные цены.
— Вы согласны, что начинается большая война между СПГ и трубопроводным газом?
— Нет, я с этим не согласен, потому что мне не нравится слово «война», речь идет о конкуренции. Почему не может быть много поставщиков газа? Я не понимаю, почему это плохо?
В конце концов, если кто-то не хочет покупать газ, никто не заставляет. Я не имею никакого влияния на американские компании, не могу их просить о чем-то или советовать, кому продавать газ. Первая поставка газа в Литву не удалась, хотя все СМИ пестрели сообщениями о том, что «американский газ пойдет в Литву». Но американский газ не пошел в Литву, куда указывали политики, а в итоге пошел в Бразилию и Португалию. Он пошел туда, где есть рынок. Что же касается будущего, то я считаю, что большая часть американского природного газа пойдет в наше собственное полушарие, и некоторое количество пойдет в Азию, к примеру, в Японию, Индию или Корею.
— Как, на ваш взгляд, экспорт СПГ повлияет на цены на газ внутри США? Многие опасались, что экспорт СПГ может их взвинтить.
— Пока это никак не повлияло. Когда только началась дискуссия о том, начинать ли экспорт, были разговоры о том, что может произойти с внутренней ценой. Были те, кто утверждал, что цена останется стабильной, поскольку у нас достаточно газа, но были и другие, которые считали, что цены на газ в США вырастут. В реальности оказалось, что цены снизились. Тогда цена на газ была примерно $4, сегодня она колеблется в районе $2. Это очень низкая цена. Природный газ в США очень дешев, и мы уже начали экспорт. Таким образом, мы видим, что аргументы о повышении цен оказались несостоятельными.
— Как бы вы прокомментировали итоги недавнего саммита в Дохе, где экспортерам нефти не удалось договориться о замораживании добычи? Насколько, на ваш взгляд, попытки договориться об этом реалистичны?
— Что касается саммита в Дохе, то провал попытки заключить соглашение о заморозке добычи не стал для меня сюрпризом. В аргументации за замораживание добычи есть фундаментальный изъян. Ведь причина, по которой упали цены на нефть, заключалась в перенасыщении рынка, то есть предложение было значительно выше спроса. Резервы по всему миру были заполнены, поэтому цена обвалилась. В настоящее время почти каждая страна на планете, которая добывает нефть, достигла максимальных возможностей. Страны больше не могут увеличивать добычу. Это происходит и с Россией, и с Кувейтом, и с Ираном, и с Ливией, и с Ираком. Но если проблема в перенасыщении рынка, то замораживание добычи на ее максимальном пике проблему не решит. Это просто ее отложит.
Мой скептицизм по поводу таких встреч обусловлен еще и тем, что я не верю, что нужно искусственно влиять на рынок. Рынок сам сбалансируется. Еще несколько месяцев назад, когда цена на нефть составляла $30 за баррель, все думали, опустится ли цена до $20. Три месяца спустя цена составляет почти $50 за баррель. Мы слышали заявления о том, что будут сокращаться инвестиции в новую добычу. Значит, меньшее количество нефти будет произведено, в то время как спрос будет расти. Даже если спрос будет ниже, рынок все равно скорректируется. Посмотрите, что происходит у нас, в США. В прошлом году мы производили 9,5 млн баррелей в день, но опустились ниже 9 млн, то есть потеряли 700 тыс. баррелей ежедневной добычи. Только что мы потеряли 1 млн баррелей в день из-за пожаров в Канаде. А атака террористов в Нигерии сократила добычу на несколько сотен тысяч баррелей. Что из этого вернется, что-то уйдет, но мы увидим, как рынок сам придет в равновесие, и никакое вмешательство ОПЕК не нужно.
К тому же любая сделка по добыче, которую могла бы достичь ОПЕК, немыслима без Ирана. Идея о том, что Иран заморозит добычу, чтобы помочь другим странам, когда с него наконец-то сняли санкции, никогда не казалась мне реалистичной.
— После сделки по ядерной программе Ирана возникло много новых возможностей. Готовы ли США позволить своим нефтяным компаниям вернуться в Иран?
— Международные санкции сняты, и мы не мешаем компаниям, которые хотят инвестировать в Иран, как и не мешаем самому Ирану увеличивать добычу и экспорт. Только Ирану решать, какие должны быть инвесторы и как регулировать рынок, чтобы привлечь инвесторов. Что же касается второй части вашего вопроса, то мы сняли санкции со всего мира, кроме себя самих. Эмбарго со стороны США до сих пор существует. Мы единственные в мире, кто страдает из-за санкций, так как американские компании в настоящее время не могут инвестировать в иранский энергетический сектор, за исключением дочерних компаний, принадлежащих иностранцам и соблюдающим строгие правила.
Наши санкции до сих пор действуют, так как имеют место неурегулированные, глубокие озабоченности по поводу ряда действий Ирана. Пока существует нынешний порядок вещей, никакого сотрудничества не будет. Так что я не вижу больших перспектив.
— В сотрудничестве по газу тоже нет перспектив?
— Ирану потребуется время для того, чтобы выйти на рынок. У него огромные запасы газа, но для того, чтобы наладить добычу, понадобится несколько лет.
— То есть рано говорить об участии Ирана в каких-либо проектах, например, в том же «Южном коридоре»?
— Иран до сих пор импортирует газ из Туркмении, и его экспорт ниже, чем контракт с Турцией. Иран заявляет о многих проектах — о трубопроводах в Пакистан, Ирак, Оман, Европу, в другие точки мира, но пока не хватает газа для всех этих проектов. Думаю, Ирану следует поработать, прежде чем все это осуществить. А мы за этим последим с интересом.
— Насколько интересны США проекты по добыче нефти в Арктике с учетом нынешней конъюнктуры цен на нефть? При какой цене на нефть США будет выгодно инвестировать в такие проекты на шельфе?
— Наша политика в сфере энергетики предполагает, что мы не решаем за компании, и этим мы отличаемся от большинства стран мира. Государство не владеет никакими энергетическими компаниями, так что оно не имеет права указывать, во что инвестировать, а во что — нет.
Цены на нефть должны быть коммерчески привлекательными для того, чтобы инвестировать в проекты, но сегодня мы видим, что многие компании объявляют о сокращении затрат на новую добычу. Возможно, из-за того, что Арктика является одним из самых дорогих месторождений нефти, многие компании избегают ее. Тем не менее я думаю, что крупные компании, у которых достаточно средств, заинтересованы в арктических проектах, так как будущее Арктики привлекательно. При этом я не знаю, при какой цене компании могли бы войти на рынок, мы в правительстве не оцениваем цены и экономические условия.
Единственное — мы бы хотели, чтобы арктические государства следовали неким добровольным принципам, обеспечивая безопасность и добросовестность разведки с точки зрения возможного климатического ущерба. Не хотелось бы, чтобы компании бездумно бросались в эти проекты. Хотя, судя по тому, что я наблюдаю, компании уделяют этому внимание и устанавливают сами себе ограничения.
— Не опасаетесь ли вы, что в результате санкций в отношении России американские компании не смогут участвовать в разработке арктического шельфа, так как их места будут распределены между корейскими, японскими и китайскими компаниями?
— Мне не нравится, что против России действуют санкции, и я надеюсь, что они будут сняты как можно быстрее. Они не приносят пользы ни нам, ни России, ни Европе. Я искренне надеюсь, что причины, по которой санкции были введены, вскоре будут сняты, то есть изменится ситуация на Украине и будут выполнены минские договоренности.
Конечно, всегда есть риск, что наши компании из-за санкций останутся в стороне. Но пока этого не произошло.