Самурай особого назначения

В серии "Жизнь замечательных людей" вышла книга о Романе Киме — это первая биография японоведа в истории ЖЗЛ. Но если бы только японоведа... Роман Николаевич Ким — еще и один из создателей жанра советского шпионского детектива, выдающийся литературовед, переводчик. А главное — настоящий советский... ниндзя. "Огонек" попросил автора книги представить нашим читателям своего героя

Александр Куланов

Вообще, когда речь идет о Романе Киме, с уверенностью можно утверждать лишь одно: 14 мая 1967 года этот человек скончался в Москве, был кремирован и похоронен на Ваганьковском кладбище. Все остальное в его жизни, как говорят ученые, дискуссионно — настолько, что автор книги в какой-то момент вынужден был встретиться с психиатром, дабы убедиться, что приключения его героя могут быть восприняты читателями не как фантазия воспаленного воображения и не как наглое вранье. Врач автора успокоил, но констатировал, что поверить в изложенное будет все-таки трудно, если исходить из того, что речь идет об одном человек, а не об отряде спецагентов. Оснований для такого утверждения хоть отбавляй. Судите сами.

Разведчик королевских кровей

По официальной версии, подкрепляемой пусть и не всегда абсолютно достоверными, но все же документами, Роман Николаевич Ким родился в 1899 году во Владивостоке в семье эмигрантов из Кореи. Сказать, что семья его была непростой, значит, не сказать ничего. Мать была родственницей убитой в 1895 году великой корейской королевы Мин — яростной сторонницы сближения с Россией. Убили ее японские националисты, которым курс королевы на Санкт-Петербург был сильно не по нраву, а уважения к монаршей династии соседнего государства они явно не испытывали, полностью полагаясь в решениях спорных вопросов на силу самурайского меча. Отец же Романа Николай Ким был человеком внешне сугубо мирным, но умным и расчетливым. Выполняя волю овдовевшего монарха, он не просто ушел с женой в русское Приморье, а прихватил с собой часть королевской казны, дабы создать с ее помощью базу корейского антияпонского подполья на российской земле. Став во Владивостоке уважаемым человеком, заводчиком, специализировавшимся на капитальном строительстве (основные заказы — от русского военного министерства и от японских учреждений и банков), папа Ким особенно сдружился с японской бизнес-элитой. Это здорово пригодилось ему после Русско-японской войны, когда он решил отправить в Японию своего сына Романа, чтобы тот на месте смог "узнать вражескую Японию" и стать живым оружием в борьбе против оккупантов. "Оружию" в тот год исполнилось 7 лет.

Плечо друга

Роман Ким свою первую ответственную миссию чуть не провалил. По некоторым данным, отданный в Токио на воспитание в семью Сугиура Дзюго, "отца японского национализма" и наставника наследного принца, юный Ким влюбился в дочь своего учителя и "захотел стать японцем". Это в то самое время, когда корейская семья Романа оказалась во главе заговора, результатами которого стало убийство четырехкратного премьер-министра Японии, пожизненного тайного советника графа Ито Хиробуми и... окончательная потеря независимости Кореи, ставшей японской колонией. Ситуацию с запутавшимся в родинах сыном исправил Ким-старший. "Воспылав гневом", он приказал чаду вернуться во Владивосток, что тот и сделал, будучи воспитан на общих для японцев и корейцев конфуцианских заповедях почитания отца, где бы тот ни находился.

Вернувшийся в Россию бывший ученик японских правых очень быстро воспринял идеи российских левых и во время последовавшей революции симпатизировал кадетам. Адмирал Колчак, наоборот, демократов не жаловал и забрил свежеиспеченного выпускника Владивостокской гимназии в солдаты, а точнее, в разведчики — пригодилась билингвальность призывника. Служба у Колчака была короткой, подробностей на этот счет нет. Закончилась она одновременно с поступлением Кима в Восточный институт — ему светила карьера японоведа, но роман Романа с разведкой только начинался.

Спустя почти полвека начинающий советский писатель Юлиан Семенов рассказал, как однажды Роман Николаевич Ким — ветеран спецслужб и писатель-детективщик, чьи книги выходили едва ли не миллионными тиражами, рассказал ему историю своей работы во владивостокском подполье в паре с разведчиком из Москвы. Напарника звали Максимом Максимовичем, и он скрывался под "крышей" журналиста одной из белогвардейских газет. Так у Семенова появилась канва первого романа о приключениях Максима Исаева — будущего Штирлица, а Роман Ким, описанный с фотографической точностью, зажил на его страницах в образе Чена-Марейкиса.

Последовавшим после победы красных в Приморье переменам в судьбе своего бывшего связного удивился бы и сам Штирлиц. Роману Киму предложили остаться на кафедре Дальневосточного университета, который он успешно окончил в 1923 году и подавал серьезные надежды как исследователь японской культуры. Особенно тяготел к изучению современной ему литературы и даже впервые перевел на русский язык некоторые новеллы тогда еще совсем неизвестного у нас писателя Рюноскэ Акутагавы. Но остаться во Владивостоке Киму было не суждено: в качестве личного секретаря японского журналиста Отакэ он переезжает в Москву. Странная на первый взгляд метаморфоза имела веские резоны: Отакэ ехал в советскую столицу ради выполнения ответственного и сугубо секретного задания японского правительства — подготовить почву для открытия посольства Японии после установления дипломатических отношений (это случилось в 1925 году). А Роман Ким, которого Отакэ вытащил из японской военной жандармерии и, по сути, спас от расстрела во время "ночи охоты на корейцев" 5 апреля 1920 года, был рядом.

Московская сага

В Москве Ким после этой миссии не затерялся: несостоявшийся профессор Дальневосточного университета стал профессором Московского института востоковедения и преподавателем Военной академии, погрузился в литературные дела. В читательских кругах он вскоре получил известность как фактический соавтор нашумевшей книги популярного в те годы писателя Бориса Пильняка "Корни японского солнца". Формально Ким написал к книге лишь примечания, но оформлены они были как самостоятельное произведение, под собственным названием, и хотя само это название должно было подчеркнуть скромный вклад автора ("Ноги к змее", то есть то, что не нужно), его заметили как самостоятельную литературную величину. Стоит отметить: за полвека до первых голливудских экзерсисов на тему ниндзя советский контрразведчик и писатель стал первым из неяпонцев, кто написал о японском искусстве тайного шпионства. Написал вполне серьезно, с глубоким знанием теоретической базы и... используя личный опыт. Для Кима образца 1926 года ниндзюцу не "существовало", а "существует" традиция японской разведки, живет и процветает, но ни о каких черных балахонах и прыжках по потолку речь не идет, ибо Ким, хотя и обладал тонким чувством юмора, о своей работе тогда еще не шутил.

Работы было много, и она была разной. Следы профессора и литературоведа обнаруживались то на самой Лубянке, где с его приходом в Спецотдел товарища Бокия (мастерски описанного позже все тем же Семеновым) совпало раскрытие японского дипломатического кода, то в Севастополе, где другие тайные агенты ОГПУ (сколько же их было, этих агентов?) зафиксировали его в группе японских водолазов, пытавшихся поднять со дна морского клад времен Крымской войны (клад не нашли, но японская техника стала добычей ОГПУ), то в других городах Советского Союза, где тогда в изобилии встречались иностранные, в том числе японские, офицеры-стажеры. Но, конечно, больше всего работы было в Москве. Некоторые иностранные исследователи сегодня убеждены, что Роман Ким стоял тогда за многими акциями советской контрразведки, изменявшими не просто состояние отношений между Москвой и Токио, но и международную обстановку в целом. Пример тому — добыча сверхсекретных протоколов с совещания в кабинете японского посла в Москве, на котором обсуждалась возможность начала войны с СССР. На совещании присутствовали трое, протокол был составлен в единственном экземпляре, но его копия с приложенным переводом оказалась на столе у Сталина. В самый ответственный момент, когда война и в самом деле чуть не началась, содержание беседы оказалось опубликовано в "Известиях", посла отозвали, персонал посольства сменили, а Роман Николаевич получил повышение по службе, именной маузер, и когда через две недели после скандала у него родился сын, нарек его Виватом.

Заключенный на спецзадании

Была еще многократно описанная историками операция по дезинформации японского Генерального штаба, благодаря которой Токио до событий на Халхин-Голе не представлял себе реальные возможности своего главного военного противника на Дальнем Востоке. Да и сам Халхин-Гол, по мнению некоторых экспертов,— это победа не только Красной Армии, но и советской контрразведки. Версия о том, что командовавший в боях в Монголии 23-й японской дивизией (на нее пришлась основная тяжесть боев) генерал Комацубара был агентом ОГПУ-НКВД еще со времен своей службы в Москве в конце 1920-х годов, уже давно бродит по кабинетам историков. Был ли причастен к этому Ким? Чтобы привести все "за" и "против", одной статьи не хватит. Но о том, что на время конфликта в Монголии заключенный Ким отправился в загадочную спецкомандировку по личному приказанию Берии, упомянуть стоит.

Оставаясь заключенным, Ким раскодировал японские телеграммы, переводил секретные документы, оказался втянут в дело Тухачевского и даже убывал в командировки для выполнения "специального задания"

Да, к 1939 году Роман Николаевич уже два года как был заключенным. Точнее, подследственным. Арестованный в апреле 1937-го по обвинению в шпионаже в пользу Японии, он перенес пытки, пытался покончить с собой, но в конце концов вспомнил о ниндзюцу (другие арестованные японоведы подтвердили, что как минимум до ареста он продолжал интересоваться этим искусством и заказывал литературу по ниндзюцу из Токио). В тюрьме Ким применил технику "вывернутый мешок", и, когда в очередной раз от него потребовали признаний, он... "признался". Да как: и якобы не агент он вовсе японский, а полноправный резидент Генерального штаба! Но и этого мало: Ким огорошил следователя "признанием" в благородном происхождении — поведал, что является внебрачным сыном бывшего японского министра иностранных дел, окончил привилегированный колледж в Токио (это было правдой), где учились с ним сплошняком дети аристократов и влиятельных персон в нынешнем политическом бомонде Японии. Такого следователь не ожидал, рисковать не стал и срочно передал информацию о странном арестованном наркому Ежову. Тот доложил Сталину (соответствующий документ обнаружен в архиве). Записка Ежова, судя по всему, конвейер затормозила. Этого и добивался профессиональный ниндзя. Прошло три года: за это время сменились следователи, беспощадной косой срезало почти все советское японоведение, так что даже сверхсекретные и сверхсрочные документы некому было переводить, был расстрелян сам нарком Ежов, пришел в его кабинет другой, а Ким все сидел...

Сидел не зря: задача "высидеть — выжить" была выполнена. Полученные в итоге по приговору 25 лет мало что меняли: место отсидки осталось прежним — Внутренняя тюрьма НКВД, да и работа не сильно изменилась. Да, именно работа: Роман Николаевич, оставаясь заключенным, по-прежнему раскодировал японские телеграммы, переводил секретные документы, оказался втянут в дело Тухачевского и, как мы помним, в особо ответственные для Родины моменты убывал в командировки для выполнения "специального задания". Много лет назад бывший генерал НКВД Судоплатов, критикуя необоснованное, по его мнению, приписывание всех заслуг по предупреждению высшего руководства страны о готовящемся нападении Германии Рихарду Зорге, назвал три источника НКВД, поставлявших аналогичную информацию. По крайней мере от двух из них след тянется к Роману Киму.

Успехи были столь заметны, что Роману Николаевичу вышло послабление: он добился освобождения. Но не своего, а своей жены — в будущем известного японоведа Мариам Цын. Ее забрали через две недели после него как "члена семьи изменника родины" и отправили валить лес в Республику Коми. В 1943 году она вернулась домой стараниями мужа, который не покладая рук (сидевший в соседней камере профессор Конрад вспоминал, что ему мешала спать непрерывно тарахтевшая в соседней камере печатная машинка: это работал "знаменитый японовед Роман Ким") продолжал заниматься делом, ради которого его отправили в Японию три с лишним десятилетия назад.

Советско-японская война 1945 года поставила в этой истории первую точку. С ее началом Военная коллегия Верховного суда СССР опротестовала свой собственный приговор. Романа Николаевича, правда, тут же судили снова, но на этот раз за халатность. Первый приговор отменили, по второму дали восемь с половиной лет — ровно тот срок, который он уже отсидел, и выпустили на свободу под новый, 1946 год. А вскоре его догнала награда — медаль "За победу над Японией". Занятная деталь: отобранные при аресте орден Красной Звезды и знак "Почетного чекиста" Киму не вернули — их сдали на переплавку как серебряный лом. Поистине у каждой награды свой, особый вес...

Основоположник жанра

До войны у Романа Кима вышла только одна собственная книга, помимо примечательных "Ног к змее": "Три дома напротив, соседних два". Непонятно, почему этого произведения нет в программе обучения современных японоведов, никто не написал о японской литературе первой половины ХХ века так точно, с таким знанием дела и с таким юмором. Впрочем, в 1947 году этих двух изданий, да еще пары рассказов и нескольких переводов хватило, чтобы избрать Романа Николаевича в Союз писателей СССР, где он сразу принялся бороться за создание и развитие жанра политического — "шпионского" советского детектива. Свою лепту внес почти сразу — в 1951 году вышла его первая повесть "Тетрадь, найденная в Сунчоне". Книга, написанная как бы о Корее, в которой собственно Кореи почти не было. Повествование в ней ведется от лица офицера японской разведки и с таким знанием дела, что новые и новые вопросы относительно личности автора возникают в голове изумленного читателя. Автор на это внимания не обращал и выпускал одну книгу за другой: "Девушка из Хиросимы", "Специальный агент", "Кто украл Пуннакана?", "Кобра под подушкой", "По прочтении сжечь". И в каждой есть что-то от подлинной биографии автора. Сам он непрерывно читал лекции, разъезжая по стране и убеждая в необходимости противостоять "джеймсбондовщине" собственными силами. Первым дал рекомендацию в Союз писателей никому не известным новичкам — Аркадию и Борису Стругацким. Сдружился с Юлианом Семеновым.

Полной собственной реабилитации Ким добился только в 1959 году, но еще до этого, с 1956 года, начал путешествовать по миру: побывал в Китае, Эфиопии, Финляндии, Дании, Египте, даже в США — впечатляющий список для бывшего политзаключенного, не правда ли?

В каждой поездке Роман Ким собирал материал для новых детективов, шаг за шагом подбираясь к самой странной книге в своей писательской библиографии. Она вышла в 1965-м и называлась "Школа призраков". Повесть действительно странная: написанная в форме писем курсанта загадочной разведывательно-диверсионной школы, обучающегося классическому, то есть японскому средневековому, и современному ниндзюцу. Автор снова рассказывал о своих "любимых" японских шпионах и опять — никаких выдумок, никаких заумных и псевдомистических красивостей. Ниндзя по Киму — лишь разведчики. В самом экзотическом случае — "самураи особого назначения". Эта книга (как и большинство других произведений Романа Николаевича) полна нестыковок, но все же именно она чаще других приковывает внимание исследователей — возможно, своей вызывающей странностью, отчетливым нарушением жанра, сухим, "бухгалтерским" стилем, которым изложена напряженная интрига. Повесть напичкана массой фактов о самых разных шпионских науках, многие из которых стали известны массам непосвященных людей только сегодня. Читая ее, трудно отделаться от ощущения: автор будто боится, что ему не дадут высказаться, а ускоренный, сбивчивый рассказ о разных уровнях политических интриг резко обрывается неожиданной развязкой.

В биографии самого Романа Кима эта развязка не наступила до сих пор. В каждом из произведений Кима содержится свой шифр, свое тайное послание, похоже, специально заложенное автором в расчете на то, что кто-нибудь из нас когда-нибудь его разгадает, что кто-то займется его тайной...