Своя война
Григорий Ревзин о XV Международной архитектурной биеннале в Венеции
Фото: Коммерсантъ / Григорий Ревзин
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Фото: Felix Torkar
Фото: Andrea Avezzu / La Biennale di Venezia
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Тема XV Международной архитектурной биеннале в Венеции, заявленная ее куратором, чилийским архитектором Алехандро Аравеной,— "Вести с фронта". На каких фронтах сражаются архитекторы всего мира, а где происходит главное сражение российских, выяснил Григорий Ревзин
Зодчие — народ закомплексованный, им всегда кажется, что на них мало обращают внимания. Поэтому они любят запугивать население выдуманными напастями, от которых только они одни и могут спасти. Уж чем на биеннале нас не кошмарили — гладом, мором, землетрясениями, наводнениями, ураганами, 11 сентября, Фукусимой,— все было. А теперь война.
Оказалось, однако же, занятно. В Венеции давно привечают страны вроде Бахрейна — приглашают, дают "золотых львов",— но разбираться всерьез, что там происходит, так и не научились. А Аравена из Чили, и ему оттуда видней. Нет, правда, арка Солано Бенитеса из Парагвая в качестве вступительного монумента главного павильона биеннале выглядит прекрасно. И все, что открывается за ней,— другое полушарие мира, которое никто не знает,— это просто классно сделано.
Аравена — знаток этой обратной стороны Луны: в Бангладеш, в Шри-Ланке, в Китае, в Колумбии он умеет найти не этнографию, а европейский профессиональный уровень архитектуры. Какие там конструкции из бамбука — это просто хай-тек. Какие кирпичные перлы — просто готика, правда провинциальная, швейцарского, скажем, уровня. В сталинских учебниках любили вставить абзац-другой о том, как народный гений учится у народа: архитектор — у мужика-лесоруба, Пушкин — у няни, Ленин — у печника.
Смысл экспозиции у Аравены — в демонстрации такого обучения. В Колумбию или Парагвай, на Шри-Ланку или в Бангладеш приезжает человек, получивший архитектурное образование в Нью-Хейвене или в Цюрихе, и думает, как же жить. Стали нет, бетона нет и газобетона нет, навесных фасадов нет, климат-систем нет, сэндвич-панелей нет, и денег тоже нет. Но есть много людей, и они плохо живут. И вот выпускник Йеля начинает смотреть, а из чего и как они строят. Выясняется, что кирпичи они кладут, как няня рассказывает сказки без Пушкина. То есть плохо. Он думает, как улучшить, рассчитывает конструкции, нагрузки, придумывает новые приемы, заодно учит убирать мусор на улицах и вообще объясняет, что такое улица. И вдруг получается.
В этом есть героическая повестка дня, дальний отголосок подвигов то ли Прометея с огнем, то ли Геракла с авгиевыми конюшнями. Вероятно, даже не так уж неуместно употреблять слово "фронт". Число людей, живущих в ужасных условиях, огромно, и у них множество традиций воспроизводства этих условий. Так что есть много чего улучшать. Это чистая, нисколько не коммерческая деятельность, и Аравена собрал таких дон-кихотов прогресса в товарных количествах. Это здорово. По сравнению с прошлой чудовищно скучной биеннале, которую делал великий Рем Колхас, выставивший в том же павильоне каталоги дверей, потолков, окон и плинтусов, это победа: Аравена создает ощущение, что архитектор — нужная, полная пафоса и художественных открытий жизнь, а не одушевленное приложение к программе "автокад".
Как ни странно это осознавать, но лучшее русское произведение на биеннале — маленький покосившийся сарай из рубероида, построенный Александром Бродским,— это вообще-то произведение из того же ряда. Точно так же, как Симон Верес в Колумбии или Анна Эрингер в Бангладеш, Бродский пытается найти, в чем же красота страны, которую судьба сделала родной и где хищный глазомер простого столяра вечно как-то сбоит при попытке поставить стену сарая под девяносто градусов к полу. То получается восемьдесят шесть, то девяносто пять. А надо вот глядеть на это, как Пушкин у Опекушина на бульваре, чуть склонив голову, и тогда все встает на свои места. Надо осознать красоту этих рубероидных сараев. Как они качаются, словно деревья на ветру, их серая шершавая фактура — как кора, их пасмурный цвет точно ложится в небо... Ни толку, ни проку, не в лад, невпопад — совершенно.
Россия, конечно, тоже страна с обратной стороны Луны, и в жизни человека с европейским умонастроением на ее территории всегда есть место подвигу, да только пафос цивилизационной деятельности тут уже в прошлом — она уже как-то не задалась. У Бродского рядом с сараем стоит покосившийся шахматный столик с покосившимися шахматами. Неофициальное название шедевра Бродского — "кенотаф Бобби Фишера". Мы когда-то очень пытались догнать и перегнать Бобби Фишера в шахматах, но Фишер просто ушел в никуда. Больше не выйдет, как ни цивилизуйся. Осталось сидеть у сарая за покосившимися шахматами и вспоминать эти удивительные времена.
Павильон Дании
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Европейским странам сложнее. "Алехандро Аравена просит нас сообщить вести с фронта. Мы в Дании собрались и долго думали, где у нас фронт. Сначала мы решили, что у нас спокойная страна — и ничего такого не происходит. У нас нет фронта. Потом мы подумали, что, может быть, в этом спокойствии, в скуке и есть наша проблема. Наш фронт — фронт борьбы со спокойствием!" Я неточно цитирую кураторское послание, вывешенное на стене павильона Дании, но смысл такой. Это очень по-европейски или, точнее, очень по-европейски мило.
Но есть флагманы европеизма, и во главе их Германия. Германия представила фронт борьбы за права мигрантов и беженцев. Их планируется принять 14 миллионов, и архитекторы Германии задумались о том, как они будут жить.
Мигранты осваивают Лейпциг и Дюссельдорф, Кельн и Дрезден — в павильоне представлена карта с красными стрелками, показывающими основные удары миграции, места сосредоточения мигрирующих, направления главного удара — это действительно похоже на карту фронта. Главный вопрос павильона — что важнее, строительные нормы или права мигрантов? Мигрант ведь сам пристраивает к многоэтажному зданию, скажем, сарай, а не заказывает проект, и поэтому у него выходит не по нормам. Надо ли его сковывать законами, которые он не знает? Или вот в Германии все первые этажи зданий по нормам отведены под кафе, рестораны, магазины, библиотеки и т. д.— жить там нельзя. А мигрант, он открывает лавку с шаурмой и в ней же и живет. Может, так и надо?
Павильон Германии
Фото: Felix Torkar
Как символ своей открытости немцы даже разобрали часть своего павильона, чтобы сделать много дополнительных проходов через разные отверстия. Немецкий павильон — памятник архитектуры, разбирать его по законам Венеции никак нельзя, но как символ открытости можно. Правда, по требованию закона все кирпичи от разобранных частей они сложили тут же, в павильоне, и с обязательством положить их на место в том же порядке, как лежали. То, что задний ход все еще возможен, как-то обнадеживает отсталые умы. С другой стороны, боюсь, порядок все же перепутается.
Германия — флагман толерантности, но за ней выстраиваются другие великие страны Европы. В английском павильоне обсуждается вопрос о том, как поделить под нужды простых приезжих шикарные аристократические квартиры Лондона. Итальянцы показывают, как они конфисковали имение одного сицилийского мафиози и сделали там лагерь для беженцев из Туниса. Французский павильон задается вопросом — в чем новое богатство Европы? Некоторые думают, говорят они, что богатство в нефти и газе, в полезных ископаемых. Другие думают, что оно в старых европейских городах, куда устремляются толпы туристов и жадные руки девелоперов. А мы думаем, что оно — в жизни простых, бедных, часто приезжих людей, иногда инвалидов, в незаметных, никому не известных местах, нет, не исторических, а с массовой типовой застройкой, на фоне которой так заметно разнообразие их судеб и сияние душевных сокровищ.
Специфика венецианской биеннале заключается в том, что США там мало представлены — экспозиция в американском павильоне маргинальна, никем всерьез не рассматривается и никогда не премируется. Китай, хотя и участвует в биеннале, но тоже неактивно. В этом году, например, заявили, что Китаю стоит не смотреть на западную архитектуру, а больше опираться на свои традиции, и выставили очень старые, довольно пахучие халаты. Если это политика ЦК КПК (а в китайском павильоне все неслучайно), то это означает, что эпоха западных звезд в Китае прошла. Вообще-то это сенсационное заявление, но в Венеции его не слышат.
Павильон США
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Общая канва биеннале выглядит так, будто хотя на дворе век XXI, но проблематика осталась примерно как в XIX — есть Европа и остальной мир, фронт проходит по линиям колонизаций и их гуманитарных последствий, главный герой — доктор Ливингстон, главный мыслитель — лорд Киплинг. С одной стороны, европейские цивилизационные стандарты модернизируют миры Шри-Ланки и Бангладеш, как во времена Ост-Индской компании, с другой — миллионы беженцев с Ближнего Востока трансформируют Европу во что-то знакомое по истории России 1920-1930-х годов. Карта мира, на которой отсутствуют США и Китай. Я бы сказал, что хотя Аравена очень способный полководец, но его не пускают на главные театры военных действий.
Так что же Россия?
Российский павильон прогрессивная общественность в фейсбуке и оппозиционных СМИ осудила за несоответствие основным темам биеннале, потому что в нем выставили ВДНХ. Рискуя быть также осужденным этой общественностью, хочу тем не менее сказать следующее.
Мы сделали прекрасный павильон. Вот Алехандро Аравена призывает каждую страну найти, где у нее фронт. Дания нашла его в скуке повседневности, а Германия — в миллионах мигрантов. А где у нас фронт? Но ведь это очевидно — наш фронт проходит через сталинизм, он расколол страну надвое, боевые действия продвигаются c переменным успехом. ВДНХ — главное капище сталинизма. И вы всерьез считаете, что это не имеет отношения к теме биеннале под названием "Вести с фронта"? Да мы ни разу не отвечали на тему биеннале точнее.
Есть, конечно, нюансы. Можно было бы на павильоне написать, что наши сражения проходят с самими собой, и мы показываем, так сказать, как корчимся от фантомных болей ампутированных частей империи. Вот испанцы в своем павильоне говорят: у нас случился кризис 2008 года, осталась масса недостроенных зданий, что с ними делать, мы не знаем, помоги нам, дорогая биеннале. Все в восторге, все обсуждают, не поселить ли в долгострое беженцев, чтобы они это обжили в народных традициях. Мы могли бы сделать то же. Мы не знаем, что делать с этим капищем, помоги нам, дорогая биеннале. Она бы помогла.
Павильон России
Фото: Francesco Galli / La Biennale di Venezia
Это просто: в павильон Узбекистана надо поселить мигрантов из Узбекистана, в павильон Таджикистана — мигрантов из Таджикистана, в Киргизию — киргизов, в Казахстан — тех или других казахов, в Украину — ветеранов ЛНР-ДНР... Да у нас "вести с фронта" по всему периметру страны, и весь этот периметр символически отражен на ВДНХ. Но тут есть проблема, потому что удивительные экспозиции Германии, Франции и Великобритании отражают государственную политику этих стран, а у нас такое решение отражало бы политику скорее антигосударственную. Кураторы, главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов, директор ВДНХ Екатерина Проничева, да и комиссар павильона ректор Академии художеств Семен Михайловский должны были наконец заявить, что государственная политика — дрянь, а нам следует бороться за права мигрантов, потому что так делает Германия. Реалистичный сценарий, а?
Они не произнесли вслух, что наш фронт пролегает через фигуру Сталина, и мне, честно сказать, даже импонировала бы мысль, что это им и в голову не приходило. Что они сражаются на этом фронте, так сказать, в бессознательном состоянии и не знают, с какой стороны — палачей или жертв. Это бы очень роднило их со страной, которая так и живет. Но, зная этих людей, я в это не верю. То, как сделан этот павильон — с великолепным историческим разделом и вовсе растерянной современностью,— отчетливо свидетельствует: этот поезд в огне и нам не на что больше жать. Да, павильон России может показаться изолированным от мировой проблематики — у нас своя война, которая в мире закончилась давно. Было бы лучше показать, что мы сейчас вместе со всем миром, правда? Это верно в частном измерении — как у Александра Бродского. Но как идея государственной экспозиции при министре Мединском — это абсурд.