Театр-студия под руководством Олега Табакова привез на VI Платоновский фестиваль свой новый спектакль – «Епифанские шлюзы». Произведение, постановку которого в рамках фестиваля увидели впервые, театральный режиссер и педагог, заслуженная артистка России Марина Брусникина не случайно перевела в форму урока. Тема образования крайне важна – для театра, для мхатовских вечеров, для жизни. Марина Брусникина рассказала „Ъ“ подробнее об этом, о Платонове и новых формах существования театра.
Фото: Олег Харсеев, Коммерсантъ
— Как и у кого возникла идея ставить Андрея Платонова? Почему именно «Епифанские шлюзы»?
— Поставить «Епифанские шлюзы» мне предложил директор театра Табакова Александр Сергеевич Стульнев. Я Платонова очень люблю. «Железная старуха», «Цветок на земле», «Фро», «Возвращение» – вот этот весь Платонов, «Джан» огромным потрясением в свое время был, детские произведения нравятся – «Юшка», например. Кстати, у меня была идея делать что-то из его сказок о детях, и я больше в эту сторону смотрела.
«Епифанские шлюзы» как-то мимо меня прошли. Я эту повесть не помнила вообще. И когда я сейчас ее прочла, я сразу же согласилась на постановку. Поняла, что это нужно делать.
— Спектакль – это настоящий урок литературы, и в нем рядом с актерами – настоящие вчерашние и сегодняшние студенты. Как вы пришли к такой форме?
— Я сама училась в литературной школе, и я подумала, что форма, в которой занятия по литературе у нас проходили, очень интересна. У меня был прекрасный учитель литературы, и у нас всегда занятия проходили именно так: мы должны были прочесть произведение к уроку, на доске писался вопрос для обсуждения – как правило, один ко всему произведению. И все остальное на уроке – это диспут, мы отвечали на вопросы либо писали огромные сочинения. Нам запрещалось читать литературу какую-либо исследовательскую.
Публичный анализ произведения – это та форма урока, в которой я жила два года в литературной школе, и я подумала, почему бы ее не использовать здесь, написав это произведение, услышав эти вопросы, спровоцировав на них ответы. На репетициях, когда я задавала вопросы, когда ребята задавали вопросы, когда мы что-то обсуждали, все, что мне казалось интересным, я фиксировала. Потом я уже составляла сценарий – из их вопросов, из тех материалов дополнительных, которые они приносили по поводу этого произведения. Так составлялась пьеса. Сначала это была все время импровизация, которую потом зафиксировали.
Есть момент, когда мы из урока переходим в этих персонажей, во сне одного из мальчиков. Мы на себя это примериваем, но потом опять возвращаемся в класс.
— В этой постановке некоторые вас упрекают в дидактичности, назидательности. Как относитесь к этому?
— Может быть, Платонов дидактичен и назидателен в таком случае, потому что то, что есть у Платонова, то есть и у нас, больше ничего нет. Платоновский текст мы не перерабатывали, лишь вставляли свои рассуждения о нем. Может, это произведение такое?
— Молодые актеры говорили, что пытались опираться в работе над спектаклем на свое личное восприятие, привносить что-то свое. Многие артисты из других театров и стран сегодня говорят о важности личности человека на сцене. В рамках Платоновских фестивалей уже не раз звучала эта тема – в «Носорогах» румынского Национального театра Крайовы, в «Кабаре Брехт» молодой студии Театра имени Ленсовета. Юрий Бутусов в прошлом году рассказывал, что текст Брехта перемежался с монологами, написанными самими ребятами. Насколько важно личностное начало в вашей постановке?
— У нас нет платоновских персонажей. У нас есть современные ребята, которые существуют в условной форме школы, института – неважно чего, я как раз уходила от какой-то конкретики. И вот они есть, и то, что они там говорят. Мы разговаривали о стиле Платонова, и один из ребят раздраженно заметил, что ничего не понимает. Он сказал: «Такое ощущение, что Платонов писал-писал, потом ушел, пришел ребенок и за него дописал». Мне это понравилось, потому что это такое точное личное его ощущение о Платонове. И он это сказал с каким-то негативом, раздражением, а я понимаю, что он суть уловил. И это вставляется, это остается в тексте пьесы, парень это говорит. И это его комментарий.
Никто не говорит чужих слов. То, что они рождали на репетициях, то они и произносят по отношению к Платонову, и к этому произведению, и к этому сюжету. Поэтому тут вообще нет персонажей, тут люди и есть.
— Можно ли сказать, что это является отличительной чертой вообще сегодняшнего театра?
— Мне кажется, что сейчас в театре интересно не создание некоего образа. Если раньше там ценилось то, что актер на себя не похож – в этой роли он такой, в этой – другой, и вообще его не узнать, то есть некое такое актерское перевоплощение, образ, то сейчас современный театр идет совсем в другую сторону. Это, как правило, все равно личностные высказывания. Человек такой, какой он есть.
Я, по крайней мере, всегда стараюсь оставлять форму открытой. Нет четвертой стены, это разговор с залом, всегда коллективный рассказ. Я очень часто говорю актерам: «Вы вообще не персонажи. Вы личности. Вы, только вы». Мне кажется, в этом смысле это сейчас действительно актуально. Я такой, какой я есть, и я – это то, что я думаю.
— А если продолжить разговор о современном театре в ключе вашего более раннего высказывания о постдраматическом театре, о новых возможностях театра? Можно чуть подробнее о вашем понимании постдраматического театра?
— Это разговор большой, но, по сути, все так. Долгое время существовал театр драматический – когда зритель сидит, смотрит на сцену, происходит действие, он узнает нечто – сюжет, себя в этом сюжете, свою жизнь. Сейчас, возможно, остался и такой театр тоже, но плюс к этому возникло много всяких других форм. Театр в чисто драматическом проявлении – это сегмент, одна из частей.
Это не значит, что он совсем умер, он, наверное, есть и востребован публикой, но плюс к этому появляются другие формы. Он уходит в уличный театр, и перформансы, и театр в разных пространствах, и театр вообще без текста. Все, что касается изобразительного искусства, видеоарта, танцевальной всей культуры – это все сейчас и есть театр. У него много форм сейчас, и это хорошо.
Тот же Юрий Бутусов – про него уже нельзя сказать, что это чисто драматический театр, это нечто, что сплетается из этюдов, из фантазий на эту тему. Или, например, я смотрела спектакль Максима Диденко, это очень интересный режиссер. В рамках спецпроекта «Звезда» о творчестве пяти проектов в Гоголь-центре он сделал первый спектакль «Пастернак. Сестра моя – жизнь». Это спектакль о поэте, где говорят стихами, но это не стихотворный текст. Это текст исключительно визуальный. Весь спектакль построен на этюдах на тему текста, и это завораживает, это потрясающий театр, это очень талантливо. Но это другой театр.
— А как вы видите свое место в нем?
— Я никогда не занималась драматическим театром. Я была артисткой и очень страдала в драматическом театре. Я уже тогда не понимала, почему надо делать вид, если в зале сидит 1000 человек, что их нет. То, с чего я начинала и на чем я настаивала, – что нет четвертой стены, что есть разговор с залом. Сейчас это очень распространено, но я начала это делать давно. Тогда я брала только прозаические произведения и превращала прозу в драматургию, но не между актерами, а между залом и актерами, когда мы разговариваем с людьми на какие-то темы. Все, что я делала, это, наоборот, всегда был уход от чисто драматического театра.
И поэтому, если говорить о форме тех же «Епифанских шлюзов», это не театр, не спектакль, это сознательный отход. Это может быть диспут, это может быть лекция, это может быть разговор, это может быть урок, это и есть урок. А не просто театр, где есть персонажи, которые играют какой-то сюжет.
— Вы еще говорили, что ваш театр живой, не застывает в своей форме.
— Да, мне же неинтересно все время одно и то же делать. Сейчас, к примеру, мне стало интересно заниматься современной драматургией. Последние спектакли уже такие, сейчас в эту сторону смотрю.
Я много нашла хороших драматургов в школе Николая Коляды. Я делаю спектакль в РАМТе по трем девушкам, две из них ученицы Коляды, мне очень нравится. Ирина Васьковская, Юлия Тупикина и совсем молодая Тая Сапурина, которой 24 года. И сейчас я поставила пьесу Ани Батуриной, тоже колядовской ученицы. Авторов много.
— Авторов много, но читают ли их? Когда на пресс-конференции один из преподавателей колледжа Олега Табакова говорил про выжженное поле в головах студентов, вы добавили: «После ЕГЭ».
— Может, я чего-то не вижу и не понимаю, может, это в дальнейшем принесет какие-то свои плоды, но я категорически против ЕГЭ. Понятно, что все мы учились по-разному, и я вообще не училась в школе ни по каким предметам, кроме литературы, – училась литературе серьезно, внутренний делая выбор, но давали нам огромные объемы знаний по всем предметам. Сейчас все совсем по-другому, мне кажется.
— Чему в первую очередь приходится учить тех, кто к вам приходит?
— В смысле образования они ноль. Это общий уровень такой, даже если человек из интеллигентной московской семьи. А очень много талантливых ребят поступают из провинции, из разных школ. Уникальны люди, которые что-то знают. В основном они не знают ничего. В школе-студии МХАТ, где я еще преподаю, замечательные педагоги, которые как-то пытаются окультуривать и учат всему, и в том числе литературе.
Это не значит, что они плохие, они замечательные. Я убеждена, что дело всегда в педагоге. Во мне мою дальнейшую судьбу спровоцировал литератор мой. Есть замечательный пример с Астафьевым, который рос беспризорником в какой-то глуши сибирской в деревне на Енисее, никому не нужный мальчишка. Когда он заблудился в тайге и провел там 10 дней, его даже не искали. И он написал об этом сочинение на тему «Как я провел лето». В это село приехал удивительный учитель по литературе, который прочитал это сочинение и сказал: «Ты только как-нибудь закончи четыре класса. Ты будешь великим писателем». Его тянули все учителя. Не попадись такой педагог Астафьеву, может, не было бы и писателя.
— У вас тоже были замечательные педагоги – вы ведь в свое время учились у Олега Ефремова. Какие главные уроки от него вы получили?
— Конечно. Это огромная личность театральная, и это мыслитель и философ театра, и он нас, конечно, воспитывал в невероятном серьезе. В таком серьезном отношении к профессии, к служению. Еще команда его вся, не только Олег Николаевич. Тогда у нас были педагоги Андрей Васильевич Мягков, Алла Борисовна Покровская – это люди, которые относились к профессии как великой миссии. И, конечно, из нас всячески вышибалось какое-то потребительское отношение к профессии. И мы так, собственно, всю жизнь и служим, 24 часа в сутки работаем, как ненормальные, жизни нету. Это он нас так воспитал – надо думать, надо читать, надо анализировать. Это очень серьезная и трудная профессия – это он нас научил, и очень жестко научил.
В моей жизни был еще один человек, который меня очень мощно двинул вперед, – Олег Павлович Табаков. Встретился мне на пути и заставил меня заниматься режиссурой. Я никогда не собиралась. А он сказал: «Ты должна это делать». Он дал мне все возможности в этом смысле. Конечно, он очень помог мне этим в жизни, это был пинок, за который я ему бесконечно благодарна. Он и сейчас мне во всем помогает – в первую очередь бесконечной свободой.
— А на сцене не играете уже?
— У меня остался один спектакль в МХТ, но мне это уже неинтересно и не хочется. Мне иногда говорят: «Ты же много ставишь, могла бы себе сама взять какую-то роль». Мне даже в голову это не приходит! Однажды возникла ситуация, когда мне нужно было за одну актрису сыграть, если вдруг ее не будет. Я была в такой панике! Да вы что, говорю, это невозможно.
— Расскажите про мхатовские вечера «Круг чтения» – вы ведь еще при Ефремове их начинали делать? Кто на них приходит сегодня?
— 15 лет назад вообще никто этим не занимался. И я никогда не забуду, как Олег Николаевич сказал: «То, что ты делаешь сейчас, это самое главное». Я тогда не поняла еще этого. Потом на один из таких вечеров пришел Олег Павлович, посмотрел, дал всему зеленый свет.
Мы всем коллективом ищем современную поэзию, современные тексты и представляем их зрителю. У нас есть свои поклонники, фанаты, но, как говорит один наш замечательный артист, за 15 лет можно школу окончить и институт. Выросло уже совершенно другое поколение. И все время очень много зрителей. Например, мы третий год делаем «Ночь поэзии» в большом зале – люди сидят и всю ночь слушают стихи. А позавчера на Красной площади в рамках книжной ярмарки читали поэзию о любви от классики до современности – 500 человек сидят и в три кольца стоят вокруг. Когда спустя 15 лет мы оказались на Красной площади – первый раз в прошлом году, мы шутили, что жизнь удалась. Когда мы это начинали, нам и в голову не приходило, что это возможно.
— Что необходимо для вашего зрителя сегодня?
— Все время нужно быть новыми, искать новые тексты и новых авторов, потому что тот, кто был современным автором 15 лет назад, сейчас уже не современный автор. Только узкий круг знает эти фамилии, особенно в поэзии. Широкому кругу зрителей кажется, что все умерло, никто стихи не пишет, все закончилось на Вознесенском с Ахмадулиной.
Я очень долго сознательно не регистрировалась в соцсетях, но потом как-то случайно вошла на Facebook. Там что-то написала поэт, которую мы читали на недавней «Ночи поэзии», и пошли комментарии других поэтов – почему этого не читали, а этого, а если они этого не читают, значит, они ничего не понимают в современной поэзии. И я подумала – какое еще количество авторов! Понятно, что всех не охватить в один вечер, поэтому, дорогие поэты, не обижайтесь, если мы не всех читали конкретно в этот вечер.
— Просветительская функция в действии.
— Да, и «Епифанские шлюзы» тоже просветительская функция, и ничего я в этом не вижу плохого. Только хорошее. И меня невозможно оскорбить упреками в назидательности. Педагогическое? Да, и я считаю, что это правильно.