Занимательное самодержавие

Никто лучше супруги не мог смягчить гнев Петра Великого. А потому провинившиеся царедворцы частенько молили ее о помощи и защите. Некоторые из них прилагали к своим просьбам богатые дары. Так, проворовавшийся сибирский губернатор князь Гагарин передал Екатерине Алексеевне через князя Меншикова невиданных размеров рубин. А в 1724 году императору доложили, что его жена просит за тех, с кого берет подношения ее камергер и любовник Виллим Монс. Суд по велению царя приговорил Монса к смерти, а его участвовавшую в мздоимстве сестру Матрену Балк к наказанию кнутом и ссылке в Сибирь.

Императрица просила о помиловании виновных. Но раздраженный Петр в ответ ударил кулаком по дорогому венецианскому зеркалу и разбил его вдребезги.

— Ты видишь,— сказал он, намекая на низкое происхождение жены,— что нужен только один удар моей руки, чтобы это стекло обратить в тот прах, из которого оно извлечено.

Казнь состоялась. А сосуд с заспиртованной головой Монса император повелел поставить в спальне супруги.

Когда положение заболевшего императора Петра Великого сочли безнадежным, его супруга часто уходила от постели умирающего. Запершись в своих покоях, она вела беседы с гвардейскими капитанами и майорами, обещая уплату жалованья, которое не давали уже полтора года, и давая задаток — по 30 рублей на подчиненного им гвардейца.

28 января 1725 года Петр умер, и три часа спустя во дворце собрались высшие сановники империи, начавшие спор о том, кто должен взойти на престол — вдова императора или его внук. Но прения прервали возгласы гвардейских офицеров, которых на это совещание никто не звал. Фельдмаршал князь Аникита Репнин приказал им удалиться. Но предводитель гвардейцев Александр Бутурлин подошел к окну и сделал знак рукой. Послышался барабанный бой. Дворец был окружен двумя гвардейскими полками. «Кто осмелился без моего приказа?..» — начал было Репнин. «У меня приказ правящей императрицы»,— невозмутимо ответил Бутурлин. После этого дебаты продолжались только для формы.

Взойдя на престол, Екатерина I скоро утратила интерес к государственным делам. Проснувшись, она принимала своего давнего друга князя Меншикова, и, выпив с ним водки или вина, подписывала принесенные им бумаги. Но главным местом принятия государственных решений были вечеринки императрицы, продолжавшиеся обыкновенно до девяти утра и напоминавшие оргии. На них присутствовали, высказывали свои просьбы и получали на них согласие многочисленные любовники царицы, которых придворные по степени влияния делили на фаворитов первого и второго класса. За два года правления Екатерины I на данцигскую водку и венгерское вино для нее потратили миллион рублей при том, что годовой доход казны не превышал десяти миллионов.

Излишества пагубно отражались на здоровье императрицы. В 1727 году, почувствовав себя совсем плохо, она, говорят, потребовала самого дорогого лекарства в мире — толченых бриллиантов. Выпив снадобье с любимым вином, царица очень сильно приблизила окончание своей жизни.

Царевна Софья Алексеевна с юности мечтала править державой. Кумиром ее была принцесса Пульхерия, управлявшая Византией при малолетнем брате. Смерть царя Федора Алексеевича — брата Софьи — и избрание государем малолетнего Петра — сына ее мачехи царицы Натальи Кирилловны — могли остановить кого угодно, но не Софью. В 1682 году в день погребения царя Федора Софья удивила всех, шествуя за гробом в собор. Обычаи запрещали царевнам участвовать в таких церемониях. Уже после похорон, идя через собравшуюся толпу, Софья громко рыдала и кричала о том, что брат ее умер неожиданно, что его отравили вороги, что нет у нее и брата Ивана ни батюшки, ни матушки и только народ русский может защитить сиротинушек. Необычное зрелище произвело очень сильное впечатление и положило начало Смуте, в ходе которой были убиты сторонники царицы Натальи Кирилловны, а у Руси появилось два царя — Иван и Петр Алексеевичи.

В 1682 году, едва утвердившись в высшей власти, царевна Софья стала вводить новые порядки, шокировавшие и двор, и народ: она, девица, стала появляться на всех публичных церемониальных выходах царей, сидеть с ними при приеме послов. Еще необычнее поступила Софья, когда вышла в Грановитую палату спорить с раскольниками о вере и села председателем собора на трон! Это произвело нехорошее впечатление даже на стрельцов, поддержавших ее во время бунта. И когда во время спора оскорбленная Софья, сказав в угрозу «Пойдем из царства все вон», встала с царского престола и с иконою в руках отошла прочь, стрельцы тут же возгласили: «Пора, государыня, давно вам в монастырь! Полно царством-де мутить!» Горе Софьи после этих слов было столь великим, что бояре выразили готовность умереть, головы свои положить за царствующий дом, и царевна милостиво согласилась остаться.

Именно он позволил царевне прослыть чудотворицей… На Руси частым было притворное беснование. Бабы, именуемые кликушами, при стечении народа или в церквях падали на землю, кричали и кривлялись, якобы мучимые нечистым. Милославский, друг и родственник царевны Софьи, подкупил нескольких кликуш. Одна из них в Успенском соборе в праздничный день, когда находилась в нем царевна, столь искусно сыграла роль, что весь народ поверил в то, что бес мучает женщину. Не меньшее же искусство в притворстве показала и царевна: она с великим благоговением пала на колени пред образом Пресвятой Богородицы Владимирской, начала молить ее об изгнании из кликуши нечистого духа. Дьявол устами бабы вопил, что молитвы и заклинанья Софьи жгут его, и через несколько минут со страшным криком и терзанием изошел будто бы из притворщицы, оставив ее еле живой. Царевна привела бабу в чувство, и народ с тех пор стал называть Софью чудотворицей.

Чтобы прославить себя на века, царевна Софья не жалела денег на важные постройки. В ноябре 1682 года в Кремле в большом пожаре сгорели выстроенные царем Феодором деревянные хоромы Петра Алексеевича и царевен, на Успенском соборе сгорела медная кровля. Через три года на месте погоревших построили новые деревянные хоромы для царя Петра и его матери, а для Софьи и других царевен были возведены трехэтажные каменные палаты. В нижнем их этаже была устроена по приказанию Софьи комната, «где сидеть с боярами и слушать всякие дела». Возобновлены были Грановитая, Золотая, Ответная и другие палаты. Но главным памятником правления царевны Софьи в Москве стал Каменный мост через Москву-реку. Правда, его постройка обошлась в такую сумму, что в народ даже пошла поговорка «Дорого, но не дороже Каменного моста».

Когда Петр I обедал с супругой, то ему прислуживали камергеры и один малолетний паж. Если же к столу звали приближенных, моряков или иностранцев, то прислуживали обер-кухмистер Фельтен, денщик и два пажа. Но подав закуски и вина, они должны были покинуть столовую.

Как-то обедавший у государя прусский посланник барон фон Мардефельд спросил, зачем император удаляет слуг. Петр ответил:

— Когда я ем, то не хочу иметь зрителей. Эти наемники смотрят лишь на то, что мы кладем в рот. Они подслушивают все, что говорят за столом, разумеют все криво, а пересказывают еще кривее.

Петр Великий самозабвенно увлекался медициной. Он анатомировал тела, пускал кровь, дергал зубы, с ним постоянно были инструменты для операций и клещи для выдергивания зубов. Этим как-то решил воспользоваться его камердинер Полубояров. Когда государь проходил мимо него в передней, он всем видом своим показывал, что находится в крайней печали. Петр спросил:

— О чем горюешь?

— Ваше величество, жена очень страдает зубами, а никак не позволяет рвать больной зуб.

Вместе они немедля направились к жене Полубоярова. Ни один зуб у нее не болел, но из страха перед самодержцем она дала осмотреть рот. После чего государь с необыкновенным проворством и ловкостью выдернул зуб, указанный камердинером. Через несколько дней Петр Великий узнал, что Полубояров так наказал жену за неверность. И отлупил камердинера тростью.

Однажды Петру I были представлены разные свитки из крепкой, лощеной цветной бумаги с золотыми буквами, найденные в Сибири в погребах Семипалат, где теперь город Семипалатинск. В России не нашлось никого, кто мог бы прочитать свитки или даже понять, на каком языке они написаны.

По приказу Петра, не терпевшего незнания, одну из копий свитков отправили в Париж королевскому переводчику Фурману, который утверждал, что знает все восточные языки. Фурман долго держал полученные письмена у себя, а потом объявил, что этот древний язык — тангутский, и затребовал за перевод значительную сумму. Государь повелел заплатить Фурману. Но, получив перевод, понял, что автор этого текста имеет довольно слабое представление о Семипалатах и Сибири. Обман монарх прокомментировал так:

— Если этот перевод неверен, то, по крайней мере, остроумен.

Осенью 1712 года Петр Великий ездил за границу, в Карлсбад, на воды. На пути он остановился в саксонском городе Виттенберге, где посетил герцогский замок, в котором некогда жил Мартин Лютер, в том числе комнату, в которой жил отец Реформации.

При этом пасторы показали Петру чернильное пятно на стене, объяснив, что, когда Лютер трудился над переводом Библии на немецкий, ему явился дьявол и Лютер бросил в него чернильницей, следствием чего и стало пятно на стене.

Петр очень смеялся над этим рассказом, приговаривая:

— Неужели такой разумный муж верил, что дьявола можно увидеть?

Затем он изучил пятно и увидел, что чернила свежие. А когда пасторы попросили его оставить памятную надпись на стене, государь начертал: «Чернила новые, и совершенно сие неправда. Петр».

В 1717 году во время второго путешествия Петра Великого в Голландию он старался не раскрывать своей личности, ночевал в небольших трактирах. Так же поступил он и в Неймегене. Государь заказал легкий ужин — яиц всмятку, голландского сыра и масла. Спутники царя приняли участие в этом скромном ужине и выпили две бутылки красного вина.

Утром гофмаршал государя Дмитрий Шепелев спросил у хозяина, сколько нужно заплатить за ночлег и ужин?

— Сто червонцев,— отвечал хозяин трактира.

Гофмаршал ужаснулся от этого требования. Но хозяин настаивал на своем, а чтобы гости не уехали не расплатившись, запер ворота. Шепелев доложил об этом монарху. Петр вышел во двор и спросил по-голландски:

— За что ты требуешь такую большую сумму?

— Сто червонцев — большая сумма? — переспросил голландец.— Да я бы заплатил тысячу, если бы был русским царем.

Государю не осталось ничего другого как заплатить вымогателю.

В одну из поездок Петра Великого в Москву дошли до него жалобы о взятках, что брали некоторые судьи. Государь, не терпевший мздоимства, впал в крайнее раздражение.

Но сопровождавший его в этой поездке генерал Иван Бутурлин, видя гнев государя, сказал ему:

— Пока сам ты не перестанешь брать взяток, то не истребишь их. Твой пример подействует сильнее всякого указа.

Государь, услышав дерзкие слова, рассердился еще больше:

— Как смеешь ты плести на меня такую ложь?

Царь называл себя единственным человеком в России, не берущим взяток. Но Бутурлин рассказал, что во время их проезда через Тверь в дом купца, у которого он остановился, пришли посланные от городских властей с требованием дать 100 руб. на подарок государю. Посланные объявили, что без денег из дома не уйдут. А того, кто откажется платить, возьмут под арест.

Государь, выслушав историю, обнял Бутурлина, благодарил, что он вразумил его, велел вернуть городам поднесенные ему в ту поездку подарки и впредь никогда не принимать таковых.

В 1709 году, после Полтавской баталии, адмиралтейская коллегия пожаловала Петру I звание контр-адмирала. А доставить ему следующий чин коллегия как-то не торопилась. Раз освободилось на флоте вице-адмиральское место, на которое надлежало кого-нибудь произвести. Контр-адмирал Петр Алексеевич подал в адмиралтейскую коллегию просьбу, в которой описал свою прежнюю службу и просил назначения на освободившееся место. Коллегия же отдала свободную вакансию другому контр-адмиралу, который служил дольше Петра Алексеевича и более отличился. Государя, вопреки ожиданиям ближних, такой дерзкий поступок не разгневал:

— Члены коллегии,— сказал он,— судили справедливо и поступили как должно. Если бы они были так подлы, что из изыскательства предпочли бы меня моему товарищу, то не остались бы без наказания.

В бытность Петра Великого в чужих краях приехал в Москву один монах, грек, и объявил, что привез с собой неоценимое сокровище — лоскут сорочки Пресвятой Богородицы. Он был допущен к первой жене государя царице Евдокии Федоровне и рассказал ей, каких трудов и тягот стоило ему приобретение святыни. Царица сразу поверила монаху. Однако же дабы убедить ее совершенно, он вызвался доказать подлинность привезенной святыни.

Царица пригласила патриарха и нескольких знатнейших духовных особ. При них ткань была положена на горящие угли, раскалилась как железо, но снятая с углей осталась невредимой и белой как снег. Все смотрели на невредимую святыню с ужасом и удивлением. А потом, поцеловав ее, положили в богатый ковчег и внесли с пением в церковь. Монах был щедро награжден.

Вернувшемуся государю рассказали об обретении новой святыни. Но Петр на нее даже не взглянул. Как человек, знающий в науках, государь понял, что соткана она из каменного льна, как тогда называли асбест. Царь повелел изловить монаха-мошенника, но было уже поздно. Тот уехал с деньгами и подарками за границу.

Великого князя Петра Алексеевича с малых лет приучили называть светлейшего князя Меншикова батюшкой. Поэтому в 1727 году, после объявления его императором, малолетний Петр II без возражений переехал в меншиковский дворец на Васильевском острове. Маленький император, как его звал двор и народ, в первое время следовал всем указаниям сделавшегося его опекуном светлейшего князя.

Но уже скоро у него начали проявляться черты самодержца. Неделю спустя после его воцарения Меншиков устроил в честь этого события блестящее празднество, на которое собрал в своем дворце всех знатных людей столицы. Выйдя к гостям, Петр II неожиданно вышел вперед и громко сказал: «Сегодня я хочу уничтожить фельдмаршала!» Присутствующих, включая хозяина дома, охватило смятение. Ведь фельдмаршалом обычно называли Меншикова, чтобы не перечислять его многочисленные титулы и чины. Насладившись произведенным эффектом, император мило улыбнулся и вручил Меншикову указ о возведении его в чин генералиссимуса.

В 1727 году цех петербургских каменщиков поднес Петру II в подарок девять тысяч червонцев. Император решил порадовать ими сестру — великую княжну Наталью Алексеевну и отправил ей деньги с одним из придворных. Светлейший князь Меншиков, увидев придворного с деньгами сказал:

— Император, по молодости лет, не знает, на что следует употреблять деньги, отнесите их ко мне, я завтра увижусь с государем и поговорю с ним.

Следующим утром царевна Наталья не поблагодарила брата, а вызванный удивленным монархом придворный признался, что деньги отнял князь Меншиков.

Ошеломленный яростью императора Меншиков уверял, что из-за расстроенных финансов хотел потратить эти деньги с большей пользой для казны, и прибавил:

— Если вашему величеству угодно, то я не только прикажу возвратить эти девять тысяч червонцев, но даже прибавлю из своей собственной казны миллион рублей.

Князь так и не понял, что, приобретя девять тысяч червонцев, он потерял самое главное — доверие императора и вскоре лишился всего, что имел.

В 1725 году гоф-юнкером великого князя Петра Алексеевича стал молодой и веселый князь Иван Алексеевич Долгоруков. Интересный рассказчик, умевший устраивать развлечения и увеселения, скоро превратился в неразлучного друга царевича, а потом императора Петра II. Юный царь вместе с сестрой Натальей и молодой теткой Елизаветой Петровной в компании князя Ивана кутили, забывая о времени и дворцовых приличиях. Долгоруков устраивал для императора и забавы, не свойственные его возрасту. Рассказывали про комнату около биллиардной, куда императору доставляли доступных девиц, одной из которых подросток-монарх подарил пятьдесят тысяч рублей.

Но развратник и развратитель Иван Долгоруков иногда оказывал благотворное влияние на Петра II. Однажды, увидев, что император собирается подписать смертный приговор, князь Иван укусил его за ухо. Петр вскрикнул от боли.

— Представьте себе, каково будет этому человеку, когда ему станут отсекать голову! — спросил Долгоруков.

Самодержец не утвердил приговор.

В 1710 году Петр Великий из политических соображений убедил герцога Курляндского Фридриха Вильгельма жениться на своей племяннице — Анне Иоанновне. Овдовевшую через несколько недель герцогиню царственный дядя и его наследники не раз собирались с выгодой выдать замуж. Но из череды выбранных для нее женихов Анне пришелся по сердцу только граф Мориц Саксонский. Не отличавшаяся привлекательностью герцогиня Курляндская влюбилась в самого красивого мужчину Европы настолько, что в 1727 году, не дожидаясь свадьбы, поселила его в своем дворце. Но как-то под утро обитатели герцогской резиденции проснулись от воплей старой служанки. Она кричала, что увидела привидение с двумя головами. Как оказалось, это был жених герцогини, который в полутьме вышел из своих покоев с самой прелестной из ее фрейлин на руках. В тот же день Анна Иоанновна написала в Санкт-Петербург, что предпочитает навсегда остаться вдовой.

В 1730 году Анне Иоанновне присягали дважды. В первый раз, когда Верховный тайный совет империи призвал ее на царствие. И во второй, когда она избавилась от опеки членов совета и объявила себя самодержицей. Курьер, отправленный с указом о новой присяге в Адмиралтейство, задержался в пути. Поэтому военные моряки принесли присягу позже сухопутных войск. Императрица решила, что командовавший флотом адмирал Сиверс был сторонником ее недругов и потому не спешил с исполнением указа. Заслуженного петровского флотоводца выслали из Петербурга в четыре часа, лишили жалования и приказали не выезжать из его маленького поместья в Финляндии. Он умер в 1740 году в полной нищете. Но Сиверсу еще повезло. Лиц менее значительных императрица карала совершенно безжалостно. Рассказывали, что как-то, почувствовав в блинах несвежее масло, она велела повесить повара перед своими окнами.

Чтобы не отставать от других европейских дворов и прослыть покровительницей искусств, Анна Иоанновна выписывала из Италии и Германии актеров и музыкантов. Ее заботами в 1736 году в России впервые была поставлена опера. Но императрица театр все равно не любила и выдерживала спектакль до конца, если смотрела итальянские комедии и немецкие фарсы с руганью и дракой. Те же сцены, но в исполнении карликов, карлиц и шутов она приказывала представлять для нее и во дворце.

Но более всего прочего ей нравилось слушать сказительниц. Поэтому во всех концах империи искали девок и баб, умеющих складно и много говорить, и отправляли их ко двору для увеселения государыни. Полюбившиеся Анне Иоанновне сказительницы щедро награждались. Дворцовая судомойка Юшкова, например, обратила на себя внимание умением рассказывать забавлявшие государыню непристойные истории. И в результате из босоногой прислуги превратилась в статс-даму императрицы.

Зная суровый нрав Анны Иоанновны, никто из подданных, за исключением ее фаворита герцога Бирона, не решался возражать императрице. При Петре Великом и в следующие царствия при дворе часто и очень много пили. Но Анна Иоанновна не терпела пьянства и пьяниц. Только обер-шталмейстеру двора князю Александру Борисовичу Куракину, беспредельно преданному императрице и потому высоко ценимому, дозволено было пить вволю. Но фаворит, видя неподдельное горе придворных, уговорил самодержицу слегка смягчить суровые ограничения. С тех пор ежегодно в день ее восшествия на престол каждый приглашенный на празднование гость был обязан встать перед государыней на одно колено и выпить большой кубок венгерского вина.

Но в некоторых случаях был бессилен и Бирон. Императрица повелела для управления церковными делами «составить Священный синод в числе 11 человек из двух равных половин, великороссийской и малороссийской». Указать императрице на ошибку не решился даже фаворит.

В 1718 году захворал Пётр Михайлович Бестужев, которому Петр Великий повелел приглядывать за своей племянницей — вдовствующей герцогиней Курляндской Анной Иоанновной. Вместо него, обер-гофмейстера курляндского двора и любовника герцогини, бумаги на подпись принес мелкий, но видный собой чиновник Бирон. Он настолько понравился Анне Иоанновне, что вскоре полностью заменил собой Бестужева.

Злые языки утверждали, что, забеременев, герцогиня Курляндская нашла выход из положения, женив фаворита на Бени́гне фон Тротта-Трейден, согласившейся выдавать детей герцогини за своих. Выбор Анны Иоанновны объяснялся не только уступчивостью Бенигны. Она была необычайно безобразна, столь же глупа и слаба здоровьем.

Взойдя на престол, Анна Иоанновна частенько обедала у Биронов. Когда после трапезы императрица удалялась с фаворитом в его опочивальню, Бенигна, чтобы не мешать утехам государыни, удалялась с детьми в дальние комнаты.

Анна Иоанновна постоянно истощала государственную казну разнообразными причудами. Вместе с фаворитом — герцогом Бироном она тратила огромные деньги на покупку лучших лошадей. А в 1734 году, когда императрица решила обновить свой зимний гардероб раньше обычного, она не стала дожидаться привоза новых мехов из Сибири. Велела купить оставшиеся у купцов вдвое дороже обычной цены. В том же году Анна Иоанновна захотела обзавестись павлинами. Поэтому приказала добыть где угодно и доставить в столицу несколько пар этих птиц. Не менее щедро награждала Анна Иоанновна и тех, кто находил для нее мартышек или певчих птиц. Причем при поиске диковин императрица не видела особой разницы между зверьем и людьми. Как-то она отправила командовавшему войсками на Кавказе генерал-поручику Василию Левашову нить. Ее длине должен был равняться рост двух персидских или грузинских девушек знатного рода, которых следовало с согласием их или без него отправить ко двору.

В 1738 году в пограничном селе в Малороссии объявился человек, назвавший себя чудесно спасшимся от смерти сыном Петра Великого царевичем Алексеем Петровичем. Недовольство правлением Анны Иоанновны было так велико, что расквартированные в селе три солдата и все селяне оказали ему всяческие почести. А местный священник по случаю его явления велел звонить в колокола и отслужил литургию. На поклон к самозванцу потянулись и жители окрестных селений. Дело могло принять неприятный оборот, но поблизости проезжал правитель Малороссии граф Александр Иванович Румянцев с воинской командой. Лжецаревича арестовали и вместе с приверженцами отправили в Петербург. А после следствия в Тайной канцелярии и приговора, утвержденного императрицей, вернули обратно. Мнимый царевич был живым посажен на кол, священник и поверившие самозванцу солдаты казнены. Поселян государыня решила простить, однако их село было уничтожено, а сами они разосланы по разным местам.

Во время войны с турками главнокомандующий русской армией фельдмаршал Христофор Антонович Миних в 1739 году вступил со своими войсками в Молдавию. Вскоре он разгромил турок под Ставучанами и рассчитывал в качестве награды получить от императрицы Анны Иоанновны титул господаря Молдавии. Но из-за измены союзников-австрийцев России пришлось заключить мирный договор, лишавший ее Молдавии. Обиженный Миних, не ставший господарем молдавским, опрометчиво попросил государыню сделать его в таком случае герцогом Малороссийским. Но самодержицей Малой так же, как Великой и Белой Руси, была сама императрица, безжалостно каравшая за любые покушения на свои титулы и права. Узнав о прошении фельдмаршала, она сурово сказала:

— О, Миних еще очень скромен, я думала, что он попросит титул великого князя Московского. Боевой фельдмаршал был в ужасе до тех пор, пока все-таки не получил награду. Царица пожаловала ему чин подполковника лейб-гвардии Преображенского полка, полковником в котором была сама.

Посол Франции в России маркиз де ла Шетарди приложил много трудов для того, чтобы случился переворот и Елизавета Петровна пришла к власти. Поэтому он рассчитывал стать фаворитом императрицы и оказывать влияние на русскую политику. Но канцлер граф Бестужев-Рюмин, почувствовавший во французе опасного конкурента, приказал перехватывать его письма в Париж.

Когда удалось найти ключ для расшифровки посланий Шетарди, оказалось, что в них маркиз безжалостно высмеивал непостоянство императрицы и ее привычку к частым переездам с места на место, а главное — ее пристрастие к простонародным забавам и шуткам. Когда Бестужев-Рюмин показал письма императрице, та пришла в ярость. Шетарди было велено немедля покинуть пределы Российской Империи.

Императрица Елизавета Петровна отличалась отцовской нетерпеливостью и нервной подвижностью. Как и Петр, она пела в церковном хоре и не могла выдержать долгого стояния во время церковной службы. Поэтому она постоянно переходила с места на место в церкви и даже покидала храм совсем, не в силах потерпеть до конца литургии.

Как и отец, Елизавета была легка на подъем и любила подолгу путешествовать. Особенно нравилась ей быстрая зимняя езда в теплом и удобном экипаже. Путь от Петербурга до Москвы она преодолевала с огромной для того времени скоростью — за 48 часов. Это достигалось за счет частых подстав свежих лошадей, которые следовали через каждые двадцать-тридцать верст на гладкой зимней дороге. Однако большая часть этих поездок была лишена смысла, не говоря уже о государственной надобности.

У Елизаветы Петровны был любимый стремянной, Гаврила Извольский, который как-то в ее присутствии вынул из кармана березовую тавлинку, чтобы понюхать табаку. Государыня сказала ему: «Не стыдно ли тебе, Гаврила, нюхать из такой гадкой табакерки? Я тебе подарю золотую».

Прошло несколько месяцев, а Извольский так и не получил обещанного подарка. И он обмолвился в кругу придворных, что государыня не всегда говорит правду. Те донесли его слова Елизавете. На вопрос императрицы, что он имел в виду, стремянной ответил: «Обещала матушка золотую табакерку — да и до сих пор не сдержала слова». «Ах! Виновата, забыла»,— сказала императрица и дала ему позолоченную.

Извольский посмотрел и сказал: «Все-таки несправедлива. Обещала золотую, а дала серебряную». «Ну подай же мне ее, я принесу тебе настоящую золотую»,— сказала Елизавета. «Нет, матушка, пусть же эта останется у меня будничной, а пожалуй-ка мне за вину свою праздничную»,— отвечал Извольский. Императрица рассмеялась и исполнила его желание.

В 1757 году императрица Елизавета Петровна, побуждаемая австрийским двором, решилась объявить войну королю прусскому королю Фридриху II, который претендовал на роль главного вершителя судеб Европы. Он отвоевал у Австрии важнейшую ее часть — Силезию. Вена решила взять реванш с помощью России.

Елизавета приказала канцлеру графу Бестужеву-Рюмину составить манифест об объявлении войны Пруссии. Когда документ был готов, канцлер поднес его императрице. Та взяла перо и, подписав первую букву своего имени — Е, остановилась и о чем-то заговорила. В это время муха села на бумагу и, ползая по чернилам, испортила написанную букву. Императрица сочла это худым предзнаменованием и тотчас же уничтожила манифест. Бестужеву-Рюмину потребовалось несколько недель и немало хлопот, чтобы уговорить государыню подписать новое объявление войны.

Елизавета Петровна взошла на трон после эпохи беспрерывных дворцовых переворотов. Мать императора-младенца Иоанна VI Анна Леопольдовна получила регентские права, устранив с помощью фельдмаршала Миниха герцога Бирона. Вслед за тем она ловко отправила фельдмаршала в отставку. А Елизавете Петровне призналась, что устранить Миниха ее уговорили муж — принц Антон-Ульрих и первый министр Остерман. Цесаревна в кругу приближенных на это заметила:

— Надобно иметь мало ума, чтобы высказаться так искренне. Она совсем дурно воспитана, не умеет жить.

В ночь смещения самой Анны Леопольдовны верные Елизавете Петровне гвардейцы ворвались в спальню генерал-фельдмаршала Ласси, от поддержки которого зависел успех переворота. Ведь под его началом в столице было семь полков.

— Какой государыне вы служите? — спросили гвардейцы старика.

Тот, спросонья верно рассудив, что что-то произошло, но еще не зная что, нашелся:

— Я служу ныне правящей государыне,— и тем спас себе и свободу, и звание. В отличие от Миниха с Остерманом, которых Елизавета отправила в ссылку.

Опасаясь заговоров, Елизавета Петровна имела обыкновение спать в разных местах, так что заранее нельзя было знать, где она заночует. Очевидно, по этой же причине она предпочитала ложиться лишь под утро. В 11 часов вечера она отправлялась обычно в театр, и если кто из придворных не являлся туда, с него брали 50 рублей штрафу.

Засыпая, Елизавета Петровна любила слушать рассказы старух и торговок, которых для нее нарочно привозили с площадей. Они сиживали у постели государыни и рассказывали, что видели и слышали в народе. Императрица, чтобы дать им свободу говорить между собою, иногда притворялась спящею. Все это не укрылось ни от рассказчиц, ни от придворных, которые подкупали старух, чтобы те, как бы пользуясь мнимым сном императрицы, в своих шушуканиях хвалили или хулили кого было надобно находчивой свите.

Елизавета Петровна терпеть не могла некоторые кушанья. Так, например, она совершенно не переносила яблок и мало того, что сама их не ела, так и сердилась на тех, от кого ими пахло, поскольку яблочный запах распознавала в течение многих часов. Поэтому приближенные остерегались до яблок дотрагиваться даже накануне того дня, когда им следовало являться ко двору.

Еще одним ненавистным императрице продуктом было постное масло. Поэтому в среду и пятницу у государыни вечерний стол был всегда после полуночи, потому что она строго соблюдала постные дни, а покушать любила хорошо. В результате, чтобы избежать постного масла, от которого ее тошнило, Елизавета Петровна в эти дни дожидалась первого часа следующего, непостного дня, и ужин уже можно было подавать скоромный.

Двоюродная сестра императрицы Елизаветы Петровны, графиня Гендрикова, влюбилась в обер-секретаря Сената Глебова, человека весьма умного и красивого. Когда государыня узнала, что Глебов сделал кузине предложение, то воскликнула:

— Сестра моя сошла с ума, влюбясь в Глебова. Он ей не ровня!

Однако Гендрикова так настойчиво умоляла императрицу согласиться на этот брак, что та, наконец, уступила ее просьбе. При этом она вымолвила: «Не отдавать же тебя замуж за подьячего»,— и произвела Глебова в действительные статские советники и назначила обер-прокурором.

Непомерно занесшихся подданных государыня не жаловала. Однажды канцлер Бестужев-Рюмин на аудиенции у Елизаветы Петровны назвал себя «великим канцлером».

— Запомните, — сурово ответила ему императрица — В моей империи только и есть великого, что я да мой племянник — великий князь Петр Федорович, да и то величие последнего не более чем призрак.

Внук Петра Великого Карл Петер Ульрих герцог Гольштейн-Готторпский по праву рождения мог претендовать на русский и шведский престол. Пока он жил ребенком в Голштинии и была надежда, что он вступит на русский престол, его учили закону Божию у православного иеромонаха. Но после воцарения Анны Иоанновны надежда эта рухнула, и к Петру был приставлен для обучения лютеранский пастор. После приезда Петра в 1742 году в Петербург и объявления наследником русского престола, он вновь принял православие. Но став великим князем Петром Федоровичем, он не полюбил ни русскую церковь, ни ее обряды. Цесаревич никогда не соблюдал постов, говоря, что следует примеру своего деда — Петра Великого, который не мог есть ничего рыбного. После вступления на престол Петр III предложил духовенству ходить в светском платье и уменьшить количество икон в церквах. Новгородский архиепископ Димитрий воспротивился этому нововведению и получил приказание тотчас же выехать из Петербурга.

Император Петр III плохо говорил по-русски и не любил русского языка. Он предпочитал все немецкое, обожал короля Пруссии Фридриха II и считал честью числиться прусским лейтенантом. Вступив на престол, он начал заставлять всех изнеженных царедворцев покойной Елизаветы Петровны ежедневно выделывать перед дворцом введенные им в русской армии строевые приемы прусского образца. Новому правилу вынужден был подчиняться и гетман Малороссии Кирилл Григорьевич Разумовский.

Чтобы не быть предметом насмешек монарха, Разумовский поселил у себя молодого офицера, искусного в новой прусской науке, и каждый день брал у него уроки. Но как гетман ни трудился, ему вместе с другими вельможами все-таки приходилось глотать насмешки и выговоры. Как-то император похвастался ему тем, что король Фридрих произвел его в генерал-майоры прусской службы.

— Вы можете с лихвой отомстить ему,— отвечал Разумовский,— произведите его в русские фельдмаршалы. Пусть поупражняется с нами на плацу.

В первые дни царствования Петра III Зимний дворец, построенный его покойной теткой императрицей Елизаветой Петровной, еще не был готов для переезда царской семьи. А вся площадь перед дворцом была загромождена сараями и лачужками, в которых жили мастеровые и рабочие. Здесь же лежали целые горы мусора, щебня и кирпича, преграждая проезд к дворцу.

Генерал-полицмейстер Санкт-Петербурга генерал-аншеф барон Корф предложил императору очистить эту площадь от хлама, разрешив забрать всю рухлядь бедным жителям столицы. Петру III понравилось это предложение, и очень скоро у дворца собрались огромные толпы обывателей, узнавших о царской милости. Каждый спешил выломать и унести все, что мог ухватить. К вечеру от всего несметного количества лачужек и шалашей не оставалось ни единой дощечки. Все было увезено, даже мусор. А император долго не мог оторваться от окон, с восторгом глядя, как народ все рвал и тащил.

Петр III любил злые шутки и розыгрыши. У него был чернокожий шут Нарцисс, отличавшийся необыкновенной свирепостью. Раз император заметил своего любимца, яростно отбивавшегося руками и ногами от другого служителя, который оказался сильнее и немилосердно бил Нарцисса. Петр, узнав, что соперник его шута был полковым мусорщиком, с деланной досадой воскликнул:

— Нарцисс для нас потерян навсегда, или он должен смыть свое бесчестье кровью!

И для того, чтобы привести эти слова в дело, приказал придворному лекарю тотчас же пустить кровь побитому шуту.

Еще больше Петр III любил издеваться над вельможными дамами в возрасте. Он приказал заменить старую традицию поклона в пояс императору на заимствованные у французов реверансы. Попытки старых придворных дам пригибать колена, как того требовал новый этикет, были очень неудачны и смешны. А император специально приходил к концу обедни к дверям дворцовой церкви и хохотал до упада, глядя на гримасы, ужимки и приседания приветствовавших его старух.

Наследник-цесаревич Петр Федорович, будущий Петр III, имел большое пристрастие к курению и желал, чтобы все вокруг него курили. Отправляясь куда бы то ни было, он всегда приказывал брать с собою целую корзину голландских глиняных трубок и множество мешочков с разными сортами табака. Как только он где-то появлялся, комнаты мигом наполнялись густейшим табачным дымом. Только после этого наследник начинал шутить и веселиться.

Не приобщалась к курению только его супруга — великая княгиня Екатерина Алексеевна, предпочитавшая нюхать табак. Великий князь счел это неповиновением его воле и приказал супруге отказаться от ее неправильной привычки употребления табака. Но ее пристрастие было сильнее любых запретов, и она продолжала скрытно нюхать табак. А за обедом всегда просила князя Голицына садиться возле нее и потихоньку под столом подавать ей табакерку.

Петр III не отличался смелостью. Он пугался выстрела из ружья, боялся грозы и опасался подойти к ручному медведю на цепи. Но более всего его пугало собственное будущее. Поэтому он привечал разных гадалок и предсказателей. Кто-то сказал императору, что есть офицер Веревкин, большой мастер гадания на картах. Петр III велел немедленно послать за ним. Веревкин взял колоду в руки, и из нее будто бы случайно упали на пол четыре короля.

— Что это значит? — удивился император.

— Фальшивые короли падают перед истинным царем, — отвечал Веревкин.

Фокус оказался удачным, и гаданье имело большой успех. Император с восторгом рассказывал про дар Веревкина супруге. Императрица пожелала видеть гадальщика, и тот явился к ней с колодой карт.

— Я слышала, что вы человек умный,— сказала Екатерина Алексеевна,— неужели вы верите в подобные нелепости?

— Нисколько,— отвечал Веревкин.

— Я очень рада, — сказала императрица,— но, чтобы не разочаровывать государя, скажу ему, что вы нагадали мне чудеса.

Петр III люто ненавидел датчан, отнявших у его отца — герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского немалую часть владений. Дания заняла Шлезвиг и обширные территории в Гольштейне, превратив герцога в одного из беднейших властителей Европы. Взойдя на русский престол, Петр III решил объявить войну Дании и вернуть принадлежащее ему по праву семейное достояние. Однако Сенат и генералитет были против этого дальнего, дорогостоящего и бессмысленного похода. Но никакие доводы не помогали переубедить императора, и он объявил гетману Малороссии Кириллу Григорьевичу Разумовскому:

— Я выбрал тебя, чтоб сопутствовать мне в походе и командовать моей армией.

— В таком случае,— возразил Разумовский,— я позволю себе дать вашему величеству совет: прикажите выступить двум армиям. За армией, находящейся под моей командой, должна постоянно следовала другая, чтобы заставить моих солдат идти вперед. Иначе я не знаю, каким образом может осуществиться предприятие вашего величества.

Император Петр III, как гласил указ сместившей его супруги, Екатерины II, скончался от геморроидальной колики. Указ императрицы приглашал подданных проститься с покойным «без злопамятствия». Тело Петра III было привезено в Александро-Невскую лавру, и три дня по древнему обычаю приходили для отдания государю последнего христианского долга вельможи, всякого звания люди и простой народ. Только с подобающей церковной церемонией, без пышности, тело перенесено было в церковь. Из высокопоставленных особ на отпевании присутствовали лишь члены Святейшего Синода. Бывший монарх лежал в бедном гробу. Сложенные на груди руки одетого в поношенный мундир покойника были в больших белых перчатках, на которых запеклась кровь. Это обстоятельство вызвало много кривотолков. Но истина заключалась в том, что кровь появилась вследствие небрежно проведенного вскрытия. О результатах исследования Екатерина II написала, что у свергнутого императора оказалось очень малое сердце.

Екатерина II однажды беседовала с графом Румянцевым, тогда возвратившимся из Европы. Говорили о том, что во Франции после революции самовластие дошло до такой степени, что стало несносным. Императрица отметила:

— Чтобы хорошо править народами, государям надобно иметь некоторые постоянные правила, которые служили бы основою законам, без чего правительство не может иметь ни твердости, ни желаемого успеха. Я составила себе несколько таких правил, руководствуюсь ими, и, благодаря богу, у меня все идет недурно.

Румянцев попросил назвать хотя бы одно из этих правил.

— Да вот, например,— отвечала Екатерина,— надобно делать так, чтобы народ желал того, что мы намерены предписать ему законом

Екатерина II, прознав, что один из губернаторов обогащался противозаконно, отправила к нему курьера, приказав тому явиться к губернатору в день его именин, во время обеда, и вручить объемистый пакет. Как и было велено, курьер прибыл, когда губернатор сидел за столом со множеством гостей. С гордым и самодовольным видом распечатывая подаренный ему пакет, он в восторге сказал:

— Ах! Какая милость — подарок от ее императорского величества. Она изволила вспомнить день моих именин!

Гости собирались уже поздравить именинника, но радость его внезапно превратилась в крайнее смущение, когда он увидел, что подарок заключался в кошельке длиною более аршина.

Екатерина II не соблюдала строгой соразмерности в наградах: одних она обогащала свыше меры и, напротив, относительно других обнаруживала какую-то странную скупость. Так, по окончании Турецкой войны один из полководцев того времени Каменский получил в награду 5 тыс. рублей золотом. Это было скромно в сравнении с другими генералами, участвовавшими в этой войне. Разочарованный Каменский начал ежедневно устраивать завтраки в Летнем саду, угощая каждого встречного до тех пор, пока не истратил всех пожалованных денег. После того он уехал из Петербурга и вышел в отставку.

А вот граф Суворов, получивший такую же награду, хотя и был недоволен, принял ее с обычными своими прибаутками. Екатерина II, до которой они дошли, поняла намек и послала Суворову в подарок еще 30 тыс. рублей.

Раз Екатерина II играла вечером в карты с бароном Строгановым, вторым после императрицы по богатству. Игра шла на золото, ставили по пять рублей — по полуимпериалу. Строганов проигрывал, сердился, наконец, бросил карты, вскочил со стула и позволил себе неслыханную дерзость — начал кричать на государыню:

— С вами играть нельзя! Вам легко проигрывать, a мне каково!

Присутствовавший при этом петербургский генерал-губернатор Архаров испугался и всплеснул руками.

— Не пугайтесь, Николай Петрович,— невозмутимо сказала императрица.— 50 лет играем, и, как проигрывает, все та же история.

Вскоре Строганов остыл, и игра продолжалась, словно ничего не бывало.

Как-то Екатерина II поручила князю Безбородко написать очень важный указ. Срок был короток, обстоятельства не терпели отлагательств, но Безбородко забыл о приказании императрицы. На следующий день государыня спросила его:

— Готов ли указ?

Безбородко спохватился и, нисколько не смутившись, вынул из портфеля чистый лист бумаги и стал делать вид, что зачитывает написанное.

Императрица одобрила услышанное и потребовала мнимый указ для подписания.

Безбородко замялся. Государыня повторила свое требование. Безбородко ничего не оставалось, как подать лист белой бумаги.

— Следовало бы сурово наказать тебя за обман,— сказала Екатерина II.— Но как же можно сердиться на такого талантливого человека.

Снисходительность Екатерины II была почти безграничной. Раз, гуляя по саду, императрица заметила, что лакеи несут из дворца на фарфоровых блюдах украденные персики, ананасы и виноград. Екатерина свернула со свитой в сторону, сказав окружающим:

— Хоть бы блюда мне оставили.

В другой раз, занимаясь делами, Екатерина решила затребовать некую справку. Она позвонила в колокольчик, но никто не явился. Государыня вышла в комнату, в которой всегда находились дежурные чиновники, и увидела, что они играют в карты.

— Сделай одолжение,— сказала она одному из них,— сходи, сделай справку по этой записке, а я поиграю за тебя.

Императрица села на его место и исправно играла все время, пока исполнялось ее поручение.

Рылеев, санкт-петербургский обер-полицмейстер, как-то доложил Екатерине II, что перехватил бумагу, в которой один молодой человек поносит имя ее величества. Государыня потребовала показать.

— Не могу, государыня: в ней такие выражения, которые и меня приводят в краску.

— Подайте,— отвечала Екатерина,— чего не может читать женщина, должна читать императрица.

По мере чтения на ее щеках выступил румянец, и она воскликнула:

— Меня ли ничтожный дерзает так оскорблять? Разве он не знает, что его ждет, если я предам его власти законов?

Так она продолжала ходить и говорить подобным образом. Но, наконец, утихла. Рылеев осмелился спросить:

— Какое будет решение вашего величества?

— Вот мое решение! — сказала Екатерина, бросая бумагу в огонь.

К злобным слухам, распространявшимся о ней за границей, Екатерина II относилась со вниманием. Однако всегда делала вид, что они ей совершенно безразличны.

Однажды придворному книгопродавцу Вейтбрехту было прислано из Парижа несколько сот экземпляров презлобнейших пасквилей на Екатерину II. Не зная, как поступить в этом случае, он представил экземпляр обер-полицмейстеру и просил его доложить обо всем государыне.

На другой день обер-полицмейстер приехал к Вейтбрехту и спросил его, какая цена назначена присланным книжкам и по какой он мог бы продавать их. Вейтбрехт определил цену каждой книжке в тридцать копеек ассигнациями.

— В таком случае,— сказал ему обер-полицмейстер,— императрица приказывает вам продавать их по пять копеек, a недостающие деньги будут вам отпущены из придворной конторы.

В детстве Григорий Потемкин был определен родителями в гимназию Московского университета. В 1756 году за успехи в учебе он был представлен императрице Елизавете Петровне. Но затем в характере молодого Потемкина обнаружились странности. «Хочу непременно быть архиереем или министром»,— твердил он товарищам. Занятия ему наскучили, он начал вращаться в определенных кругах московского общества, предаваясь увеселениям. И в 1760 году был исключен из университета с формулировкой «за нехождение».

Однако после возвышения Потемкина Московский университет восхвалял нерадивого студента в латинских стихах как лучшего из лучших сынов своих. Умиленный таким отношением воспитанник приказал ежегодно жертвовать альма-матер доходы с одного из своих бесчисленных имений.

В известной степени Потемкин был обязан своим возвышением уменью подражать чужим голосам. Этим своим искусством он иногда забавлял фаворита Екатерины II князя Григория Орлова. Государыня также пожелала видеть забавника. При встрече он отвечал ей ее же голосом и выговором, чем насмешил до слез. Оказавшись при дворе, Потемкин ловил взгляды Екатерины II, вздыхал, дожидался в коридоре и, когда она проходила, падал на колени и, целуя ей руку, говорил приятные слова. Братья Орловы, прознав про это, жестоко избили Потемкина. От смерти его спас отъезд с поручением в Швецию.

По возвращении ему случилось подниматься по лестнице к опочивальне императрицы, откуда понуро шел князь Орлов. Чтобы избежать неловкого молчания Потемкин спросил: «Что нового при дворе?» Бывший фаворит холодно ответил: «Ничего. Только вы поднимаетесь, а я иду вниз».

Светлейший князь Потемкин не питал дружеских чувств к графу Суворову. Желая досадить ему, Потемкин постоянно напрашивался к Александру Васильевичу на обед со всей многочисленною свитой, что приходилось недешево. Суворов долго отнекивался, но наконец вынужден был пригласить Потемкина. Изготовить великолепный стол Суворов позвал искуснейшего метрдотеля князя Матоне и поручил сделать это, не жалея денег. А своему повару Мишке велел приготовить два самых простых постных блюда. Угощения Матоне удивили самого Потемкина. Но Суворов, кроме своих двух блюд, ни к чему не прикоснулся.

На другой день, когда метрдотель принес ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, Суворов, написал на нем: «я ничего не ел» и отправил князю Потемкину. Тот немедля заплатил, хотя и со словами: «Дорого стоит мне Суворов!»

Иногда на князя Потемкина находила совершенно неожиданная тоска. Однажды он был весел, любезен, шутил, а потом стал задумчив, грустен и сказал: «Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего желал я, все прихоти мои исполнялись как будто каким очарованием». Далее Потемкин перечислил все, что имел: чины и ордена, возможность спускать на увеселения и покупки несчетные суммы — словом, подытожил князь, «все страсти мои в полной мере выполнялись». Проговорив это, он разбил об пол фарфоровую тарелку и заперся в спальне.

В другой раз Потемкин спросил себе кофе. Все присутствовавшие по очереди поспешили распорядиться об этом. Со всей возможной поспешностью кофе был принесен, но Потемкин отвернулся от него со словами:

— Не надобно! Я только хотел чего-нибудь ожидать, но и тут лишили меня этого удовольствия.

Потемкину доложили однажды, что некий граф Морелли из Флоренции превосходно играет на скрипке. Потемкину захотелось его послушать; он приказал привезти итальянца. Один из адъютантов светлейшего князя немедля отправился в Италию, где предложил Морелли тот же час садиться в тележку и скакать в Россию. Однако виртуоз послал к черту и Потемкина, и курьера с его тележкою.

Но как явиться к князю, не исполнив его приказания!? Смышленый адъютант отыскал какого-то скрипача, бедняка не без таланта, и уговорил его назваться графом Морелли и ехать в Россию. Потемкин остался доволен его игрою, итальянец был принят на службу в русскую армию под именем графа Морелли и в итоге дослужился до полковника.

Придворный часовщик мастер Фази пользовался особенным расположением Потемкина. Князь регулярно делал ему заказы и наконец задолжал огромную по тем временам сумму — 14 тысяч рублей, которые не отдавал несколько лет. Как-то императрица пригласила на обед и Потемкина, и часовых дел мастера. Фази решил воспользоваться случаем и попросить возврата долга. Он написал Потемкину письмо, которое и положил рядом с прибором князя. Императрица заметила конверт и торопила Потемкина вскрыть его. Пробежав письмо, Потемкин бросил на мастера многозначительный взгляд. Узнав, в чем дело, Екатерина долго смеялась. Потемкин не остался в долгу: в тот же вечер вся сумма была доставлена Фази, но только медными деньгами, которые заняли две комнаты в доме часовщика.

Как-то княгиня Дашкова затеяла интригу против Потемкина. Ее сподвижники вроде бы порознь, но согласованно начали сообщать Екатерине II о различных промашках, которые допускал ее фаворит. Например, что из-за безразличия Потемкина к делам Херсонской губернии случилась чума. Или что привезенные в Новороссию для заселения пустующих земель иностранцы не получили жилья и от того перемерли. Что приближенные князя в нарушение всех порядков захватили себе много земли.

Императрица приказала готовить отъезд князя за границу. Его приемная мигом опустела, и все, кто еще недавно восхвалял его в глаза и за глаза, начали передавать рассказы о гадостях, сделанных Потемкиным. Однако затем государыня переменила мнение и отменила его отъезд. Всего через два часа улица у дома Потемкина была забита каретами. И как обычно, более всего пресмыкались перед ним те, кто только что его хулил.

Согласно иностранным источникам, во время путешествий Потемкина впереди него всегда ехал англичанин-садовник с помощниками и они с невероятною поспешностью разбивали сад в английском стиле на том месте, где должен был остановиться князь. Появлялись дорожки, окаймленные клумбами, сажались деревья и кусты. Если князь жил дольше одного дня, то увядшие растения заменялись свежими, привозимыми иногда издалека. Свита князя утверждала, что все это ложь. Как бы то ни было, Потемкин имел двести тысяч душ крестьян и был одним из богатейших людей страны. Однако очаровавший Екатерину II секунд-ротмистр Зубов свел на нет личное влияние Потемкина на императрицу. Светлейший князь в очередной раз ехал в столицу, чтобы «вырвать зуб», когда его в степи застала смерть. Чтобы прикрыть глаза покойнику, свитские начали искать подобающие для такой персоны золотые империалы; но так и не нашли. В результате недавнему вершителю судеб всех и вся прикрыли глаза медными пятаками.

Павел I предписал всем путешествующим в экипажах при встрече с кортежами императорской фамилии останавливаться и выходить. У нарушителей указа конфисковывали карету и лошадей, а лакеев, кучеров и форейторов отдавали в солдаты. Неудивительно, что многие боялись ослушаться и сходили с карет прямо в грязь на обочине.

Кроме того, император определил каждому сословию и чину число блюд за обедом. Майору, например, можно было иметь три блюда. Майор Кульнев, впоследствии генерал, служивший в Сумском гусарском полку, и на них денег не имел. Однако на вопрос Павла I, сколько у него за обедом подают кушаний, Кульнев отвечал, что три, как и велено.

— А позвольте узнать, господин майор, какие? — поинтересовался государь.

— Курица плашмя, курица ребром и курица боком,— отвечал Кульнев.

Как-то в царствование Павла I гусарский эскадрон остановился на дневку в незнакомом поместье. Ротмистр, командовавший эскадроном, после обеда сел играть в карты с помещиком. И тут выяснилось, что сена для лошадей в поместье нет, а торговец, у которого оно есть, запрашивает заоблачную цену. Командир эскадрона приказал сено изъять, а про торговца в сердцах сказал, что его надо повесить. Вскоре было доложено об исполнении: сено взято, торговец повешен. Ротмистру ничего не оставалось, как доложить все командованию. А вскоре вышел указ императора, гласивший, что за глупые и незаконные приказания ротмистр разжалован в рядовые. Однако следующим пунктом чин ротмистра возвращался; более того, офицер повышался до майора, как начертал Павел, «за введение такой отличной субординации во вверенной ему команде, что и глупые его приказания исполняются немедленно».

Введенная Павлом I военная форма вызвала недовольство во всей армии. Офицер Копьев, служивший при дворе, поспорил с товарищами, что дернет государя за косичку, которую теперь было предписано носить всем военным. Исполняя в очередной раз обязанности дежурного при императоре, Копьев схватил косу Павла и дернул ее так сильно, что государь вздрогнул. В ответ на вопрос, кто это сделал, Копьев не смутился и спокойно отвечал: «Коса вашего величества криво лежала, противно уставу. Я позволил себе выпрямить ее». Император, строго каравший за малейшее отклонение от правил ношения формы, выслушал и сказал: «Ты хорошо сделал, но все же мог бы быть осторожнее». Тем все и кончилось.

Однажды Павел I, стоя у окна Зимнего дворца, заметил прохожего и задумчиво сказал: «Вот идет мимо царского дома и шапки не ломает». Придворные узнали об этом его замечании, и вскоре последовало приказание: всем едущим и идущим мимо резиденции государя снимать шапки. Ни мороз, ни дождь не освобождали от этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в зубы.

В итоге император заметил, что все идущие мимо Михайловского замка, где он жил, снимают шляпы, и спросил о причине такой учтивости.

— По высочайшему вашего величества повелению,— отвечали ему.

— Никогда я этого не приказывал! — вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай. Но это оказалось не так просто исполнить. Пришлось выставить полицейских офицеров на углах улиц, ведущих к замку, которые просили прохожих не снимать шляп. А простой народ элементарно били за выражение излишнего верноподданнического почтения.

Однажды, гуляя по Петербургу, Павел I встретил офицера, за которым солдат нес шпагу. Император спросил солдата:

— Чью ты несешь шпагу?

— Моего начальника, господина прапорщика, ваше величество,— отвечал тот.

— Прапорщика? — с изумлением спросил император.— Так ему, стало быть, слишком трудно носить свою шпагу, и она ему, видно, наскучила? Надень-ка ты ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей, которые, может быть, будут для него легче.

Таким образом разом солдат был пожалован в офицеры, а офицер разжалован в солдаты. Пример этот произвел сильное впечатление в войсках, и офицеры стали строго соблюдать правила ношения формы. Через несколько недель, впрочем, император смилостивился и возвратил чин оскандалившемуся офицеру.

Павел I, узнав, что курфюрст Баварский завладел землями, принадлежащими Мальтийскому ордену, пришел в негодование и потребовал, чтобы баварский посланник немедленно явился к нему.

— Господин посланник! Ваш государь ужасный нахал! Он вздумал захватить земли и имущество, принадлежащие ордену, в котором я — великий магистр,— заявил Павел немцу. И потребовал, чтобы тот передал курфюрсту: если через месяц ситуация не изменится, то генерал Корсаков, находящийся вблизи Баварии с 50-тысячным корпусом, получит приказание предать эту страну огню и мечу.

Посланник немедленно уехал, а ровно через месяц привез письмо, в котором курфюрст просил русского императора принять земли и имущество ордена под свое высокое покровительство. Павел I самодовольно сказал окружающим: «Когда я сам веду дипломатические переговоры по щекотливым вопросам, то добиваюсь успеха!»

Павел I применял арест как меру наказания ко всем слоям общества, не исключая даже женщин. Малейшее нарушение полицейских распоряжений со стороны военных также вызывало арест, вследствие чего гауптвахты зачастую бывали переполнены.

Генерал-адъютант Павла I Кутлубицкий, сочувствуя арестованным офицерам, как-то вошел с докладом к императору с длинным свертком бумаги.

— Что это? — спросил монарх.

— План, ваше императорское величество! Нужно сделать пристройку к кордегардии. Там так тесно, что офицерам ни сесть, ни лечь нельзя.

— Пустяки,— сказал император,— ведь они посажены не за государственные преступления. Строить ничего не надо. Сегодня выпустим одну половину, завтра — другую. И места для новых арестованных хватит.

Статс-секретарь Нелединский был одним из любимых у Павла I. Однажды он предложил особо наградить за заслуги рязанского гражданского губернатора Ковалинского. Монарх поинтересовался:

— Что давалось прежде в подобных случаях?

— Обычной наградой,— отвечал Нелединский,— был орден Святой Анны 1-й степени, но иногда давали бриллиантовый перстень.

— Пусть решит жребий,— сказал император и поручил Нелединскому подготовить билеты. Тот исполнил повеление и предложил императору тянуть жребий. Павел I взял один листок, развернул и прочел: «Орден Святой Анны 1-й степени». Однако тотчас схватил другой и увидел, что на нем написаны те же слова.

Император воскликнул: «Так вы сплутовали?!» Но, немного подумав, прибавил: «Обманывай меня всегда так. Разрешаю!»

Князь Зубов, который участвовал в убийстве императора Павла Петровича, посчитал, что Александр I обязан ему своим восшествием на престол, и как-то попросил государя исполнить его просьбу, не объясняя, в чем она состоит. Тот дал слово. Вскоре Зубов представил ему к подписи простительный указ в отношении генерал-майора Арбенева, который во время Голландской экспедиции 1799 года покинул боевое соединение во время сражения. Император поморщился, однако подписал: «Принять вновь на службу». И тут же попросил Зубова безусловно выполнить одну свою просьбу. Зубов пообещал исполнить все, что прикажет государь. Тогда Александр сказал ему: «Пожалуйста, разорвите подписанный мною указ».

Зубов растерялся, покраснел, но делать было нечего. Тут же и разорвал бумагу.

Александр I по вступлении на престол издал указ «Об истреблении непозволительных карточных игр». Как в нем утверждалось, «толпа бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное». Всех уличенных в азартных играх приказано было брать под стражу и отдавать под суд. При этом император лично изобличал игроков.

Однажды, встретив обер-егермейстера генерала от инфантерии Левашева, Александр Павлович спросил его:

— Я слышал, что ты играешь в азартные игры?

— Играю, государь,— признал Левашев.

— Да разве ты не читал указа, данного мною против игроков?

— Читал, Ваше Величество,— отвечал Левашев,— но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение «неопытных юношей», а самому младшему из играющих со мною 50 лет.

В 1812 году, перед объявлением войны России, Наполеон направил французскому послу в Петербурге де Коленкуру депешу, в которой писал, что «французское правительство никогда не было так склонно к миру, как в настоящее время, и что французская армия не будет усилена». Получив депешу, Коленкур тотчас лично передал ее содержание императору Александру Павловичу.

Имея неоспоримые доказательства, что Наполеон деятельно готовился к войне, Александр Павлович так отвечал на уверения француза: «Это противно всем полученным мною сведениям, господин посланник, но ежели вы скажете мне, что этому верите, то и я изменю мое убеждение».

Прямота императора обезоружила дипломата. Де Коленкур встал, взял шляпу, почтительно поклонился и ушел, не сказав ни слова.

В 1813 году в сражении при Кульме был взят в плен генерал Вандам, известный своей жестокостью. Как говорили, сам Наполеон высказался в его адрес следующим образом: «Если б у меня было два Вандама, то одного из них я непременно повесил бы».

Когда Вандама привели к Александру Павловичу и государь начал укорять его в жестокости, тот дерзко ответил: «Зато я не убивал своего отца», намекая на смерть императора Павла.

Российский государь отвечал ему кротко: «Не сомневайтесь в моем покровительстве. Вы будете отвезены в такое место, где ни в чем не почувствуете недостатка, кроме того, что у вас будет отнята возможность делать зло».

В результате Вандам провел в плену отнюдь не лучшие дни своей жизни.

Александр I тяжело переживал поражение под Аустерлицем, которое в 1805 году потерпела от французов русская армия. Он сам тогда бежал от неприятеля и какое-то время скрывался в крестьянском доме. Многие обвиняли в этой неудаче лично государя, отстранившего Кутузова от управления армией и взявшего командование на себя.

О переживаниях Александра Павловича прознали и французы. И когда в 1814 году российская армия заняла французскую столицу, парижане в знак признательности к пощадившему город императору Александру хотели снять табличку с Аустерлицкого моста, воздвигнутого Наполеоном в честь победы 1805 года.

Однако Александр Павлович запретил делать это и только велел на табличке дописать: «Российский император с армией своею прошел по сему мосту в 1814 году».

В 1823 году Александр I приказал посадить под арест служившего у него 20 лет и известного всему Петербургу лейб-кучера Байкова. Причем, как говорилось в приказе, бессрочно: «По воле Его Величества содержать под арестом лейб-кучера Илью впредь до приказания». Распоряжение многим показалось странным, поскольку государя не возил никто, кроме Байкова. В России ли, за границей, в городах, или на почтовых трактах, днем или ночью.

Когда караульный офицер спросил почтенного арестанта, за что тот впал в немилость, тот пояснил:

— За одно слово «знаю»! Ведь Его Величество никогда не скажет, куда именно изволит ехать. Так что я беспрестанно поворачиваюсь к нему, и он мне кивает то направо, то налево, то прямо. И вот скользнуло же у меня с языка сказать: «Знаю, Ваше Величество». Тут государь и воскликнул с гневом: «Кучер ничего не должен знать кроме лошадей!»

Впрочем, молва утверждает, что без верного кучера государь обошелся всего день или два.

История сохранила немало лингвистических казусов, имевших место с Александром I. Приехав в какой-то губернский город, государь принимал тамошних помещиков и, между прочим, у одного из них спросил:

— Ваша фамилия?

— В деревне осталась, Ваше Величество,— отвечал тот, решив, что государь спрашивает о его семействе.

В другой раз в Воронеже ему представлялись уездные предводители, в том числе почтенный старик, Павловский уездный предводитель дворянства Клыков. Причем ветеран, в отличие от других, был в мундире времен Павла Петровича. Государь решил показать старику свою благосклонность и спросил:

— Это мундир моего отца?

— Никак нет, Ваше Императорское Величество,— наивно отвечал Клыков,— это собственный мой.

Александру Павловичу ничего не оставалось, как с улыбкой отойти.

В 1824 году, перед приездом императора Александра Павловича в Пензу, местный губернатор Лубяновский, которого открыто называли покровителем всех губернских взяточников, и командующий 1-й армией генерал от инфантерии граф Остен-Сакен прислали к местному архиерею Амвросию Орнатскому делегацию. Та просила преосвященного очистить от грязи и сора обширную площадь перед архиерейским домом.

— Ваш генерал — немец,— сказал Амвросий адъютанту Остен-Сакена,— потому и не знает, что русские архиереи не занимаются чисткой улиц и площадей: их дело очищать души; если хочет генерал, чтобы я его почистил, пусть пришлет свою душу.

— Но ведь Его Величество увидит безобразие на площади,— заметил другой делегат.

— Прежде чем увидит император площадь,— отвечал преосвященный,— предстанете пред ним вы и губернатор, а безобразнее вас обоих ничего нет в Пензе.

Однажды пажи разыгрались в огромном Большом тронном зале Зимнего дворца. Большинство прыгало и дурачилось, а один из пажей вбежал на бархатный амвон под балдахином и сел на императорский трон. Там он начал кривляться и отдавать приказания, как вдруг почувствовал, что кто-то берет его за ухо и сводит со ступеней. Паж обмер. Его молча и грозно выпроваживал сам император Николай Павлович. Когда все пришло в должный порядок, государь вдруг улыбнулся и промолвил:

— Поверь мне, совсем не так весело сидеть тут, как ты думаешь.

В другой раз Николай Павлович свел к шутке даже решение по делу о важнейшем антигосударственном преступлении, коим считалось оскорбление государя императора. Обстоятельства его были таковы.

Как-то в кабаке, подгуляв почти до положения риз, один из меньшей братии, Иван Петров, сквернословил так сильно, что и привычный ко всему целовальник не выдержал. Желая унять разошедшегося буяна, он указал на царский бюст:

— Перестань сквернословить, хоть бы ради лика государева.

Но ошалелый Петров ответил:

— А что мне твой лик, я плюю на него! — после чего повалился и захрапел. А очнулся уже в кутузке Рождественской части. Обер-полицеймейстер Кокошкин при утреннем рапорте государю подал об этом записку, объяснив тут же и определяемое законом наказание за такую вину. Николай Павлович наложил такую резолюцию: «Объявить Ивану Петрову, что и я на него плюю — и отпустить». Когда злоумышленнику объявили вердикт и отпустили из-под ареста, он затосковал, почти помешался, запил, да так и сгинул.

Император Николай Павлович называл своей главной опорой дворянство и строго, но по-отечески ласково относился к благородным недорослям.

Прогуливаясь однажды по Невскому проспекту, он как-то встретил студента, одетого не по форме: шинель накинута на плечи, шляпа ухарски сдвинута на затылок; неряшливости были заметны и в нем самом.

Государь остановил его и сурово спросил:

— На кого ты похож?

Студент смутился, всхлипнул и робко произнес:

— На маменьку...

И был отпущен рассмеявшимся государем.

В другой раз Николай Павлович приехал в Дворянский полк, где готовили к офицерской службе юных дворян. На фланге стоял кадет на голову выше отличавшегося высоким ростом государя. Николай Павлович обратил на него внимание.

— Как твоя фамилия?

— Романов, ваше величество,— ответил тот.

— Ты родственник мне? — пошутил государь.

— Точно так, ваше величество, — вдруг ответил кадет.

— И в какой степени? — спросил государь, рассерженный дерзким ответом.

— Ваше величество — отец России, а я сын ее, — не моргнув глазом ответил кадет.

И государь изволил милостиво расцеловать находчивого «внука».

Николай Павлович, помимо того что носил парик, прикрывавший лысину, обожал театр и бывал на представлениях при всякой возможности. В 1836 году на представлении оперы «Жизнь за царя» императору особенно понравилась игра знаменитого певца Петрова и, придя на сцену, он признался тому:

— Ты так хорошо, так горячо выразил любовь к отечеству, что у меня на голове приподнялась накладка!

Театральным пристрастием государя не раз пользовалась свита, особенно при замене лошадей и экипажей. Потому что когда Николаю Павловичу подавалась, например, новая лошадь, он восклицал обыкновенно: «Дрянь, слабосильна!»

И затем делал на ней такие концы по городу, что лошадь, действительно, возвращалась домой усталою и вся в мыле.

— Я говорил, что слабосильна, — замечал император, выходя из саней.

Новый экипаж, точно также, всегда казался государю с недостатками:

— Короток! Негде ног протянуть!

Или:

— Трясок и узок, просто ехать невозможно!

Поэтому новую лошадь или экипаж старались подать Государю в первый раз тогда, когда он ехал в театр. И когда на другой день он спрашивал:

— Это что за лошадь? Что за экипаж?

Ему отвечали:

— Вчера изволили ездить в театр, ваше величество!

После такого объяснения государь замечаний уже не делал.

Однажды при посещении тюрьмы Николай Павлович зашел в отделение каторжников. Здесь он расспросил каждого, за что тот сослан на каторгу.

— По подозрению в грабеже, ваше величество! — говорили одни.

— По подозрению в убийстве! — отвечали другие.

— По подозрению в поджоге, — докладывали третьи.

Одним словом, вину никто не признал: все говорили про подозрения.

Государь подошел к последнему арестанту. Это был старик с густою бородою, загорелым лицом и мозолистыми руками.

— А ты за что? — спросил государь.

— За дело, царь-батюшка! За дело! Во хмелю был да в драке приятеля убил, в висок хватил его...

— И что же теперь? Жалеешь, как видно?

— Как не жалеть, государь-батюшка! Как не жалеть! Славный человек был, упокой, Господи, его душу! Семью его осиротил я! Не замолить мне греха этого вовеки!

— А на родине у тебя кто-нибудь остался? — поинтересовался государь.

— Как же, — отвечал старик, — жена-старуха, сын больной, да внучата малые, сиротки. И их загубил я от проклятого винища. Вовек не замолю греха моего!

После чего император громким голосом повелел:

— Так как здесь все честные люди и виновных только один старик этот, то чтобы он не портил этих «заподозренных» людей, удалить его из тюрьмы и отправить на родину к родным.

Николай Павлович любил приятные сюрпризы, в том числе финансовые. В те времена на монетном дворе из полосового золота чеканили империалы и полуимпериалы. При этом оставались так называемые урезки, которые не заносились ни в какие отчетные книги. В итоге урезков накопилось столько, что хватило на пятнадцать тысяч полуимпериалов. Министр финансов граф Канкрин придумал поднести их государю на Пасху. Для этого, по его указаниям, в технологическом институте сделали из ольхи огромное яйцо, которое раскрывалось надвое с помощью специального механизма.

В первый день Пасхи яйцо привезли во дворец чиновники министерства финансов, а в комнаты государя внесли его за графом Канкриным несколько камер-лакеев.

— Это что? — спросил государь.

— Позвольте, ваше величество, — сказал министр, — прежде похристосоваться! — Государь расцеловался с ним.

— Теперь, ваше величество, — продолжал Канкрин, — осмеливаюсь представить красное яйцо от ваших же богатств, и просить вас дотронуться до этой пружины. Император дотронулся, яйцо раскрылось, и стали видны полуимпериалы.

— Что это, что это, сколько тут? — удивился император.

Граф Канкрин пояснил, что тут пятнадцать тысяч полуимпериалов, и уточнил, что они сделаны из урезков, нигде не проходивших по отчетам. Государь не мог скрыть своего удовольствия и неожиданно предложил:

— Урезки — экономия? Ну, так пополам.

На что министр скромно, но твердо отвечал:

— Нет, ваше величество, это твое, от твоих и только тебе одному принадлежит.

В 1837 году Николай Первый в первый раз пожелал посетить Кавказ.

Из Керчи он отправился на пароходе в Редут-Кале — крепость к северу от Поти, хотя осенью жестокие бури бывают на Черном море. Однако государь не отменил поездки, опасаясь кривотолков в Европе, где пристально следили за его здоровьем и делами.

Когда стихия разыгралась не на шутку, встревоженный Николай Павлович начал петь молитвы, заставляя подпевать композитора Львова, автора музыки к гимну «Боже, Царя храни!». Император благоволил ко Львову и часто брал с собой в поездки.

— Я не имею никакого голоса, — говорил насмерть перепуганный бурей Львов.

— Не может быть, — отвечал развеселившийся от вида трясущегося музыканта государь, — ты же говоришь, а стало быть, голос никуда не пропал.

В 1840-х годах в Петербурге появились первые городские общественные дилижансы. Появление этих омнибусов стало событием, они понравилось публике и каждый считал своим долгом прокатиться в них, чтобы иметь возможность поговорить со знакомыми о впечатлениях, испытанных при путешествии.

Успех этого предприятия, дешевизна и удобства передвижения стали известными императору. И он пожелал лично убедиться в этом. Гуляя однажды по Невскому и встретив дилижанс, он сделал знак остановиться и влез в него. Хотя было тесно, но место нашлось, и государь доехал до Адмиралтейской площади.

Здесь он хотел выйти, но кондуктор его остановил:

— Позвольте получить гривенник за проезд?

Николаи Павлович оказался в затруднительном положении: денег с собою он никогда не носил, а из спутников его никто не решился или догадался предложить ему денег. Кондуктору ничего не оставалось, как принять честное слово императора.

А на другой день в контору дилижансов камер-лакей доставил десять копеек с приложением двадцати пяти рублей на чай кондуктору.

Николай I любил ездить быстро и всегда на превосходном рысаке. Однажды, при проезде государя по Невскому проспекту, какой-то человек, несмотря на оклики кучера, едва не попал под экипаж императора, который даже встал в дрожках и схватил кучера за плечи.

При этом государь погрозил нарушителю пальцем и жестом подозвал его к себе. Но тот махнул отрицательно рукою и побежал дальше. Когда ослушника нашли, доставили во дворец и привели к императору, тот спросил его:

— Это ты так неосторожно сунулся под мою лошадь? Ты знаешь меня?

— Знаю, ваше императорское величество!

— Как же ты осмелился не послушаться своего царя?

— Виноват, ваше императорское величество...некогда было...у меня жена в трудных родах мучилась...и я бежал к повивальной бабке.

— А! Это причина уважительная! — сказал государь. — Ступай за мною!

И он повел его во внутренние покои к государыне.

— Рекомендую тебе примерного мужа, — сказал он ей, — который, чтобы оказать скорее медицинскую помощь жене своей, ослушался призыва своего государя. Примерный муж!

Ослушник оказался бедным чиновником. Этот случай стал началом счастья всей его семьи.

Николай Павлович был способен на неожиданные милости. Однажды по Исакиевской площади, со стороны Гороховой улицы, две похоронные клячи влачили траурные дроги с бедным гробом. На гробе лежали чиновничья шпага и статская треуголка, за ними следовала одна бедно одетая старушка. Дроги приближались уже к памятнику Петру I. В этот момент со стороны Сената показался экипаж государя.

Император, увидев процессию, возмутился, что никто из сослуживцев не пришел отдать покойному чиновнику последний долг. Он остановил экипаж, вышел и пешком последовал за гробом чиновника, по направлению к мосту. Немедленно за государем стали следовать люди. Всякий хотел разделить честь вместе с императором сопровождать до могилы покойного. Когда гроб выехал на мост, провожающих набралось много всякого звания, преимущественно из высшего сословия. Николай Павлович оглянулся и сказал провожавшим:

— Господа, мне некогда, я должен уехать. Надеюсь, что вы проводите его до могилы.

И с тем отбыл.

В 1848 году во время венгерского восстания Николай Павлович должен был решить – спасать ли монархию Габсбургов, не раз пакостивших России, или допустить, чтобы австрийскую армию разбили восставшие венгры. Поскольку повстанцами командовали польские генералы, не раз воевавшие против русских, государь счел за меньшее зло отправить русские войска на помощь австрийцам.

И вот в ходе кампании в одну венгерскую лавку вошли два офицера-союзника: русский и австрийский. Русский заплатил за покупки золотом, a австриец в уплату предложил ассигнацию. Торговка отказалась принять бумажку и, указывая на русского офицера, сказала:

— Вот как платят господа!

— Хорошо им платить золотом, — возразил австрийский офицер, — когда их наняли за нас сражаться.

Русский офицер оскорбился таким заявлением, вызвал австрийца на дуэль и убил его. Вспыхнул скандал, и Николаю Павловичу донесли о поступке офицера.

Однако император порешил так: сделать ему строгий выговор за то, что он в военное время подвергал опасности жизнь свою; он должен был тут же, на месте убить австрийца.

Вскоре после восшествия на престол Александр II лишил министерских постов заворовавшихся соратников императора Николая I. Среди уволенных был и граф Клейнмихель, который прежде получал самые разнообразные назначения и, как шутили тогда, не был разве что митрополитом. Горькую пилюлю подсластили постом в государственном совете. На это вдовствующая императрица Александра Федоровна с возмущением сказала сыну:

— Как можешь ты увольнять такого преданного и усердного слугу? Его избрал твой отец, а кто лучше него умел угадать и выбрать верного человека?

— Батюшка был гений,— спокойно ответил Александр II,— и ему нужны были усердные исполнители его предначертаний. А мне нужны умные советники.

Во время подготовки крестьянской реформы между членами редакционных комиссий, как и среди всего дворянства, не было согласия ни по одному из вопросов. Каждая из групп и партий стремилась привлечь на свою сторону Александра II. Ему на стол ложились многочисленные объемные доклады и петиции в пользу того или иного решения.

При этом достигнутым под давлением императора компромиссом осталось недовольно подавляющее большинство дворян. И даже после подписания манифеста об отмене крепостного права императора настойчиво просили изменить концепцию крестьянской реформы. Уставший от этого Александр II однажды заметил:

— Знаете, чем самодержавие отличается от деспотизма? Самодержец может по своей воле переменить закон. Но покуда он действует, обязан выполнять его, как и любой его подданный.

Некоторые считали, что после отмены крепостного права должно быть упразднено и дворянство, как ненужное сословие. Дворяне же полагали, что теперь должны принимать непосредственное участие в управлении государством. В 1865 году дворянство Московской губернии в петиции на имя императора потребовало освободить Россию от диктата министров. Тогда Александр II вызвал одного из авторов послания — звенигородского уездного предводителя дворянства Голохвастова — и спросил:

— Что значила вся эта выходка? Чего вы хотели? Конституционного образа правления?

После утвердительного ответа император продолжил:

— И теперь вы, конечно, уверены, что я из мелочного тщеславия не хочу поступиться своими правами. Я даю слово, что сейчас на этом столе готов подписать какую угодно конституцию, если бы это было полезно для России. Но я знаю, что, сделай я это сегодня, завтра Россия распадется на куски.

В 1877 году раздавались награды участникам Русско-турецкой войны. Себе Александр II в качестве поощрения выбрал золотое оружие, которое обычно вручали за личную храбрость.

Узнав об этом, офицеры его почетного конвоя решили поднести государю золотую саблю. Но настоящую взять было негде, а потому они решили использовать обыкновенный клинок, чтобы в Петербурге заменить его другим. Принимая подарок, император сказал:

— Я очень доволен и этой саблей, и другой мне не нужно. Искренно благодарю вас за эту дорогую память о вас, и еще раз спасибо за службу.

Эта простая сабля легла на крышку гроба монарха как самая любимая и почитаемая им награда.

Александр II был страстным охотником, но в любые охотничьи угодья вся еда, продукты и вина привозились из Петербурга. Поскольку считалось, что вероятность отравления монарха была весьма велика. Как-то на императорскую охоту под Ораниенбаумом был приглашен германский принц. На обеде в числе прочего подавали блины с зернистой икрой, которая вызвала всеобщее восхищение. Германскому принцу икра также очень понравилась, и он вслух похвалил ее. Один из великих князей, как гостеприимный хозяин, приказал официантам подать еще блинов и икры. Но после долгого ожидания явился смущенный метрдотель, который объявил, что икры, увы, больше нет. Прежде метрдотеля ожидало бы суровое наказание. Но Александр II приказал лишь оштрафовать его, заметив: «Чтобы не позорил нас. Нужно уметь рассчитать аппетит гостей».

Как-то объезжая Россию, Александр II остановился в небольшом городе. Был праздник, и в местном соборе шла служба. Император и сам неожиданно отправился в церковь. Начальство города устремилось в храм божий, чтобы опередить государя и там его встретить.

Когда Александр II поднялся на паперть, местный исправник, в кивере, взял под козырек и, порядком оторопелый, кинулся расчищать государю дорогу в церкви, среди густой толпы народа. Раздавая порядочные тумаки направо и налево, чиновник, опасаясь недовольства или даже протеста, вполголоса приговаривал:

— С благоговением! С почтением! С благоговением! С почтением!

Император услышал эти слова и много потом смеялся, говоря, что наконец увидал, как в России обывателей приучают к почтению и благоговению.

За четверть века царствования Александр II вносил изменения в военную форму всех видов так часто, что даже в комендантском управлении никто твердо не помнил, как должен выглядеть офицер тех или иных войск или частей. Временами это приводило к курьезам на грани международного скандала. В 1873 году германский император Вильгельм I отправился с визитом в Россию. Чтобы сделать приятное Александру II, он решил выйти из поезда в форме русского полка, шефом которого он состоял. Однако в свите кайзера возник спор, как следует по русским правилам надевать штаны походной формы — поверх сапог или заправив в них. В результате германский император трижды переодевался. А когда поезд прибыл в Гатчину, так и не вышел на перрон. Вернувшаяся в вагон свита застала своего повелителя сидящим в растерянности и вовсе без штанов.

После каждого неудачного покушения на Александра II столичная знать без промедления отправлялась во дворец, дабы верноподданнически выразить свою радость. Затем служились благодарственные молебны в честь чудесного избавления монарха от гибели. А города, как и в другие важные праздники, украшались государственными флагами. Так происходило и после того, как в 1879 году террористы пытались взорвать царский поезд. И после взрыва в Зимнем дворце в 1880 году, когда царская семья не пострадала по счастливой случайности — начало обеда было перенесено на полчаса. В январе 1881 года Санкт-Петербург приказали украсить флагами по случаю успешного завершения Ахал-текинской экспедиции и расширения российских владений в Средней Азии. Но народ, ничего не знавший об этой войне, удивлялся: «Неужто опять промахнулись?»

Цесаревич Александр стал наследником престола после кончины старшего брата Николая. До этого момента отец не обращал особого внимания на отвращение младшего отпрыска к учебе. Привить страсть к знаниям ему так и не удалось. За упрямство, лень и огромную физическую силу будущего императора в семье называли Бульдожкой.

Жил он по царским меркам скромно: предпочитал балам рубку дров, рыбную ловлю и сельские радости в Гатчине, где на озере охотился на щук с острогой. Однако Александр был не чужд искусств: он играл на большой басовой трубе. В его любительском оркестре на барабане играл генерал Чингисхан — потомок знаменитого монгола. Однако послушать его удавалось немногим: на публике этот оркестр почти не выступал.

Командированные в Америку за новым оружием лейтенант Гуниус и подполковник Горлов привезли в Петербург улучшенные образцы ружей, сконструированных Хайремом Берданом,— знаменитые впоследствии берданки. Александру III, тогда наследнику престола, мнившему себя военным экспертом, ружья не понравились, о чем он не замедлил сообщить. Гуниус, знавший вопрос досконально, обоснованно ему возразил. На это цесаревич ответил площадной бранью. Гуниус молча вышел, а позже прислал Александру Александровичу письмо с требованием извинений. Вызвать его на дуэль офицер не мог, и в письме поставил такое условие: если в течение суток он не получит извинений, то застрелится.

Извинений лейтенант так и не дождался и исполнил обещание. Разъяренный Александр II заставил сына идти за гробом Гуниуса до самой могилы. Александр Александрович не посмел ослушаться отца, но, как говорили, во время похорон страдал только от дождя и сильного ветра. А берданки вскоре были приняты на вооружение русской армии.

Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов цесаревич Александр Александрович выдвинул идею, которая по его настоянию регулярно обсуждалась в Военном совете. Император предложил использовать коммерческие суда для разбрасывания мин во всех портах Англии, которая воевала против России, чтобы осложнить таким образом британскую торговлю. Эти планы наследника стали называть «порывами динамитчика».

Другой его навязчивой идеей были головные уборы без козырька, введения которых в армии он добился в период царствования. Необходимость защиты глаз козырьком и затруднение стрелять в таком головном уборе, особенно против солнца, он упорно отрицал. Он вообще не считал, что яркий свет вреден для глаз. «Орел всегда смотрит прямо на солнце,— говорил он врачам,— не боится света, не портит себе глаз и обладает особенно острым зрением; вот почему я не согласен, что бескозырки и шапки вредны солдатам, о чем мне постоянно твердят».

Кузен Александра III великий князь Николай Николаевич задумал жениться на владелице лавки в Гостином дворе купчихе Бурениной, да к тому же разведенной, что по тому времени было чрезвычайно скандальным поступком. Матушка Николая Николаевича великая княгиня Александра Петровна написала императору письмо, в котором просила разрешения на этот брак. Монарх из уважения согласился, но сказал, что этот союз он будет игнорировать и что у жены кузена не будет никакого официального положения при дворе.

Свадьбу решили играть в тамбовской деревне, но перед отъездом туда невеста потребовала, чтобы великий князь добился для нее должности. Тот поехал с просьбой к министру двора Воронцову-Дашкову. Министр доложил о просьбе Николая Николаевича царю, и тогда тот в гневе вообще запретил великому князю жениться. При этом император воскликнул, что он в родстве со всеми европейскими дворами, а с петербургским Гостиным двором не был и быть не хочет.

Управление империей оказалось для Александра III непростой задачей. О докладах чиновников — директора Департамента полиции Дурново, министра финансов Витте и управляющего Министерством путей сообщения Кривошеина, он говорил так: «Когда Дурново мне докладывает, я все понимаю, а он ничего не понимает; когда Витте — я не понимаю, но зато он все понимает, а когда Кривошеин — ни он, ни я, мы ничего не понимаем».

Но император не терпел никакой критики. В особенности от иностранных газет, которые во время голода 1891–1892 годов писали, что причина проблем — плохое управление Россией. Один из полковых командиров по окончании праздника этого полка, на котором присутствовала императорская семья, сказал монарху, что офицеры решили израсходовать деньги, собранные для товарищеского обеда, на помощь голодающим крестьянам.

— Голодающих в России нет! — с раздражением ответил Александр III.— Есть местности, пострадавшие от дурного урожая.

В 1891 году во время согласования деталей визита французской эскадры в Кронштадт возникло серьезное препятствие. Во время торжественной встречи должны были прозвучать гимны обеих держав. Но французский гимн революционная «Марсельеза» была запрещена в Российской империи. Мало того, во время ее исполнения Александр III, как и полагалось военному по дипломатическому протоколу, должен был взять под козырек. Отказ императора мог сорвать наметившееся русско-французское сближение. А потому, выслушав все за и против, самодержец сказал:

— Мы же не можем дать французам другой гимн? Ничего, после «Марсельезы» они шапки снимут и «Боже, царя храни!» выслушают!

Эскадра под командованием адмирала Альфреда Жерве прибыла в Кронштадт в июле 1891 года. Стояла прекрасная теплая погода, и когда заиграли «Марсельезу», Александр III поднял руку к козырьку, снял фуражку и начал утирать платком якобы вспотевшее лицо.

Александр III имел весьма своеобразное представление о приличиях. На балах, глядя на танцы, император, желая вспомнить имена некоторых танцоров, которых не узнавал, спрашивал: «Кто этот скачущий в пенсне?» или «Кто этот хлыщеватый юноша?» Такая манера относиться к гостям всех очень коробила.

Как-то младший брат императора великий князь Владимир Александрович как президент Императорской академии художеств уговорил монарха посетить академическую выставку. Александр III останавливался перед некоторыми картинами и, разглядывая их, хохотал. Владимир Александрович предупредил его, что авторы двух картин стоят рядом. Решив как-то загладить неловкость, император приказал купить эти картины, но тут же запретил где-либо упоминать, что он купил эти полотна.

Как-то, когда Александр III сидел с удочкой у пруда, министр иностранных дел попросил срочной аудиенции ввиду неожиданных событий в Европе. Но самодержец отказал, заметив:

— Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать!

Резолюции на докладах, которые накладывал император, были в том же стиле. На телеграмме российского представителя в Бухаре, сообщавшей, что эмир в знак своих чувств к государю и к России прислал 100 тыс. руб. для благотворительного комитета, находящегося под председательством цесаревича, Александр III написал: «Это любезно, но деньги награбленные».