Сын основателя «Архстояния» Николая Полисского и член экспертного совета фестиваля ИВАН ПОЛИССКИЙ рассказал МАРИНЕ АНЦИПЕРОВОЙ о том, что происходит в Никола-Ленивце.
Фото: Кристина Кормилицына, Коммерсантъ / купить фото
— Что происходит с территорией, действительно ли она в сентябре уходит с молотка?
— С землей у нас гораздо хуже, чем с фестивалем и искусством. Кредитору (структура Олега Малиса.— “Ъ”) выгоднее было бы получить эту землю себе с целью продажи, потому что с молотка он не сможет восполнить кредит в ощутимой части. Сумма долгов порядка 100 млн руб., больше, чем стоит земля вместе с ее домиками и всем остальным. Эта цифра появилась из схемы Ноготкова финансировать фестиваль через кредит. Сама земля стоит копейки — 10 млн руб.: сельскохозяйственная земля здесь не в цене, да еще и с обременением в виде Национального парка. Важно сказать, что Максиму Ноготкову никогда не принадлежали объекты, которые мы здесь создавали,— большинство появились до его прихода, и он их не купил. Ему принадлежат только гостиничные дома, земля, палатки.
— На что вы надеетесь? На приход нового Ноготкова?
— Наоборот, мы против того, чтобы появился новый Ноготков. Нас не устраивает вариант быть маркетинговым и ивент-отделом при самостоятельном собственнике земли. Никола-Ленивец для нас — это музей. Рядом может быть бизнес, мы были бы рады новым инвесторам — стройте гостиницы, занимайтесь сельским хозяйством и зарабатывайте деньги, мы поможем, чем сможем, но парк должен принадлежать музею. Это единственный вариант сохранения проекта в долгосрочной перспективе. Продолжать в партизанском режиме проект, которому посвящена жизнь, больше просто невозможно.
— В одном из ранних интервью Ноготков говорил, что просто закапывал деньги в Никола-Ленивце. Проекты в самом деле были довольно утопические — чего стоит только «МехДвор» с амбицией возродить отечественный промышленный дизайн. Вы извлекли уроки из этих неудач? Уже есть понимание, как Никола-Ленивец будет работать, чтобы выжить? Будет ли он приносить деньги, например?
— Оценивать менеджмент команды Ноготкова не хочу, там все время возникали утопические проекты, о которых никто даже не знал, сколько их на самом деле. Мне кажется, что все происходящее после свертывания активности Максима — это попытка сфокусировать идею Никола-Ленивца. Мы ее раскрываем в темах фестиваля. В прошлом году это тема деревни, сотрудничества с местными, в этом — тема убежища. На счет выживания, я думаю, что Никола-Ленивец — это прежде всего художественный проект и у него должны быть принятые в художественном мире формы поддержки — и попечители, и гранты. Амбициозные бизнес-проекты должны помогать проекту, а не паразитировать на его славе.
— То есть вы возвращаетесь к модели 2005–2010 годов с грантами от Потанина и Евросоюза?
— Да, и важно понимать, что когда мы начинаем размывать тему искусства и из музея-парка делать какую-то туристическую хипстер-Мекку, то мы автоматически лишаем себя конкретных возможностей финансирования. Крупные меценаты не будут давать деньги в проект без стержня в виде искусства. Сейчас фестивалю помогает, например, фонд Аксенова, налаживается сотрудничество с ГЦСИ. Мы же всегда планировали, чтобы все происходящее выходило на новый институциональный уровень. К нам уже с воодушевлением приезжают, например, студенты архитектуры из Лондона со своими профессорами, французы несколько лет занимаются ландшафтом в парке, или, например, знаменитый Адриан Гезе участвовал в одном из первых фестивалей, а сейчас проектирует Тверскую со Стрелкой, на Ночи новых медиа мы показывали работу, которая заняла первое место на Сингапурской биеннале медиархитектуры. Это настоящие достижения в самых разных областях. Задача сохранить движение, которое их приносит, а кемпинги, бургеры и йога должны идти следом.
— Почему в этом году никто не участвует из иностранцев, кстати?
— Это просто стечение обстоятельств и кураторская стратегия Антона Кочуркина. Управленчески такой ход сложнее сделать, когда финансируешься за счет билетов. С иностранцами период работы гораздо дольше.
— В структуру творческого совета всегда входило две силы, которые определяли развитие фестиваля. Одна, условно говоря, за Юлией Бычковой, которая пыталась делать более массовое мероприятие. Другое направление шло от вашего отца, такое искусство ради искусства.
— Действительно, в какой-то момент отец сильно отстранился от фестиваля, хотя был его создателем и идеологом. Сейчас найдены точки соприкосновения, фестиваль стал больше думать о смыслах этого места. Можно сказать, что все поженились, но остались при своем. Моя оценка последнего фестиваля с темой деревни очень позитивная: «Архстояние» осталось массовым, энергичным событием, где есть музыка и прочие чисто фестивальные вещи, но вместе с тем он транслировал самое важное, что было изначально заложено,— сотрудничество с местными людьми. Антон Кочуркин сумел пригласить выдающихся архитекторов и художников работать в реальную русскую деревню Звизжи, и она преобразилась за счет фестиваля. А убежище — это история про сегодняшний день и про то, куда приехал когда-то работать отец. Для него это такое пространство, куда он не то чтобы убежал из города, но, начав в полном уединении, смог создавать что-то свое, уникальное и независимое.
— То есть в этом году случился символический возврат к старым идеям?
— Да, но под новым соусом. Конечно, есть кураторская идея Антона Кочуркина про обитаемые скульптуры, но главное — что Никола-Ленивец как проект, начатый отцом, был и будет убежищем для художника в нетронутой природе. Современной русской культуре просто необходимы заповедная зона, пространство уединения и встречи с настоящей жизнью без прикрас. Арт-сцена в России стала очень институализированной, рефлексирующей исключительно саму себя или политическую повестку. Чувство локальности — наш метод. Куратор фестиваля по-новому интерпретирует эту тему, но она рифмуется со словами отца: ребята, вы приезжайте и почувствуйте то, что чувствовал, когда я делал здесь свои первые проекты у реки Угры, один на один с природой и местной деревенской жизнью.
— В прошлом году конфликт с управляющим директором увел фестиваль в Звизжи. Как в этом смысле дела обстоят в этом году?
— Мы рядом, но не пересекаемся. История наших взаимоотношений должна закончиться вместе с решением вопроса по земле. Нас намного больше волнует, что процессы перехода земли в России всегда хаотичны. Когда Максим Ноготков купил эту территорию, то он ничего не знал о роли отца, о проектах и событиях предшествующих десяти лет, а полный каталог вообще увидел через два года. Над телом умирающей компании Максима Ноготкова летают коршуны, и мы боимся, что они будут действовать похожим образом, предлагая обнулить историю. Что касается управляющей компании, которая называет себя дирекцией Никола-Ленивца,— то это просто дирекция земли и гостиниц. Все, что касается брендов и фестиваля, концепции проекта, коллекции объектов, на которых они пытаются заработать... к этому дирекция не имеет отношения. Нам, например, пытались запретить установку одного из объектов — между прочим, Николая Полисского.
— В прошлом году было построено три объекта, в этом — девять. Это значит, что дела идут в гору?
— У фестиваля пошли дела пошли лучше на сто процентов: билеты вынужденно подорожали, но, как говорит директор фестиваля Юля Бычкова, динамика препродажи лучше, ей удается находить и спонсоров, и меценатов. Я это связываю с тем, что год назад фестиваль был очень ярким и целостным по художественной программе — Чобан недавно получил приз за свой проект, «Сельпо» транслировалось по всем журналам, концепция была клевая. В этом году поток стал увеличиваться, с одной стороны, кроме того, объект, который ставит отец, уже был готов. Эту арку мы сделали раньше с Политехническим музеем, а теперь мы обновили и перекрасили. Объекты в этом году поменьше — кроме моста от архитектурного бюро Wowhaus. Мост — это грандиозное изменение. Если в прошлом году фестиваль был скорее посланием, то теперь он возвращается к задачам развития территории. Земля нам не принадлежит, но мы продолжаем действовать в направлении комплексного развития парка.
— Почему больше нет приглашенных кураторов? С Куликом, на мой взгляд, было одно их самых удачных «Архстояний». Приглашенных кураторов больше в принципе не будет?
— Приглашать кураторов мы, конечно же, будем, но надо понимать, что это очень сильно все усложняет. Даже самые талантливые и гениальные кураторы могут в лучшем случае сделать крутую выставку или фестиваль. Они не думают внутрь земли, кто здесь живет и что происходит в течение года. Они не выросли здесь, они не наполнены местным воздухом. Я всегда стараюсь оценивать проекты и происходящее глазами дяди Вани, с которым вырос здесь, ходил каждое лето с ним на рыбалку. Мне кажется, правильный подход — в соединении этих двух вещей. Они дают возможность принести что-то из города и глобального мира в локальную среду, сделать что-то, что будет убедительным для местных жителей. А куратору извне это тяжело дается. Поэтому это и так сложно организовать.
— У «Архстояния» были еще две движущие силы — архитектура и искусство. В первых фестивалях участвовали именитые архитекторы — Бродский, Григорян. В этот раз вы попытались сохранить баланс между зодчими и художниками?
— Эту проблему отец называл проблемой черепашек. Если ее хранить в маленькой банке, то она расти не будет. К сожалению, российским художникам очень мало дают возможности выходить в большое пространство: у них мало опыта работы с пространством вообще. Они не понимают, что такое сомасштабность и привыкли работать в микромасштабе галерей. В отличие от архитекторов, у которых есть профессиональное умение и накопленные проекты, которые невозможно реализовать на стройках. Мы забрали эти сливки и идеи, которые оставались на счастливое будущее. Сейчас пространственные объекты — это мост и арка отца, она формирует парк и ландшафт. Другие работы вписываются в небольшие поляны, поэтому они без сомнения предоставлены художникам. В любом случае «Архстояние» было и будет фестивалем искусства, а архитектура выступает в роли медиума. Это же концептуальная архитектура, где смысла больше, чем функции.
— Тема этого года — убежище. Вот у вас какое убежище?
— Это очень личный вопрос. Для меня убежище — это Угра, на которой я проводил каждое лето. Я знаю каждое место в ней даже под водой, знаю, где какая глубина, дно и течение. Для меня нет большего чувства уединения, чем возможность быть в лодке где-то там между деревнями, на максимальном расстоянии от жизни. И фестиваль с плотами ближе всего передал это настроение — надеюсь, когда-нибудь мы повторим это и покажем зрителям не только Николу на земле, но и на Угре.