31 июля в Москве умер Фазиль Искандер. Один из самых любимых отечественных писателей, создатель знаменитого Сандро из Чегема. Ему было 87 лет.
Писатель Фазиль Искандер
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ / купить фото
«Современный человек чувствует неустойчивость всего, что делается вокруг него. У него такое ощущение, что все должно рухнуть, и все почему-то держится. Окружающая жизнь гнетет его двойным гнетом, то есть и тем, что все должно рухнуть, и тем, что все еще держится». Трудно найти фразу, описывающую теперешнего современного человека лучше, чем эта — более полувековой давности. Трудно найти лучшую формулировку современности вообще. Фазиль Искандер обладал мудростью в ее самом простом и в то же время самом истинном значении: он понимал про людей и про жизнь и про то, что происходит, когда люди соприкасаются с жизнью, с ее течением, которое несоразмерно сильнее их и которое невозможно постичь — ему можно только интуитивно отдаться. Сейчас, когда Фазиля Абдуловича не стало, все банальности, все штампы, которые невозможно было без стеснения или хотя бы некоторой заковыченности употреблять во время его жизни, приобретают новое глубокое значение.
Да, он наследник Толстого. И не только в формальном понимании: «Сандро из Чегема» — это симбиоз эпоса и романа, так же как и «Война и мир», но и в существенном, в совершенно толстовском осознании того, что мы «просто присутствуем при игре постижимого и непостижимого».
Да, он переизобретатель гоголевского смеха в нашей литературе — в его прозе видимый смех и невидимые слезы перемешиваются и становятся очищающими и облегчающими.
Да, он создал вселенную, подобную фолкнеровской (искандеровская Абхазия вполне сравнима с Йокнапатофой), и изобразил ее на дрожащей грани повседневного и потустороннего, так что сравнение (вообще-то поверхностное) его работ с латиноамериканским магическим реализмом стало дежурным.
Да, в нем слышны отзвуки Рабле, и к его «Сандро» можно подходить с мерками бахтинской карнавальной культуры, причем у Искандера карнавал «двойной» (как сформулировали Петр Вайль и Александр Генис в статье «Дядя Сандро и Иосиф Сталин») — карнавал настоящий, этнический, народный и карнавал искусственный, советский.
Да, он один из тех, кому удалось осмыслить и описать те ужасные изменения, которые произвели с людьми годы насилия и страха, кто заметил и описал гибридный «козлотуровый» вид, который получился в результате, но сумел при этом в самых крайних проявлениях этого вида всегда видеть человека.
Это лишь несколько общих мест, на которых следует потоптаться в такой день, но кроме общих почти у каждого из нас были свои личные отношения с Фазилем Искандером.
Первый его текст я прочла в 14 лет — случайно наткнувшись на перепечатанную на машинке главу «Пиры Валтасара» из «Сандро». Наверное, это не тот текст, с которого стоит начинать, и особенно в таком возрасте, лучше б было, конечно, взяться за нежные рассказы про Чика. Но мне попалось это. Я до сих пор помню, как это чтение действовало на меня. Вот дядя Сандро, временно приближенный к начальству, заигрывает с красивыми женщинами с балкона ЦИКа, вот он едет в составе Абхазского ансамбля песни и пляски танцевать на банкете в присутствии самого Сталина. Вот он вождя видит или даже чувствует («Постепенно взаимные рукоплескания слились и выровнялись, найдя общий эпицентр любви, его смысловую точку. И этой смысловой точкой опоры стал товарищ Сталин»). Вот дядя Сандро проделывает свой невероятный трюк: завязав глаза башлыком, в вихре танца подъезжает на коленях к ногам Сталина. Вот певец Махоз затягивает застольную песню о черной ласточке, и вождь погружается в привычное видение о другом себе, об Иосифе Джугашвили, не захотевшем стать Иосифом Сталиным, об Иосифе Джугашвили, который едет на арбе в свою деревню.
С каждой строчкой мне казалось, что нет, все-таки так написать это невозможно. Нельзя, чтоб ужасная трагедия прошлого перемешалась со смешным и милым, чтоб палачи очеловечивались и окарикатуривались одновременно, чтоб дрожь не отменяла смеха, чтоб символ не заслонял правды, чтоб вот этот герой, вот этот Сандро, доходя временами почти до картонности, оставался неизменно живым.
Я помню почти каждую минуту из тех двух часов, которые тогда провела с этим текстом. Помню себя ту, его читающую. Спасибо.