Изучая предолимпийский Рио, корреспондент "Ъ" АЛЕКСЕЙ ДОСПЕХОВ старался держаться подальше от допинговых страстей. Они все равно его догоняли — и в Олимпийском парке в Барре, и в Копакабане, и возле легендарной Maracana.
Это ерунда, что Рио-де-Жанейро — город, где всегда солнце и всегда жара. В августе, то есть в разгар бразильской зимы, он бывает таким, каким был в это утро,— хмурым, под балдахином из густых туч, опускающихся так низко, что все его бесчисленные скалы и холмы, к которым лепятся жилые кварталы, получаются обрезанными наполовину. Под серым куполом змеилась, ввинчиваясь в турникеты на пункте досмотра, огромная, как в ленинский Мавзолей в лучшие для него годы, очередь из желающих попасть в олимпийский пресс-центр. И глаза у вывалившихся из очередного подъехавшего автобуса стайкой китайских журналистов при взгляде на нее вдруг сделались похожими на блюдца. Ну да, в 2008-м у них в Пекине никаких очередей не было, тем более до открытия Олимпиады.
А парень в волонтерской майке с беззаботным видом ходил возле этой очереди с мегафоном и кричал: "Ничего страшного: всего три часа — и вы внутри! Хорошего всем дня!" Очередь скалилась в ответ на шутку.
Парень действительно шутил: турникет остался позади буквально через час с копейками. А впереди уже были и пресс-центр, и Олимпийский парк, сердце любой Олимпиады, который в Рио, правда, сердце, скажем так, относительное: церемонии открытия и закрытия, соревнования по легкой атлетике, главному жанру, пройдут в других местах. Но все же сердце могучее — девять стадионов. Причем стадионы как на подбор — ни одной рядовой бетонной коробки, каждый что-то из себя да представляет.
Я бродил между ними, прикидывая: вот здесь, в этих трех впаянных друг в друга кругляшах под названием Carioca Arena будут борьба и фехтование, а значит, российские медали. А вот здесь, в расписанном какими-то загадочными узорами, словно татуированном, кубе будет плавание — и много ли в нем претендентов на медали из России нынче, после допинговых "зачисток", выступит? Стоит ли на него ходить вообще?.. От этих мыслей, таких же мрачных, как бразильские тучи, трудно было куда-то деться.
В Олимпийском парке, в двух шагах от которого стонала подбадриваемая бразильским мегафонистом очередь, отчего-то было совсем пусто. И вдруг посреди площади появилась стройная смуглая женщина в майке канареечно-зеленых цветов. Она шла, пританцовывая, улыбаясь. Настоящая бразильянка с карнавала, любующаяся объектами, которые построила ее родина, несмотря на глубокий экономический кризис.
Я подошел поздравить ее с этим достижением. "Ребекка Скотт. USA Today",— представилась она. Потом посмотрела вниз: "Ах, майка... Чемодан пропал в аэропорту — здесь это постоянно случается, пришлось купить бразильскую".
Я уже, посочувствовав, собрался уйти, когда она всмотрелась в аккредитацию: "А вы из России?" Ее, оказывается, гораздо больше, чем красоты Олимпийского парка, интересовали допинговые истории: "Когда я прочитала доклад Макларена, у меня волосы дыбом встали". Я не мог не узнать: так захотела ли она после этого крови российской сборной, как захотело ее WADA, или нет? Журналистка задумалась: "Я за "чистых" атлетов, за справедливость..." Она явно не очень хотела расшифровывать, что для нее справедливость в данном случае. В лоб, во всяком случае.
И тут ей на память пришел один эпизод. В 2009 году, когда состоялся конкурс за право быть хозяином нынешних летних Олимпийских игр, его "железным" фаворитом вообще-то был Чикаго. Но Международный олимпийский комитет отдал их Рио, чья заявка, чьи возможности смотрелись на порядок скромнее. Спорный был, что уж там, вариант. "И правильно поступил, потому что Олимпиады должны проводить и те, кто их никогда не проводил",— неожиданно заключила Ребекка Скотт. А могла бы добавить: и те, у кого в аэропортах воруют чемоданы, а в тоннелях на автостраде посреди белого дня грабят с пистолетами застрявшие в пробке машины. В общем, олимпийская справедливость, имела она в виду, иногда бывает жестокой: страдают все — и американцы, и русские.
Из Олимпийского парка я отправился в Копакабану. Колоссальная дуга пляжа, знакомством с которым (с заездом к статуе Христа на Корковадо) для туристов слишком часто ограничивается и знакомство с Рио-де-Жанейро, жила двойной жизнью. С жизнью привычной, курортной — с торговцами пляжными аксессуарами, с компаниями, играющими на песке в футбол и волейбол, с любителями йоги и равнодушно взирающими на них отрядами расположившихся рядышком бомжей — смешивалась жизнь иная, олимпийская. Куда сложнее. По Авенида Атлантика дефилировали тандемы полицейских и военных с дубинками и винтовками, сверля глазами прохожих. Вдоль берега барражировал катер с пулеметом на палубе. К кассам стадиона для бич-волея тянулся почти такой же длинный, как в Олимпийском парке, хвост — лишнее подтверждение тому, что этому виду в Бразилии гарантирован статус хита. На самом стадионе раздавался ритмичный стук молотков по железу — что-то там прилаживали, рихтовали.
То же самое происходило на временных трибунах, откуда будут смотреть плавание в открытой воде. И его, конечно, отдали Копакабане, на которую из свинцового океана накатывали, сверкая барашками, полутораметровые тяжелые волны.
Я вспомнил, как в 2004 году здесь же устроили большие состязания по разным непростым, скажем так, видам, видам "на выживание", в том числе плаванию в открытой воде. И организаторы в качестве приглашенной звезды позвали ставшего олимпийским чемпионом в Афинах в плавании "классическом", в бассейне южноафриканца Рика Нетлинга. После финиша он выползал на берег, матерясь и проклиная тот день, когда согласился на такое безумие: "Я думал, что утону". А тогда, бразильским летом, волны, между прочим, были поменьше, и солнце светило ярко...
Такая же суета царила в огороженном щитами комплексе. Российский дом болельщиков пропустить было невозможно: на этих щитах расклеили крупные фотографии спортсменов из сборной России. Я шел вдоль них и отмечал про себя аккуратность оформителей — фото исключительно тех, по чьему участию вроде бы нет вопросов: теннисист Теймураз Габашвили, пятиборец Александр Лесун, велосипедистка Анастасия Войнова, триатлонист Дмитрий Полянский. Пока не наткнулся на фотографию восьмерки из почти целиком дисквалифицированной академической гребли.
У входа в Дом болельщиков вчитывалась в объявление на русском, извещающее, когда он заработает, девушка. Ее молодой человек, слушая перевод на португальский, восхищенно цокал языком.
Мы познакомились. Оказалось, что Андрезза, чуть-чуть знающая русский, и Леандру работают, как они выразились, в "дипломатической сфере" и что о пользе Олимпиады они готовы говорить долго и подробно. А пользу в ней они обнаруживали несомненную. "Ну, вы знаете, сколько у нас, в Бразилии, проблем — политических, экономических, социальных. И вот Олимпиада — это шанс показать всем, что мы можем проблемы решать. Великий шанс! У нас уже был в 2014 году чемпионат мира по футболу, теперь будут Олимпийские игры. Мир должен убедиться, что Бразилия способна противостоять вызовам. Мы, бразильцы, должны в этом убедиться",— объяснял Леандру. А Андрезза считала, что без Олимпиады метро в Рио, например, по-прежнему пребывало бы в том же состоянии, что и несколько лет назад: "В него же невозможно было зайти! И коррупция бы процветала так же, как несколько лет назад".
Услышав насчет коррупции, я заметил, что, если не ошибаюсь, за время подготовки к Олимпиаде ее стоимость, несмотря на то что в принципе ничего нового по сравнению с заявленным оргкомитет не изобрел, успела увеличиться чуть ли не втрое. "В пять раз,— поправил Леандру.— Но я вчера прочитал в газете, что стоимость следующей Олимпиады — в Токио — увеличилась уже в десять. В десять раз! А до нее четыре года. Так что у нас все еще более или менее неплохо". Поводы для радости могут дарить и чужие огрехи.
А Андрезза, уставшая, видимо, от разговоров на серьезные темы, перед тем, как распрощаться, перешла к спорту — к сборной России, которой, поскольку в России, пусть недолго, училась, симпатизирует: "А русские будут в гимнастике? У меня уже билеты на нее есть". И она слышала о российских бедах, и она била по больному. Я сообщил, что в гимнастике будут. Хотя, а что если?..
"Дайте, пожалуйста, денег!" — передо мной возникла барышня в клоунском гриме с коробочкой в руке. Я бросил в нее монету. Барышня изумилась: "Вам все равно, кому вы даете?!" Ей было не все равно. Тирассимина ("Неужели сможете выговорить имя?") рассказала, что трудится на благотворительный проект для детей из фавел. "Ему два года,— уточнила она.— Средства, если честно, собираем со скрипом. А в эти дни, знаете, жертвуют очень охотно. Особенно такие, как вы, иностранцы. Олимпиада приближается, у всех отличное настроение". Для нее она точно была счастьем.
От Копакабаны на метро, в которое раньше было невозможно зайти и которое благодаря Олимпиаде обрело пристойный облик, я отправился в Марина-да-Глория. За пару дней до этого парусный объект наделал шуму и в переносном, и в прямом смысле слова — рухнувшим причалом. Причал уже вытащили, а по воде, вопреки слухам, не плавали тонны мусора. Тишина и покой — такой была атмосфера в Марина-да-Глория. Делать там было нечего.
Но около могучих стен легендарной Maracana, футбольной святыни, которой выпала честь принять торжественные церемонии открытия и закрытия Олимпиады, тишиной и покоем не пахло. Там на меня набросилась группа подростков. Они тоже просили денег. Нет, не таких подростков, которые поджидают рисковых путешественников в фавелах, наподобие тех, что смотрит пустыми глазницами разбитых окон на Maracana с холма напротив. Это были хорошо одетые подростки. И денег они просили на выпускной.
Я не отказал, и юноша в брюках и снежно-белой рубашке, раскланявшись, побежал было вприпрыжку прочь, но, уловив мой вопрос про его мнение по поводу этой Олимпиады, замер как вкопанный и обернулся. Он просто горел огнем ярости. "Олимпиада? Да это же позор! Мы с друзьями учились в государственной школе — наши родители не настолько богаты, чтобы устроить в платную. Так у правительства не хватало денег на ланчи для учеников. У нас в стране без зарплаты учителя, врачи, а они тратят миллиарды на стадионы. Лучше бы отдали их им,— юноша махнул рукой в сторону фавелы.— Нет, вы что, правда думаете, что от Олимпиады есть прок?!"
Слава богу, под рукой были свежие, двухлетней давности, аргументы, которые так идеально вписывались в концепцию сочинской Олимпиады и которые только что, по сути, повторили дипломаты Андрезза с Леандру: про "наследие", про мотивационный фактор, про имидж страны-хозяйки. "Миллиарды, наверное, вернутся. Позже",— сказал я юноше. "Да как они вернутся?!" — наотрез отказывался признать эти доводы и стать таким же счастливым, как мои собеседники с Копакабаны, он. А ведь всего-то надо было поверить тому, во что, не терзая себя сомнениями, верит полмира...
Затем я долго искал автобус до Олимпийского парка. И никто из волонтеров не мог подсказать, где же остановка: они говорили лишь на португальском. В конце концов на выручку пришла блондинка, которая прекрасно говорила и по-английски, и тем более, по-французски, потому что французский был для нее родным языком. Кароль мечтала об олимпийском волонтерстве с десяти лет, и мечта сбылась — она полетела из Парижа в Рио!
В ожидании автобуса мы разговорились. О Франции, о недавнем чемпионате Европы по футболу, о терактах, о баскетболе и легкой атлетике, на которые Кароль пойдет на Олимпиаде... И тут она спросила: "А правда, что вашу сборную могут совсем снять? Или, у нас так говорят, допустят человек пятнадцать?" Я бросился доказывать, что такого-то быть не может, допустят большинство. Кароль расхохоталась: "Не волнуйтесь так. Мне кажется, это, наоборот, для вас здорово, если никого не допустят. Оторветесь отлично! Вы где живете в Рио? В Барре? Скукота — одни офисы и торговые центры. Приезжайте в Ботафого или Лапу, да на ту же Копакабану — вот там ночная жизнь! Зачем вам спорт?"
А вот и не дождетесь!
