Питерский фестиваль "Точка доступа" организует встречи города и искусства в неприспособленных для этого местах. Логистика "театра в городе" — дело сложное, поэтому во многих случаях фестиваль не только приглашал, но и продюсировал события: сами по себе они не возникли бы. Именно так и получилось со спектаклем "Разговоры беженцев", который прошел в залах ожидания Финляндского вокзала
Двое подсаживаются друг к другу на вокзале города Хельсинки и заводят долгий, очень долгий диалог, посвященный стране, из которой они сбежали, и странам, через которые их угораздило счастливо переправиться до сих пор,— своего рода объемный каталог претензий современного человека к современному миру. Это диалог не двух людей, скорее — двух голосов. Желчный голос интеллигентского сарказма (Циффель) и прагматичный голос здравомыслящего обывателя (Калле).
Бертольт Брехт написал "Разговоры беженцев" в 1940-1941 годах, где-то между второй и четвертой остановкой на своем длинном пути политического беженца, обремененного женой, детьми и возлюбленными. "Разговоры", один из самых рассудочных текстов рассудочного автора Брехта, в то же время и один из самых личных — потому что опирается он исключительно на личный опыт. Вся фактура "Разговоров беженцев" — фактура его собственной судьбы, красиво засушенная, расправленная, наколотая в альбом, распределенная по темам и сюжетам. Например, "патриотизм":
"Любви к отечеству сильно мешает отсутствие выбора. Как если бы человеку пришлось любить: ту, на которой он женится, а не жениться на той, которую он любит. Я предпочел бы сначала выбрать. Скажем, показали бы мне кусочек Франции, клочок доброй старой Англии, парочку швейцарских гор или какой-нибудь норвежский фьорд, а затем я ткну пальцем и скажу: вот это я беру себе в отечество. Тогда бы я им и дорожил. А теперь дело обстоит так, как если бы человек больше всего на свете ценил то окно, из которого однажды вывалился".
И так далее, и так далее — про секс, выпивку, добродетель, концлагерь, детство, пиво, безработицу, сигары, паспорта, Гитлера, коммунизм, деньги, Данию, Швейцарию, Германию, Советский Союз и войну, войну, войну.
Авторы спектакля Константин Учитель и Владимир Кузнецов, поместившие Калле и Циффеля вместе с публикой в самую подходящую для них среду — в залы ожидания Финляндского вокзала,— с одной стороны, позволили самому вокзалу время от времени превращаться в главного героя их спектакля, героя слишком громкого, слишком навязчивого, слишком бесформенного. Зато они услышали главное свойство и главную проблему этого странного текста. "Разговоры беженцев" — не пьеса, а диалог наподобие платоновского "Пира". Но это диалог, написанный все же драматургом, а не философом. Его цель — не приблизиться к истине, а приблизиться к драме, не сочиняя ее при этом как набор сюжетных коллизий. Двое исполнителей — Максим Фомин и Сергей Волков (получивший в этом году "Золотую маску" как раз за роль Брехта в спектакле "Кабаре Брехт") — так ни разу нам и не являются как драматические персонажи: на те полтора часа, которые идет спектакль, они растворяются в то плотной, то редеющей толпе покупающих билеты или кофе, ждущих, проходящих на перроны пассажиров. Оба актера сходятся и расходятся, иногда ненадолго усаживаясь вместе, но чаще оставаясь друг от друга на расстоянии. От "нормальных" людей их действительно не отличить — но два голоса в наушниках у зрителей не сходятся и не расходятся: голоса ведут свой ровный диалог, в котором дистанция между актерами не слышна. Близкие голоса и ускользающие фигуры — это очень здорово придумано, и здорово сыграно, оба актера выдерживают зазор между органикой "уличной" повадки и вдумчивой длительностью литературных пассажей почти безукоризненно. Зрители, которых в отличие от актеров как раз очень легко узнать по наушникам, могут наслаждаться самыми разными видами и формами брехтовского "остранения": вот пассажир с багажом оказывается в кучке зрителей и пытается сообразить, во что здесь все так вслушиваются. Вот кто-то, оказавшись рядом с актером, опасливо наблюдает за человеком, бормочущим в микрофон. Вот между двумя кучками зрителей проходит строй солдат — под слова, которые им не слышны, к счастью или к несчастью. Осознание того, что ты и еще 50 человек в зале ожидания слышат то, чего не слышат остальные, точно так же тебе посторонние,— самая сильная вариация эффекта остранения в спектакле. И острое внезапное представление о том, что случилось бы, если бы разговоры в наушниках внезапно прозвучали бы для всего Финляндского вокзала:
"Чтобы разжиться мешком муки, нужно столько же энергии, сколько раньше хватило бы на обработку земли в целой провинции. Чтобы определить, нужно ли удирать уже сегодня или еще можно будет удрать завтра, требуется столько же интеллектуальных усилий, сколько лет двадцать-тридцать назад хватило бы для создания гениального труда. Мир становится обиталищем титанов, а куда же деваться нам? Нам нужен такой мир, в котором можно прожить с минимумом интеллекта, мужества, патриотизма, чувства долга и справедливости и т.п., а что мы имеем?"
За прошедшие 75 лет к этому вопросу не добавилось ничего похожего на разумный ответ. Бежать по-прежнему некуда. Но поговорить по-прежнему можно — не без пользы.