Художник тревоги

Адресат перевода этой книги на русский язык не то чтоб непонятен, а скорее довольно редок. Эта биография предполагает англо-американские отношения с Хичкоком. Надо вырасти на его фильмах, пару раз как минимум пересмотреть телесериал "Альфред Хичкок представляет" и устать от рекламных роликов, повторяющих мизансцены "Психо" под логотипом моющего средства для ванной. В общем, надо, чтоб "хичкок" ощущался как часть жизни. И тогда — как только захочется узнать про это поподробнее — вот тебе, аккуратная, легко написанная (перевод Юрия Гольдберга, к сожалению, довольно неуклюж) книжка Питера Акройда. Без ныряний в пучину кинематографического анализа, но интеллигентная; без очевидной желтизны, но и без пуританских умалчиваний. В общем, то, что нужно.

У нас же здесь отношения с Хичкоком складываются по-другому.

Есть те, кто почти ничего о нем не знает, разве что слышали слово "Психо" и как-то натыкались на канале "Культура" на забавный фильм, название которого обещало какие-то ступеньки, но никаких ступеней и даже вообще лестниц не показывали. Таким людям, наверно, нужно для начала рассказать, что Хичкок ве-ли-кий, хоть немного объяснить, что он сделал для искусства и для кино в частности, дать список фильмов с комментариями. Ничего этого, разумеется, в книге Акройда, рассчитанной на тех, "кто уже", нет.

Еще есть те, кто смотрел все, включая ранние немые фильмы, кто еще в доинтернетную эру отыскивал отвергнутые продюсерами наброски Сальвадора Дали для фильма "Завороженный", кто пугал друзей, завернувшись в одеяло и заверяя писклявым голосом, что не тронет даже мухи, кто читал и перечитывал знаменитые диалоги "Хичкок/Трюффо". Для таких книга Акройда во многом перечисление и так известного, не сдобренное достаточно ценными попытками автора сделать отдельный, свой шаг в понимании этого феномена.

И есть еще группа людей (к ней, например, я отношу себя), которые просто так любят Хичкока, что готовы прочитать все новое и по умолчанию не ужасное, что о нем пишут. Для них (а также для тех, кто прочтет эту биографию по их совету) акройдовский текст оказывается неожиданным сюрпризом. Это щемяще трогательная книга.

Про Питера Акройда часто говорят, что он исхалтурился, что после нескольких изящных романов (мой любимый — о Големе из Лаймхауса) и нескольких отличных нон-фикшенов (главный хит — "Биография Лондона") он пошел по чисто коммерческому пути, что на него работают десятки исследователей и писателей-"невидимок", и это дает ему возможность легко перескакивать от Ньютона к По, а потом к Чаплину. Это все, вероятно, правда. Но в случае с Хичкоком, безусловно, есть что-то личное. Какое-то понимание и даже вживание, которого не ожидаешь от автора, выпекающего биографии практически как пирожки.

Возможно, это сочувствие пожилого тучного человека к пожилому тучному человеку (в описании поздних лет Хичкока и в объяснениях того, как неудобно ему было в его круглом теле, особенно чувствуется эта личная нота), как бы то ни было — вместе со старением героя повествование наполняется чувством, становится глубже и страшнее. В итоге ощутимое отчаянье последних страниц отбрасывает тень на вполне протокольные начальные главы.

Одни из первых жизненных воспоминаний "гения саспенса" — воспоминания о страхе: младенческий испуг при виде склоняющихся над люлькой огромных агукающих взрослых и детский ужас, испытанный, когда полицейский в шутку запер его в камере, чтоб он понял "как это бывает". Страх жизни — экзистенциальный страх просто жизни как таковой — оставался с ним всегда, и он сумел сделать его творческим двигателем, камуфлируя признаками "жанра", игрой светотени и почти цирковыми репризами страшную правду: для того чтоб случились ужасные, ужасающие вещи, не надо никаких причин. Они случаются просто так. Трюффо назвал Хичкока "художником тревоги". Это точное определение проявляет связь его "развлекательных" фильмов с тем непоправимым, что сделал с людьми XX век.

И вот этот человек — один из тех, кто в принципе выдумал современный кинематограф, сумевший заставить миллионы смотреть свои страшные сказки жестокости и одержимости,— стареет, теряет хватку. Он видит, как другие успешно используют его приемы (первые фильмы о Джеймсе Бонде базируются на хичкоковских трюках, особенно на находках фильма "К северу через северо-запад"), часто даже не понимая, у кого они их заимствуют. Он боится оказаться "немодным" (в частности, его заботило то, что музыка в его фильмах 60-х годов не соответствует тому, что слушают в свингующем Лондоне). Он утрачивает связь с актерами (а когда-то "великому Хичу" прощали даже то, что он называл звезд "домашним скотом"). Он боится самоповторений (в 80 лет он прервал работу над очередным сценарием со словами "Я иссяк" и больше уже не работал). И он просто боится скорой смерти.

"Его секретарь рассказывала, что он беспрерывно повторял ей: "Как вы думаете, когда я уйду? Когда?"". Ингрид Бергман вспоминала: "Хичкок взял мои руки в свои, слезы потекли у него по щекам, и он сказал: "Ингрид, я скоро умру". Известия о смерти современников вызывали у него слезы — возможно, это была не только печаль, но и истерика".

Человек, так долго и так продуктивно державший страх на поводке, так естественно ему сдается. Это человеческая, простая, но не просто рассказываемая история. Но у Акройда получилось ее рассказать.

Питер Акройд. Альфред Хичкок. М.: КоЛибри, 2016