Новые книги

Сергей Жадан Все зависит только от нас

Сергей Жадан Огнестрельные и ножевые

Поэт, прозаик, эссеист Сергей Жадан был ключевой фигурой украинской литературы еще с начала 2000-х. Но в последние годы, после того как он стал заметным участником Майдана, известность Жадана вышла далеко за пределы литературного мира. Именно в этом амплуа — революционного поэта — его представляет маленький сборник "Огнестрельные и ножевые". Между тем вышедшее одновременно избранное "Все зависит только от нас" дает возможность проследить его поэтическую эволюцию.

Ранние стихи Жадана — очень американские по интонации верлибры. Постсоветская Украина сама разыгрывается как своего рода новая Америка — романтическая страна страстей и возможностей с гангстерами, сектантами, наркотиками и огромным простором, по которому поэт странствует неприкаянным битником, выслушивающим истории случайных встречных. Однако постепенно эта расслабленная позиция сменяется в стихах Жадана громким ритмом солидарности, сочинением почти что маршей, собиранием рассеянных голосов в тело народа и говорением от лица этого тела. Стремление это достигает своего пика в недавнем цикле "Почему меня нет в социальных сетях" (он присутствует в обеих книгах, но переводы разные) — собрании речей жителей охваченного войной города, в котором легко узнается Донецк. Гражданскую лирику Жадана можно недолюбливать за выспренность и некую высокую банальность или восхищаться ее неудобной, болезненной искренностью. Но любопытнее другое.

Для русского читателя в стихах Жадана по-настоящему удивительна одна вещь. Мы привыкли к тому, что, обращаясь к пространству социального, русская поэзия (включая и русскоязычную поэзию Украины) всегда имеет дело с ненадежностью, одиночеством и разобщенностью, отсутствием возможности политического высказывания — в смысле некоей общей речи — и тех, от лица кого это высказывание может быть произведено (в лучшем случае их можно вообразить, придумать). Говоря о социальном, русская поэзия почти всегда испытывает тревогу и бессилие.

Стихи Жадана отличаются удивительной мажорной нотой, напоминающей о раннесоветских комсомольских поэтах или о рок-поэзии перестройки (оба эти стиля, кажется, являются для Жадана непосредственными источниками вдохновения, а Светлов и Багрицкий прямо возникают в его стихах как источники аллюзий). Эта оптимистическая уверенность в собственном праве на политическую речь, на представительство за других сохраняется, даже когда речь идет о смерти, боли, отчаянии. Речь вовсе не о таланте, вкусе или гражданской смелости, но кажется, поэт вроде Жадана просто не мог бы появиться в современной русской культуре. Это во многом делает его чтение интересным для нас.

"Но нам с тобой, на кого нам жаловаться? / Мы сами сдали им все, что у нас было. / Мы сдали им городские растения и памятники поэтам. / Мы сдали наши подвалы и будки для ремонта обуви. / Мы просто стояли и смотрели, / как наши города исчезают в декабрьском тумане. // Так что давай, возвращайся, / еще можно все отыграть. / Они все равно не могут выбить из нас нашу / привязанность к этой географии. / Они ничего не смогут сделать, если ты вернешься / и все вспомнишь. // Проговаривая вновь то, что успело забыться. / Доставая из памяти имена, как инструменты из футляров. / Выбираясь на песчаные дюны детских снов. / Чтобы ничего не потерять. / Чтобы все вернуть".

Literature Without Borders

Транслит — Свободмарксиздат

Бен Вудард Динамика слизи

Книга современного американского философа Бена Вударда посвящена слизи, плесени, грибам, бактериям, вирусам и другим неприятным вещам, к которым в культуре принято относиться со смесью страха и пренебрежения. Все эти отвратительные проявления материальности разрушают или, скорее, рассасывают привычные для нашего сознания границы — между "внутри" тела и его "снаружи", гниением и расцветом, жизнью и смертью. Так, распространение опасной инфекции с привычной нам точки зрения кажется поступью смерти, но если поставить в центр картины вирус, оно станет торжеством жизни. Собственно, во всех этих мерзостях Вудард и предлагает видеть фаворитов и триумфаторов жизни, саму ее суть. В том числе и жизни человека — ненадежного скопления слизи, наполненного бактериями-симбионтами, по случайности получившего сознание — способность смотреть на остальную вселенную, закрывая глаза на то, что мир кишит и извивается, что человечество в нем — крохотный курьез, обреченный уйти в слизь, как и все другие ее порождения.

Легко догадаться, что книга эта написана с нескрываемым удовольствием — как чисто декадентским, так и интеллектуальным. Вудард обращается к идеям классической и современной философии, данным биологии, химии и генетики, но также к книгам Говарда Филлипса Лавкрафта, зомби-хоррорам, фильмам о пришельцах, комиксам и даже видеоиграм. Он не просто смешивает высокое с низким, чем никого не удивишь, но виртуозно растворяет границы между объектом и методом: какой-нибудь образ из компьютерной игры может стать тут способом интерпретации натурфилософии романтизма, а вовсе не наоборот.

В этом же и лукавство "Динамики слизи". Будто бы отстаивая позиции радикального материализма, взгляда на мир как он есть, без снисхождения к человеческим симпатиям и амбициям, Вудард на самом деле говорит прежде всего об определенной культурной чувствительности. Она не то чтобы новая, почти старомодная — как любимый автором Лавкрафт с его аморфными древними чудовищами, или фильм "Чужой". Речь об экстатическом влечении к отвратительным бесформенностям, таящимся за пределами нашего мира или в его пазухах, монструозным явлениям, чье существование ставит конец смешным претензиям человеческого разума на всемогущество. Вудард дает этой чувствительности имя — "темный витализм" — и прописывает своей книгой в высокой культуре, передовой философии.

При этом он до самого конца верен слизистым установкам на растворение границ. Несмотря на все примечания и научный тон, книга Вударда не столько аналитика, сколько остроумное упражнение в самом темном витализме, пламенный призыв к человечеству пасть на колени перед мерзостью. Впрочем, даже если не следовать этому совету, от "Динамики слизи" можно получить большое удовольствие.

Hyle Press

Альфред Зон-Ретель Идеальные поломки

Практически неизвестный русскому читателю немецкий мыслитель Альфред Зон-Ретель — приятель Беньямина, Блоха, Адорно и Кракауэра, важная фигура для европейского марксизма прошлого века. Но для чтения этой маленькой изящной книжки знать это не то чтобы обязательно. Помимо того, Зон-Ретель был в 1920-х частью большой колонии европейских интеллектуалов, обосновавшихся в округе Неаполя, на Капри и Позитано, на небольшом островке Европы, до которого будто бы не добрался не только XX, но даже и XIX век. Именно очарованию этой архаики и посвящены эссе "Идеальных поломок". Название объясняется тем, что одним из главных предметов интереса Зон-Ретеля стало отношение неаполитанцев к технике. Механизмы становятся органической частью их жизни, только когда плохо работают. Именно поломки выводят вещи из-под загадочной, чужой власти индустрии и переводят в распоряжение людей, делают управляемыми, близкими. Вроде домашних животных, о которых Зон-Ретель тоже много пишет,— таких же разом подчиненных и своевольных, создающих своими эскападами главные события жизни людей, отвлекая их от деятельности ради восхищенного ступора. В сердце этой странной диалектики работающего и сломанного, чужого и своего, бесполезного и жизненно важного — Везувий, которому посвящено центральное эссе книги,— грандиозный механизм постоянной поломки, источник разрушения и плодородия, будто бы задающий темпом своих извержений причудливый ритм южной Италии.

Grundrisse

Эндрю Маклин Девочка-Апокалипсис

Книга молодого американского комиксиста Эндрю Маклина, как легко догадаться, упражнение в апокалиптической фантастике. Разрушенные города, странные природные явления, люди, одичавшие до животного состояния, походя топчущие их громадные роботы. Посреди всего этого симпатичная девушка по имени Ария ищет источник энергии — "великий фотон", а также своего потерявшегося кота по кличке Дрожешка и болтает сама с собой, перемежая эпическое повествование о конце времен хипстерскими шуточками. Комикс Маклина — не то чтобы новое слово в жанре, но и не постмодернистский оммаж классическим образцам. Скорее обаятельный этюд, конец света, разыгранный в максимально уютной эстетике. К слову, другой недавний комикс Маклина "Головорез" — о храбром варваре, путешествующем в компании магической говорящей синей головы,— вещь более диковинная. Возможно, стоит ждать и его перевода.

Jellyfish Jam