ЛУКОЙЛ в этом году был главным претендентом на покупку госпакета "Башнефти", но в последний момент правительство отложило продажу на неопределенный срок. О своем отношении к этой сделке, о планах правительства опять повысить налоги на нефтяников и о том, почему ЛУКОЙЛ не боится остаться единственной крупной частной нефтекомпанией в России, "Ъ" рассказал президент и основной владелец компании ВАГИТ АЛЕКПЕРОВ.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин
— Что произошло с приватизацией "Башнефти"? Вы были готовы купить госпакет в 50,1% акций, но в августе сделку отменили. Как вы интерпретируете эту ситуацию?
— Продажи таких масштабных активов, влияющих на социальную жизнь многих регионов, конечно, требуют политического решения. Это не просто актив, который можно поставить на полку и продать тому, кто даст больше денег. Здесь должен быть двусторонний подход. С одной стороны, существенные средства, потраченные участником на актив, плюс та работа, которая будет вестись с компанией после приобретения. Пока идет обсуждение в правительстве. Там еще не определились, мне кажется, с формой продажи: частями или целиком. Еще не объявлены ни конкурс, ни аукцион. Даже банки-консультанты сегодня не ведут консультации с потенциальными участниками, потому что нет решения о форме приватизации. Поэтому мы в стадии ожидания.
Мы заинтересованы в таком активе, но, как я всегда подчеркиваю, не любой ценой. Если кто-то ждет от нас любых денег — этого не будет. Конечно, будет четкий расчет. Есть реалии сегодняшнего рынка, стоимость нефти и экономика актива, из которых должна формироваться конечная цена. Поэтому изначально мы хотели бы получить от банка-организатора все исчерпывающие материалы, чтобы провести due diligence актива, а потом уже сделать свои предложения. Как я понимаю, это откладывается на более поздний период, скорее всего, работа будет вестись уже в следующем году.
— Оценка в 309 млрд руб., по-вашему, справедливая?
— Это все обсуждается. Продать собираются 51% "Башнефти", а что с остальным делать? По идее компания должна быть реструктуризирована, мы считаем всегда, что у инвестора должно быть 100%. Мы же не финансовый институт, который может сначала вложить деньги, потом продать пакет. Мы должны этим активом управлять и стремиться поднять его эффективность.
— Вы обсуждали потенциальную сделку с президентом России?
— Нет, не обсуждали. Мы заявили о своей заинтересованности, об этом все знают. Но в то же время, как я уже сказал, не любой ценой.
— Мы видим в последние годы тенденцию к огосударствлению нефтяной отрасли...
— Это уже давно произошло.
— Но одно дело, когда есть несколько государственных игроков, другое дело, если он один. Вы не боитесь в какой-то момент остаться в России один на один с "Роснефтью"?
— Мы и были один на один. В ноябре 1991 года мы были первыми, кто пошел по пути приватизации. Нам в этом году 25 лет исполняется. Потом присоединились ЮКОС и "Сургутнефтегаз". Так что период "один на один" мы уже проходили. Думаю, сегодня в нашей стране полностью национализировать какую-то отрасль нецелесообразно, недальновидно и экономически неэффективно. Разные формы собственности на рынке дают возможность как правительству, так и международным аналитическим институтам делать какие-то выводы и прогнозы о развитии отрасли, сравнивать эффективность и ряд других факторов. Особенно в нашей отрасли, которая является определяющей для страны в данный исторический период. Огромные валютные поступления, которые мы генерируем, сегодня определяют и развитие многих секторов. Нужно дать возможность внедрять лучшие практики как на частных, так и на государственных предприятиях. Сегодня мы достаточно комфортно себя чувствуем. На нас не оказывается давление, и предложения (о поглощении.— "Ъ") не поступают.
— В бюджете, в том числе из-за отложенной продажи "Башнефти", образовалась дыра. В прошлом году ее заполнили дополнительными изъятиями из нефтегазового сектора. Сейчас речь идет о том, чтобы эти изъятия продолжить. Чего вы ожидаете от правительства?
— Мы прекрасно понимаем ситуацию с бюджетом. И понимаем, что на текущей степени развития отечественной промышленности и экономики наша отрасль будет одна из тех, к кому обратятся за дополнительными налогами и поступлениями. Скорее всего, это будет не чистое изъятие, а изменение системы налогообложения. То, что обсуждается сегодня,— НФР (налог на финансовый результат.— "Ъ"), НДД (налог на добавленный доход.— "Ъ"), перенос ряда налогов из экспортной пошлины в НДПИ (налог на добычу полезных ископаемых.— "Ъ"). Фактически будет происходить увеличение рентных платежей. Но мы не ждем резкого роста налоговой нагрузки. Почему? Достаточно существенные изъятия уже были сделаны. Система налогового маневра, которая уже внедрена, практически сделала нефтеперерабатывающую отрасль России низкоэффективной. Отрасль, которая показывала достаточно хорошие результаты. Только наша компания за последние пять лет вложила около $10 млрд в нефтепереработку. Мы модернизировали все свои заводы, и наши коллеги сделали то же самое. Всего было потрачено около $100 млрд, и инвестиционный процесс не завершен.
Плюс мы вступили в период так называемой четвертой стадии разработки месторождений, расположенных на основных наших нефтяных провинциях. Это Западная Сибирь, Урал и Поволжье. В Восточной Сибири пока, к сожалению, ярких открытий нет. Там мы только вводим в разработку месторождения, которые были открыты в советский период. Уже на достаточно зрелом уровне находятся сахалинские месторождения. А к изучению арктического шельфа компании фактически даже не приступили. Это связано и с теми ограничениями, которые сегодня есть по работе в Арктике. А необходимый инструментарий, который нужно привлекать на глобальном рынке, достаточно сложный: ледовые буровые, сейсмоработы. Поэтому мы вступаем в так называемый период стабилизации добычи нефти и, может быть, даже ее естественного снижения. Таких ярких уже подготовленных проектов, как те, которые вводятся в этом году — Мессояхское месторождение "Роснефти" и "Газпром нефти", наши Пякяхинское месторождение на Ямале и имени Филановского на Каспии, к сожалению, нет. Чтобы подготовить и ввести месторождения такого масштаба, нужны сотни миллиардов рублей. Для этого должен быть источник, а мы сейчас ограничены в возможности привлечения международных кредитов. Российские рубли, в свою очередь, достаточно дорогие. Поэтому дополнительные изъятия могут привести к стагнации нашей отрасли, я не думаю, что правительство пойдет на это.
— Можно уже в цифрах оценить последствия налогового маневра?
— В этом году дополнительные изъятия из отрасли составили почти 200 млрд руб., плюс налоговый маневр дал снижение эффективности нефтепереработки почти на 75 млрд руб. только по нашей компании. Это 16% от общей нефтепереработки, так что можете сделать вывод, какую колоссальную потерю мы понесли за счет налогового маневра.
— Весной было повышение акцизов. Для вас это более комфортный вариант, чем изъятия через НДПИ?
— Нет, введение акцизов в период избирательной кампании к 2018 году было сделано Минфином с пониманием того, что мы не поднимем на такую же сумму цену на бензин, так как мы социально ответственная компания.
— То есть вы не полностью компенсировали акцизы через рост цен?
— На сегодня из 4 руб., на которые выросли акцизы, мы даже за год компенсируем максимум 2,2 руб. То есть 2 руб. потери, плюс инфляционная составляющая, а это 7%. Мы не стали компенсировать больше, потому что понимаем, что это может привести к социальному напряжению на рынке и нездоровым спекуляциям в адрес нашего правительства.
— Какова вероятность, что изменения налоговой системы для нефтяной отрасли будут зафиксированы в виде законопроекта в этом году?
— Сегодня достаточно сложно внедрять в нефтегазовой отрасли масштабную налоговую реформу. Мы предлагали сделать пилотные проекты. Перевести на НДД ряд месторождений от каждой компании на поздней стадии, ряд вновь введенных, начать их администрирование и посмотреть эффективность. Оценить, насколько они будут стимулировать инвестиции, более активно развиваться по отношению к старым месторождениям, чтобы потом плавно переходить на новую систему. Такой плавный переход, скорее всего, реален. Но мы боимся одного: как бы при этом переходе у нас снова не увеличилась налоговая нагрузка. Как правило, наши отношения с Минфином сводятся к тому, что мы долго и муторно разрабатываем новую налоговую реформу, а после ее внедрения только теряем деньги. А если это ведет к потере денег, значит, ничего не меняет.
— Какой актуальный уровень ваших консультаций с Минфином и Минэнерго и чего вы ждете от этих обсуждений?
— Мы хотим прийти хотя бы к нулю. Чтобы налоговая система стимулировала инвестиции. Потому что мы эксплуатируем месторождения, где уже 96-98% воды. ЛУКОЙЛ в Западной Сибири добывает больше 200 млн тонн воды и 40 млн тонн нефти. Эту воду надо добыть, как и нефть, потратить электроэнергию, поднять на поверхность, очистить нефть от воды, воду снова очистить и обратно закачать. Представляете, какие огромные затраты? Сегодня, когда там прорыв, не поймешь: водовод прорвался или нефтепровод. Поэтому мы считаем, что эти затраты нам надо учесть, потому что они будут расти. Мы или остановим эксплуатацию этих месторождений и резко сократим расходы по их поддержанию, или же мы должны быть стимулированы. Ведь в Соединенных Штатах даже при полтонны-тонне (суточного дебита скважины.— "Ъ") выгодно добывать, а у нас сегодня невыгодно и 10 тонн. Потому что везде работает система финансового результата, а у нас работает изъятие через оборотные налоги — НДПИ, экспортные пошлины и прочее.
— Ваши центры добычи — в Западной Сибири и на Каспии. Вы видите необходимость выходить в новую провинцию?
— Да. Мы вышли в Красноярский край, в район города Хатанга, провели там сейсмические работы. В этом году завезем буровое оборудование и обеспечим всю инфраструктуру для начала бурения в 2018 году.
— Вы видите там новую нефтяную провинцию?
— Мы считаем, что это интересный регион, что надо пробурить скважину. Потому что нефть на конце долота. Пока не пробуришь, можно все что угодно говорить по сейсмике.
— А если там вы найдете газ?
— Будем решать проблемы по мере поступления. Плюс мы заинтересованы в Иране. Мы считаем, что у компании там хорошая позиция, нас там знают. Все годы санкций наш офис не прекращал работу. У нас есть два соглашения с правительством Ирана на изучение как огромных территорий, в том числе шельфа Персидского залива, так и конкретных месторождений, которые нам интересны. Мы работаем по этим соглашениям и получили достаточно большой материал от наших коллег, который сейчас обрабатываем. Мы заинтересованы в дальнейшем рассмотреть и часть Каспийского моря, прилегающую к Ирану. Каспий — понятная для нас провинция, у нас есть понимание об истории формирования углеводородов там. Поэтому мы считаем, что будем конкурентными на территории Ирана.
Также мы очень детально рассматриваем Мексику. Мы уже вошли в их небольшой проект Аматитлан по реанимации исторического месторождения. Также мы рассматриваем шельфовые месторождения. Там, скорее всего, будем работать с партнерами — крупными международными компаниями. У нас консорциумы с Exxon, Shell, BP и Chevron по многим регионам мира. Мы адаптировались к такой системе работы, где каждый несет свою долю ответственности.
— Видели ли вы варианты новых иранских нефтяных контрактов? Если да, то каковы они?
— Мы видели элементы. Сейчас этот контракт проходит рассмотрение в парламенте Ирана и Совете старейшин. Я планирую поездку в Тегеран в конце сентября — начале октября, чтобы встретиться с представителями Министерства нефти, национальной компании (NIOC.— "Ъ") и получить более детальную основу контракта. Но по тем элементам, которые мы видели, он более привлекателен, чем сервисный контракт, по которому мы работаем сейчас на территории Ирака. Он предполагает продажу нефти, привязку к международным ценам, то есть соглашение более гибкое. Но это предварительные условия, после внесения поправок они могут кардинально измениться. Поэтому пока мы не получим подтвержденный контракт, мы, конечно, инвестиции делать не будем.
— А в соглашениях, которые вы подписали с Ираном по разведке, есть конкретика?
— Эти соглашения на изучении. Нам очень важно получить материалы, для того чтобы быть готовыми делать свои предложения по конкретным территориям.
— Вам придется участвовать в Иране в конкурсе с другими инвесторами или это будут двусторонние договоренности?
— Сложно сказать. Посмотрите, что происходит на глобальном рынке. Мы все прогнозировали бурный рост объемов производства в Ираке, но этого не произошло, потому что резкое падение цены на нефть и предложенные условия контрактов не стимулировали операторов для активной инвестдеятельности. Первый этап прошел, мы все выполнили свои обязательства и остановились. Это повлияло в том числе на цену нефти, и мы видим, что стоимость около $50 за баррель закрепилась.
То же самое и Иран. Он ввел достаточно большие объемы, которые были остановлены на время действия санкций. Но для дальнейших шагов надо делать колоссальные инвестиции, а иранская нефтяная промышленность все-таки достаточно сильно пострадала за период санкций. И сейчас мы видим отсутствие материалов, ресурсов, возможностей замены оборудования, денег на ведение геологоразведочных работ, на обустройство месторождений. А для того чтобы средства пришли, нужно время. Следует изучить проект, подписать контракт, сделать проектное решение и после этого начать инвестиции. Поэтому востребованность этих стран в инвестициях будет в ближайшее время ощущаться достаточно остро. Надеюсь, что мы скоро увидим решения по контракту.
— Какой у вас прогноз по цене на нефть на 2017 год? Может, с такой конъюнктурой вам и не нужны новые мощности?
— В чем прелесть нашего контракта с Ираком, там зафиксирована цена с каждого барреля, и нас мало интересует, какая будет стоимость нефти на рынке. Если будет изменение контракта, нас будет интересовать объем добычи. Конечно, это при условии, что в новом измененном соглашении не будет зависимости от мировой цены на нефть. К ноябрю, когда будет утверждаться бюджет на 2017 год и трехлетка, мы закладываем пока $40 за баррель и курс рубля к доллару — 65. Плюс делаем так называемую прогнозную цену — $50 за баррель при цене рубля 62-63 за доллар.
— Какие инвестиции вы закладываете на 2017 год?
— Ориентировочно где-то около $7,5-8 млрд и около $100 млрд за десять лет.
— Значит, вы рассчитываете на последующий рост инвестиций?
— Инвестиции в $8-10 млрд в год — это тот уровень, который позволяет нам выполнять все свои обязательства: платить дивиденды согласно политике компании, налоги и достойную зарплату работникам с учетом индексации. Чтобы были довольны акционеры, государство и наши работники. Поэтому в компании нет социального напряжения.
— Все ваши проекты идут в срок или могут быть отложены?
— Должна быть гибкая система. Мы ведь смогли пережить период, когда цена нефти рухнула со $110 до $30 за баррель. Мы сократили инвестпрограмму там, где это напрямую не влияло на наших работников и на перспективы развития. Мы быстро адаптировались и не снижали резко объемы добычи нефти. Сделали это достаточно плавно и гибко. Я надеюсь, что так и будет в будущем. Это позволяет нам сохранять наш объем добычи нефти в пределах 110-120 млн тонн условного топлива.
— И вы планируете этот объем сохранять?
— Да. Но для поддержания этого плато нужны колоссальные усилия. У нас основные месторождения находятся на достаточно поздней стадии, особенно в Западной Сибири, где падение с каждым годом усиливается.
— Есть ли у вас газовая программа по России?
— У нас газовая программа утверждена. Мы добываем в пределах 20 млрд кубометров газа в год (в целом по компании.— "Ъ") и будем добывать в среднесрочной перспективе где-то 24-30 млрд. Наша компания единственная, кто имеет долгосрочные контракты с "Газпромом" по продаже газа, и они нас устраивают.
У нас не решен один вопрос — это ввод Хвалынского месторождения на Каспии, которое разрабатывается по межправсоглашению. Казахская сторона настаивает, чтобы цена на газ была международной или такой, которая позволила бы иметь нормы рентабельности не менее 15% на данном месторождении. Казахстан предлагает два варианта: строить газопровод на территории Казахстана с покупкой газа по мировой цене либо строить газопровод в Россию, где "Газпром" должен гарантировать аналогичную цену на газ. К сожалению, пока мы к пониманию не можем прийти. Есть протоколы встреч на уровне двух президентов, созданы рабочие группы, мы работаем. И все согласовано по разделу продукции c месторождения, кроме одного — ответственность "Газпрома" по цене на газ. Я надеюсь, что к следующему году мы урегулируем данную проблему.
— Для вас это принципиальное месторождение?
— Конечно, это 10 млрд кубометров газа в год и 300-400 тыс. тонн конденсата. Для Казахстана оно тем более принципиально.
— Какой у вас план по добыче нефти на 2017 год?
— На 2017 год мы пытаемся стабилизировать объем производства за счет месторождения Филановского, в Западной Сибири изменяем схемы разработки ряда крупных месторождений. Не хочу говорить об Ираке, там добыча колеблется: то 20 млн тонн, то 3 млн тонн от компенсации (инвестиций.— "Ъ"). Мы в России должны стабилизироваться где-то на уровне добычи 86-88 млн тонн в год. На этой полке мы должны удержаться.
полная версия
kommersant.ru/11772