Первый вице-президент «Транснефти» МАКСИМ ГРИШАНИН
Фото: Михаил Зильбер
— Сейчас обсуждается выплата «Транснефтью» промежуточных дивидендов на 59 млрд руб. Как это отразится на инвестпрограмме?
— Мы направили на согласование в Минэкономики и Минэнерго дивидендную политику, предварительно обсудив ее с Росимуществом. Там записано, что компания будет стремиться платить около 25% от консолидированной чистой прибыли (по МСФО.— “Ъ”). Это то, над чем мы работали последние два года в рамках решений и директив правительства, которые существовали на тот момент. Эта дивидендная политика предусматривает ряд ограничений, связанных с уровнем долговой нагрузки компании. Если мы достигаем предельного уровня, то изменяем долю выплат. В прошлом году мы заплатили 4 млрд руб. дивидендов, в этом году — около 12 млрд руб. Сейчас есть дискуссия, что надо доплатить еще 50–60 млрд руб. Мы пока точные цифры не знаем. При этом у нас есть утвержденная правительством долгосрочная программа развития. Она связана с расширением ВСТО (нефтепровод Восточная Сибирь—Тихий океан.— “Ъ”) и со строительством новых трубопроводных систем, две из них мы вводим уже в этом году: Заполярье—Пурпе и Куюмба—Тайшет. При расчете источников таких капвложений был заложен определенный дивидендный сценарий, были посчитаны средства на программу техперевооружения и реконструкции действующих трубопроводов. Если этого не делать, в какой-то момент трубы будут изнашиваться, и нам придется снижать пропускную способность.
Тогда нам говорят, что для увеличения дивидендов надо уменьшать операционные расходы. Но весь объем операционных расходов «Транснефти» на 2016 год — 295 млрд руб. Если вычесть зарплату, все выплаты, которые начисляются на фонд заработной платы и являются обязательными, расходы по налогам в составе себестоимости, то остается около 120 млрд руб. Из них мы должны «сэкономить» 50–60 млрд руб. на дивиденды. Это невозможно. А если правительство рассчитывает на такие суммы каждый год, то откуда нам их брать? Сокращать операционные затраты на 20–30% ежегодно, повторюсь, невозможно. Остается прибегать к дополнительным заимствованиям, но не для того, чтобы инвестировать в объекты инфраструктуры, получать дальше прибыль, а чтобы выплатить дивиденды. Соответственно, мы быстро подойдем к потолку заимствований, и все кончится. По крайней мере та прибыль, из которой хотят изымать такие суммы.
Когда было принято решение о заморозке тарифов в 2014 году, мы сдвинули ряд объектов на год. Сейчас мы тоже рассматриваем вопрос о переносе вправо, на более поздние сроки программы капвложений в части техперевооружения, капремонта и в части объектов инвестпрограммы, которые не тронули в прошлом году. Естественно, мы не оспариваем решения собственника, но, пока оно не принято, идет дискуссия. Мы понимаем напряженную ситуацию с бюджетом, но нужен какой-то компромисс между сиюминутными задачами и определенной разумностью. Инфраструктура — это то, на чем строится экономический рост. Мультипликатор инфраструктуры всегда больше единицы. Из знаковых объектов, которые не должны сокращаться в наших расчетах, у нас осталось расширение ВСТО. До 2020 года мы этот проект завершим и не будем сокращать инвестиции в него.
— А может, эти требования по дивидендам основаны на международном опыте?
— В Великобритании в 1980-х годах ввели госпредприятиям дивиденды в 30% от прибыли. Эта практика просуществовала несколько лет. В итоге темп роста дивидендов опередил темп роста прибыли, и от этой практики отказались.
— Если я правильно понимаю, то 59 млрд руб.— это та сумма дивидендов, которую вы условно недоплатили за прошлый год по апрельскому распоряжению правительства. То есть с вас могут попросить еще полный объем дивидендов за 2016 год? Сколько может получиться?
— Не знаю. Это не нам решать. А вдруг у нас чистая прибыль будет ниже того, что от нас просят? Надо будет просить, чтобы вернули? Важно вот что: если каждый год менять дивидендную политику, то планировать программу долгосрочных инвестиций крайне затруднительно. Это с учетом того, что объекты инфраструктуры окупаются за десять и более лет.
— Вы оценивали дефицит бюджета «Транснефти» до 2021 года в 150–200 млрд руб. Теперь цифра может вырасти?
— Если дивиденды будут непонятным образом расти, то будет. Мы частично откажемся от капвложений, а дефицит будем покрывать заимствованиями до определенного предела.
— Какой у вас предел заимствований?
— 2,5 по отношению «чистый долг / EBITDA».
— А что можно отложить, если не ремонт и не основные проекты? Мы в нефти потом не утонем в случае аварий?
— Сначала не потонем, а потом будет просто дороже сделать так, чтобы не потонули.
— Если вы будете еще занимать, то в какой форме?
— В форме облигационных займов. Нам больше нравится публичный долг. Последние разы деньги привлекались ниже ключевой ставки ЦБ.
— Вы достаточно много потеряли на колебаниях валюты и хеджировании курса. Прогнозируете ли вы новые скачки? Какой у вас заложен курс в бюджете?
— У нас есть бюджетный прогноз курса доллара, который сделали Минэкономики и ЦБ, мы ничего своего не изобретаем. Зачастую прогнозы не оправдываются. Например, у нас тариф идет в 90% от прогнозного уровня инфляции. Но прогноз Минэкономики всегда ниже фактического уровня, а заниженная инфляция — это для нас заниженный тариф.
— Значит, конструктивного диалога у вас с государством не идет?
— Почему? Идет очень конструктивный диалог. Нас выслушивают в целом нормально, доброжелательно. Рабочая обстановка у нас с органами государственной власти, не можем пожаловаться.
— Может ли повлиять на сроки ввода того же ВСТО ваш конфликт с миноритариями из группы UCP, которых, по сути, поддерживает «Роснефть». Миноритарии требуют уравнять дивиденды на привилегированную и обыкновенную акцию...
— У нас нет никакого конфликта с «Роснефтью». Это крупнейшая в стране нефтедобывающая компания, мы естественная монополия трубопроводного транспорта. Мы не делим рынки, поэтому конфликта нет. Это все надуманная история. Мы регулярно встречаемся с руководством «Роснефти», решаем все наши вопросы, мы им помогаем там, где можем. У нас есть рабочие моменты, но они носят технический характер.
— Хорошо, но вы понимаете, зачем «Роснефтегаз», который владеет контрольным пакетом «Роснефти», купил пять привилегированных акций «Транснефти» и требует от вас большой объем конфиденциальных документов?
— Если государству нужны от нас какие-то документы, то мы предоставляем их через Росимущество, ревизионную комиссию и Минэнерго. Как там появился «Роснефтегаз», я не знаю. Наверное, случайно. Ну, купили бы они серьезный пакет, у нас есть некий держатель серьезного пакета «Транснефти» (UCP владеет 71% привилегированных акций.— “Ъ”). Говорят, он мечтает его продать.
— Даже если бы у «Роснефтегаза» был крупный пакет, зачем им информация о «Транснефти»?
— Не знаю, честно. Мы долго думали и не поняли. Наверное, кто-то решил таким образом поддержать группу UCP в судебном споре с нами и государством.
— Вы считаете претензии UCP необоснованными. Есть пути решения конфликта?
— Этот спор тоже надуманный. В нашем уставе записано, как дивиденды платятся. Когда миноритарные инвесторы покупали акции, устав уже существовал в текущем виде. Так что непонятно их удивление от того, что на привилегированную акцию меньше дивидендов, чем на обычную. А почему должно быть больше?
— Они требуют не больше, а столько же.
— Во-первых, есть документы, которые регулируют выплату дивидендов компании. А во-вторых, решение о том, как распределяются дивиденды, принимает не «Транснефть», а акционеры (100% голосующих акций у государства.— “Ъ”). Почему иск (UCP.— “Ъ”) подан к компании «Транснефть», а не к тому, кто на собрании акционеров голосовал? И тот, кто стоит за иском, прекрасно знает процедуру, но тем не менее лукавит…
— А вы не думали выкупить этот пакет?
— «Транснефть» должна выкупить пакет?
— Или государство.
— Государство — пожалуйста. Но давайте посмотрим на рост акций крупнейших компаний нефтегазового сектора. С 2011 года стоимость акций «Газпрома» практически не изменилась, «Сургутнефтегаз» вырос на 100%, ЛУКОЙЛ — на 50%, «Роснефть» — на 20%, а «Транснефть» — почему-то на 350% в рублях и на 100% в долларах за пять лет. И это когда другие дешевели, если считать в тех же долларах. То есть (привилегированная.— “Ъ”) акция «Транснефти» ведет себя как долларовая облигация с доходностью в 100% за пять лет. Вам не кажется это странным?
— Вселенский заговор, не иначе.
— И начиная с осени 2014 года стоимость наших акций каким-то чудесным образом коррелируется с курсом доллара к рублю. Мы задавали этот вопрос ЦБ. Говорили, что какая-то странная история, объем торгов маленький, какие-то компании друг другу по несколько акций в день продают и нагоняют курс. Может, там манипулирование есть? Нам ответили, что не могут установить конечных бенефициаров. Хотя некоторые из этих компаний зарегистрированы в юрисдикциях, с которыми есть соглашение об обмене информацией, в частности на Кипре. А наряду с этим у нас происходит концентрация акций в руках одной группы акционеров.
Как вы себе после этого представляете выкуп? Пакет, аккумулированный миноритариями, стоит существенную сумму. И, с одной стороны, мы видим напряженную ситуацию в бюджете, говорим про 60 млрд руб. дополнительных дивидендов и вдруг выкупаем акции «Транснефти» по искусственно завышенной цене? К тому же за что мы должны заплатить? За актив, который впоследствии будет работать и принесет нам прибыль? Нет. А зачем нам собственные акции? Это первое. И второе: мы должны будем заплатить фактически в иностранную юрисдикцию инвесторам фонда. Нам зададут логичный вопрос: если у нас есть лишние несколько сотен миллиардов рублей, почему они платятся не в бюджет, а отправляются за собственные акции в иностранные офшорные компании?
Вот «Роснефтегаз» как холдинговая компания мог бы купить не пять акций, а миллион. Тогда бы не только 100% голосующих акций было в руках государства, но и большинство привилегированных. И это было бы хорошо. Но не мне это оценивать.
— Есть понимание, зачем UCP наращивает пакет префов?
— Чтобы денег заработать.