О ордена, о нравы
Чем запомнились лауреаты на награждении в Кремле
22 сентября президент России Владимир Путин вручил государственные награды выдающимся людям Российской Федерации, среди которых на этот раз оказались бывший мэр Москвы Юрий Лужков, худрук Дома музыки в Санкт-Петербурге Сергей Ролдугин и, конечно, лидер ЛДПР Владимир Жириновский. С подробностями из Екатерининского зала — специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Лауреаты ждали начала мероприятия, как обычно, в круглом фойе 1-го корпуса Кремля. Их было очень много. Не больше, конечно, чем хотелось бы, но и не меньше.
Президент «Группы Альянс» Муса Бажаев приехал вместе с сыном получить орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
— То есть медали ордена, I и II степени, вам уже вручали,— спросил я, не понаслышке представляя себе очередность получения этих наград.
— Нет, я сразу к звездам… — потупился Муса Бажаев.
Заслуги перед Отечеством у него есть. Так, он построил в Палестине мульти-модально-культурный центр на улице Владимира Владимировича Путина. Имя улице дал не сам Муса Бажаев (а мог бы и, главное, хотел), а глава Палестины Махмуд Аббас немного опередил его.
Интересно, что за последние 25 лет Муса Бажаев стал единственным чеченцем, который получил орден за невоенные заслуги: этим и интересен.
Рядом стоял человек-оркестр, не ищущий пресной земной славы Сергей Ролдугин, который сегодня должен был пройти казнь публичностью (ведь это какая казнь для него),— и был готов к этому.
Впрочем, стоило подойти к нему — и его окружили, конечно, и другие журналисты, стосковавшиеся по нему с той секунды, когда стало известно об этих его офшорах. Но сначала он рассказал про концерт симфонического оркестра под управлением Валерия Гергиева в Пальмире.
— Мы вышли на сцену,— рассказал он,— на которой недавно убивали людей… И мы видели это место, где только что прощались с жизнью ни в чем не повинные люди… И конечно, охватывал трепет, потому что это же не просто так… Это особое, сакральное место… Поэтому и программа была выбрана такая, чтобы нельзя было заняться только траурным аспектом…
Сергей Ролдугин волновался. Но, похоже, не из-за того, что ему сейчас приходилось наконец иметь дело с журналистами. Нет, он, кажется, вдруг забыл об этом — потому что так отчетливо вспомнил про Пальмиру.
— Наоборот, надо было исполнить что-то жизнеутверждающее! — продолжил он.— Почему Гергиев выбрал такую оптимистичную симфонию? Потому что именно в это время должны рождаться идеи и вера в светлое будущее, в победу, и мы как раз помогали поверить…
Сергей Ролдугин не отдавал себе, я думаю, отчета в том, что в основном собравшиеся вокруг него люди слушают сейчас про Пальмиру и его переживания в ней из вежливости, дожидаясь, пока закончится лирика и начнутся офшоры, а он хотел высказаться, так как до сих пор молчал об этом — потому что вынужден был молчать и обо всем остальном, а оно идет в пакете... И теперь он простодушно делился тем, из чего для него состояла его настоящая жизнь, ну и ладно, слушателей у него и не должно было быть много. Да в конце концов, и одного было достаточно…
— С точки зрения жары было 54 градуса,— говорил он, и капельки пота выступали у него на лбу.— Это подвиг был для музыкантов! 54 градуса — и они сидели! У меня на репетиции спустили колки, и Валерий Абисалович расстроился: «Как будем играть — прямая трансляция?!» В тень надо занести инструмент, чтобы они опять не спустили… Но так и не доиграл до конца… Это было незаметно… Я там кое-что по-другому сыграл… В амфитеатре сидели непрофессионалы, наши военные, интеллигентнейшие ребята, низкий им поклон, обеспечили комфортное состояние мероприятия, так что мы не заметили никакой опасности, а ведь потом все-таки попали под обстрел, и погиб человек…
Тут я хотел было расспросить, как такое могло случиться и почему об этом до сих пор ничего не было известно, и спросил же, хоть и потом, и он даже сказал, что этот человек погиб, когда конвой уже уходил из Пальмиры… Накрыло последний бэтээр… Но сейчас он хотел о другом:
— И никто не вспоминал, что страшно, что могут выстрелить, все были охвачены порывом, и я не хочу сказать — идейным… А таким порывом, каким охвачен артист, когда он выходит на сцену, если даже играет в мирной деревне или в соборе, а не в Пальмире. И я тоже, когда выхожу на сцену, просто выкладываюсь по полной, и все мы выкладывались по полной…
Он снова говорил «спасибо» военным, на этот раз за то, что те выдали им каски и амуницию, а ехать-то было шесть часов от аэродрома до Пальмиры…
— И когда подъезжали, автобус вдруг подпрыгнул, я спрашиваю, а что это такое, а мне говорят: «Да это гаубицы…» Я говорю: «В ста метрах?..» Мне отвечают: «Да это исходящие!..» То есть бывают еще и входящие тоже, вы понимаете?! Оказывается, это было опасно, но военные создали такие условия, что мы не замечали, что это опасно!..
Мне в какой-то момент захотелось остановить его, потому что я видел, что сам он остановиться не может, а ведь наговорит сейчас такого, о чем потом обязательно будет жалеть, да и ведь уже наговорил… В этом человеке, демонизированном другими людьми или, вернее, журналистами за несколько месяцев настолько, что каждое его слово должно было вызывать шок и трепет, особенно у посвященных, а посвященными сейчас тут были все вокруг него…— а в нем на самом деле содержалась простота, за которой скрывалась опять простота, еще больше простоты… И больше там ничего не было. Вот не было, и все.
— И как мне говорили, часа за три до концерта туда,— он махнул рукой, указывая примерное направление,— послали такое количество исходящего, что оттуда уже ничего не прилетало…
Тут его, конечно, все-таки спросили про офшоры. Насчет того, как получилось, что у него там оказались такие деньги. Мне кажется, он репетировал ответ:
— Слушайте, когда у вас болит зуб, вы идете к специалисту. Когда мне нужны были деньги, я пошел к специалистам… И я не могу квалифицированно ответить, как, и что, и чего… Да, я в курсе, но комментарии давать не могу: меня на втором же слове собьют!.. Если вы меня спросите про Чайковского, тут я вас собью…
Но про Чайковского с ним здесь никто говорить не хотел. А с другой стороны, вроде и ответил…
—Я благодарен специалистам высочайшего класса, что они мне помогли. У меня доходы — это в Дом музыки… Вы не представляете, у меня проекты идут по всему миру, и у государства на это не хватит денег...
Он все-таки справлялся.
— У моих учеников,— рассказывал Сергей Ролдугин,— начинают спрашивать возле дома, как у меня, и что, и где… А я знаю только, что там все в порядке…
Тут он вдруг признался:
— Более того, у меня сейчас есть еще один план! Это будет в развитие этого момента!.. Новый, очень грандиозный проект. Он во многом ответит на вопросы, которые задают сию минуту…
И вот про это уже больше ничего не сказал, и кажется, был горд собою из-за этого… Впрочем, мне в общих чертах известно, о чем идет речь: о создании фонда, который на профессиональной, так сказать, основе будет покупать для России сокровища мировой музыкальной культуры. И уже никакой самодеятельности… Тем более художественной…
Тут его спросили и про Владимира Путина.
— Я вам хочу по секрету даже сказать… По секрету!..— воскликнул он.
Все десять человек с диктофонами в руках с готовностью кивнули. По тому, как судорожно у одного двигался кадык, я понял: никак не может сглотнуть слюну…
— Я вот такую деталь знаю. Охрана Обамы не решается оставить Обаму один на один с Путиным разговаривать! Это очень сильный показатель!.. Он может взять ответственность на себя… Он может сказать: «Я так решил!..» Вы можете сказать: «Это же диктаторские замашки!..» Но посудите сами: а бывает по-другому? Ведь по-другому не бывает…
— Без диктаторских замашек?
— Нет, без того, что кто-то должен взять на себя ответственность! Назови его диктатором, или лидером, или генеральным секретарем — он должен взять на себя ответственность! И он берет! В отличие от госпожи Меркель, от господина Обамы, которые всегда будут скрывать даже договоренности…
Сергей Ролдугин вдруг обнаружил знание совершенно свежих реалий.
И тут он признался, что знает, кто победит на президентских выборах в США.
Он раздумал было продолжать, но стоило его приободрить, и он продолжил:
— Вот вы проверите потом! Победит Трамп.
Дальнейшие расспросы привели к тому, что это сказал ему человек с Востока…
— Один очень мудрый человек… Я ему верю…
Без сомнения, Сергей Ролдугин мог рассказать еще много интересного, хотел он этого или нет.
Но мне нужно было подойти еще к родителям полицейского Магомеда Нурбагандова, они получали сегодня в Кремле для сына звезду Героя России. Они уже говорили журналистам, о чем будут думать в ту минуту, когда примут ее из рук президента… И им удавалось сказать на эти необъяснимые вопросы что-то настолько доходчивое, что больше и вопросов-то не было. Когда лоб в лоб сталкиваешься с такой ясностью, сразу все понятно, и к тому же на сто шагов вперед…
Сейчас они сидели на диванчике и молчали друг с другом, все журналисты ушли. Я спросил Кумсият Абдурагимовну, когда она в последний раз была в Москве. Оказалось, в 1988 году. Она, врач-терапевт, приезжала на учебу. Она и сейчас работает завполиклиникой и каждый день практикует. Она рассказывала, что Москва совсем, вообще неузнаваема, и что жалко, что приехала только сейчас, и что если бы еще не по такому поводу…
— Тяжело вам сейчас? — спросил я ее.
— Очень тяжело,— сказала она и даже чуть-чуть, слабо так улыбнулась.— Это такой мальчик был…
Я так хорошо знал такую улыбку. Конечно, она была на успокоительных. По-другому она не смогла бы, наверное, сделать и шагу. А так — могла, и даже улыбнуться могла, и говорить, и про Москву рассказывать.
Но думала она только про сына, и про его двоюродного брата, который тоже там был и которого тоже убили.
— Отец,— сказал мне потом сотрудник МВД, который сопровождает их в Москве,— еще держится, а мать — нет, ей совсем плохо…
— Вы будете мстить? — спросил я отца.
Он промолчал. Я повторил. Он ничего не ответил. Мне казалось это странным: он сидел прямо, смотрел на меня и внимательно же слушал. Что же он не отвечал? Или это и был ответ?
— Вы его еще раз спросите,— посоветовал сотрудник МВД.— Он не слышит вас сейчас, по-моему…
И он положил руку на плечо Нурбаганду Нурбагандову. Тот вздрогнул и растерянно посмотрел на нас:
— Ох, извините!.. Задумался…
Я снова спросил, хотя вопрос звучал уже как-то нелепо.
— Некому мстить,— сказал отец.— Их убили уже. Отомстили.
— Их уничтожили,— подтвердила и мать.
Слова «убили» ей было мало.
— Государство принимает меры,— пожал он плечами.— Троих уже нет. Двое сидят. Это уже не мое дело.
Сидящим он мстить уже не хотел.
Лучше было не спрашивать ни о чем больше этих людей. Им еще целый день и все завтрашнее утро предстояло отвечать на вопросы журналистов. Улетали они только днем. В нескольких метрах от нас стоял лидер ЛДПР Владимир Жириновский. Странно, он только недавно здесь же получал, я помню, орден Александра Невского. И рассказывал мне, что на Думу пришла некоторая квота на ордена, досталось и ЛДПР, и фракция решала, в зависимости от вклада человека в дело партии, и орден Александра Невского достался ему, Владимиру Жириновскому, а как вы хотели.
— Сегодня получаю орден «За заслуги перед Отечеством». II степени,— выделил Владимир Жириновский.— Четвертой есть, третьей есть… А этот орден с моим юбилеем связан. Указ был в апреле, обычно месяц-два идет очередь на награждение, а там выборы начались… Ну куда под выборы давать… Так что это под личный юбилей… Это с нашей победой на выборах никак не связано. Я мог не депутатом быть, а токарем — и все равно бы получил! Вот идет Ковальчук (Михаил Ковальчук, президент Курчатовского института.— А. К.), вот Вербицкая (Людмила Вербицкая, президент Российской академии образования.— А. К.)… Они все разными делами занимаются!.. А орден получаем один и тот же. А вот орден Александра Невского — да, по квоте на депутатский корпус…
Да, Владимир Жириновский хорошо понимал разницу между орденами и их истинную тяжесть…
Воспоминания о проведенной кампании все еще будоражили воображение Владимира Жириновского. Он говорил о том, что ему не давали нормально проводить встречи с избирателями, что в Рязани перед его приездом распустили в увольнительную весь полк ВДВ, с которым он договорился встречаться («Приехал — а полка нет!..»)… И что на телевидении если давали время, то всем: если ему, то и Зюганову…
— Зюганова даже лучше показывали,— традиционно пожаловался он.— Меня, скажем, в пять вечера, а его — в полдевятого!.. И чуть подольше…
— А наоборот не было,— догадался я.
— Не было! — возмутился он.— Все время у него получше! Потому что он все время шантажирует власть… Я лю-ю-ю-де-е-й выведу-у-у!.. Я то, я это…
Тут позвали уже наверх, в Екатерининский зал, и очень быстро вошел президент: ему сегодня предстояли четыре только публичных мероприятия.
— Бывает так,— сказал он,— что судьба отмеряет человеку лишь несколько минут, мгновений, чтобы совершить настоящий поступок, сделать свой выбор: или струсить, или шагнуть в бессмертие.
Он говорил, конечно, о лейтенанте Магомеде Нурбагандове.
— Наш жизненный путь заканчивается рано или поздно… Всегда, и это…— он помедлил.— Как говорится, не обсуждается.
«Не обсуждается» — это прозвучало очень по-военному.
— Вопрос в другом,— продолжил он.— Вопрос в том, как мы жили или, как в данном случае, как ушли из жизни.
Мама лейтенанта наконец расплакалась (и слава богу), мне об этом потом говорил один из сидевших рядом с нею.
— Уверяю вас: если бы нашему сыну давалась вторая жизнь, он поступил бы так же,— сказал президенту Нурбаганд Нурбагандов.
Судя по видео, которое потом нашли у боевиков, он и правда так сказал бы столько раз, сколько у него было бы жизней.
Почти все, кто получал награды, считали своим долгом что-нибудь сказать. Режиссер Станислав Говорухин, получая орден «За заслуги перед Отечеством» первой, между прочим, степени, сказал, что «кто-то, наверное, усмехнется: “Когда же ты успеешь доказать, что оправдываешь этот, как ты говоришь, аванс”»…
— А вот у Ивана Сергеевича Тургенева есть такие стихи в прозе «Мы еще повоюем…». Стайка воробьев, над которыми кружит ястреб, выскакивает на дорогу и клюет зернышки. Особенно бойко выступает один воробушек такой дерзкий, громко чирикает, как будто и сам черт ему не брат… Посмотрел я на это, пишет Иван Сергеевич, рассмеялся, встряхнулся, и все грустные мысли — вон из головы. И пускай кружит надо мной мой ястреб… Мы еще повоюем, черт возьми!..
Пока что все разговоры в этом зале были, как ни странно в такой день, о жизни и смерти. И о смерти гораздо больше, чем о жизни.
Ну и вдруг натворил дел Владимир Жириновский.
— Орден,— рассказал он,— называется «За заслуги перед Отечеством». У нас было три Отечества. Российская Империя, Советский Союз и нынешняя демократическая Россия. И мы иногда размышляем, какая идеология, какие скрепы…
Он цитировал, но на Владимира Путина даже не глядел. И предстояло понять, куда он клонит.
— Но в XIX веке размышлений не было,— произнес он.— И у Российской Империи был самый лучший государственный гимн. Буквально четыре строчки…
И он вдруг поднял глаза в невыносимую бело-голубизну Екатерининского дворца и прокричал туда:
— Боже! Царя храни!
Сильный, державный!
Царствуй на славу нам!
Царствуй на страх врагам!
Царь православный!
Боже, царя храни!
Последние две строчки он буквально простонал, воздев руки кверху.
Если в этот день в Москве на каких-нибудь других подмостках играл бы какой-нибудь другой актер, он должен был бы встать на колени при имени «Владимир Жириновский»: от любого актера лидера ЛДПР сейчас отделяла пропасть. Слишком уж велик он был сейчас.
Только бы продержаться ему до конца, думал я… Только бы не дать петуха… Ведь уже и Владимир Путин усмехнулся, и в зале те, кому надо, засмеялись тому, что поняли, да нет — осознали… Держаться! Идти прямо, не останавливаться!
И тут он, идя мимо цар… да нет, нет, президента, вдруг скосил на него глаза так, что я даже испугался, как бы так у него и не осталось, я слышал, что так бывает и потом не поправить…
И утвердившись в его усмешке, Владимир Жириновский пошел дальше, только что не насвистывая. Все получилось.
— Что можно ждать от 81-летнего старичка? — спросил себя митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий.— В светском мире мы знаем, как относятся к пожилым людям. А в церкви — как вино: чем выдержанней, тем крепче. И всю свою духовную крепость я посвящу и дальше служению святой церкви и любимой родине.
Крепость 81-летнего старичка сомнений не вызывала. Хотя забродить, конечно, можно в любой момент…
Тут начали вручать орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени, и к микрофону вышел Юрий Лужков. В протокольной справке после фамилии каждого лауреата стояло «президент открытого акционерного общества», «токарь-карусельщик»… А после Юрия Лужкова стояло «г. Москва». И то верно. Хоть, слава богу, и неактуально.
Странно, голос Юрия Лужкова дрожал — надеюсь, не предательски.
— Я обращаюсь к вам,— сказал он Владимиру Путину,— с таким, менее официальным обращением (не так, видимо, как Владимир Путин к нему.— А. К.), потому что я вижу в вас человека, для которого понятия «честь», «достоинство», «совесть» очень и очень близки.
И он сейчас ничего, конечно, не хотел сказать про Дмитрия Медведева, при котором был уволен «за утрату доверия».
— И эта награда, которую вы мне сегодня вручили, для меня имеет очень большое значение, потому что это еще и определенный символ возвращения из того безвременья, в которое я был погружен несколько лет назад (а скорее всего, именно его она и означает.— А. К.). Владимир Владимирович, в эти дни я отмечаю восьмидесятилетие. Это непонятная для меня дата. Я не стал пенсионером. Я продолжаю работать. Продолжаю работать, и я занялся сельским хозяйством. Выращиваю гречку и обеспечиваю краснознаменный Балтийский флот…— Юрий Лужков помедлил.— Гречкой.
Тут уж, похоже, не только его самого пробило на слезу.
— Владимир Владимирович, за эти годы я, кроме конкретной работы, пытался познать проблематику, тяжелую, сложную проблематику, которая сложилась в нашем сельском хозяйстве. И кое-какие выводы я мог бы изложить вам, ибо развитие сельского хозяйства может нам дать отказ от зависимости от нефти и газа. Оно возвращает нам нашу идентичность и самобытность, которая рождается в недрах нашего народа, около нашей земли…
Глубоко копнул Юрий Лужков… эту землю…
— Я думаю,— закончил он,— для всех нас, хоть я городской житель, москвич… Пришла пора подумать и решить все те вопросы, которые я готов вам доложить по развитию сельского хозяйства.
Лично я, конечно, сразу засомневался: да надо ли?.. Ведь так, кажется, все хорошо сейчас идет с сельским хозяйством-то… Зачем же Юрию Лужкову докладывать о нем президенту? Юрий Лужков и сам сейчас, боюсь, не подозревал, какая вдруг опасность нависла, казалось бы, на ровном месте над сельским хозяйством большой страны… И вся надежда теперь была только, как обычно, на Владимира Путина. Не надо бы встречаться-то, а?..
Космонавт-испытатель Максим Сураев рассказал, получая орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени, что он провел в космосе 335 суток за два полета, а ведь это почти год жизни. Ему понадобилось пять тысяч раз облететь планету, чтобы в конце концов убедиться, что «самая красивая, самая большая, самая великая страна — это Россия».
— Да,— добавил Максим Сураев,— нашим соседям, якобы друзьям, иногда не очень выгодно, когда Россия такая мощная и великая. И спасибо вам за тот курс, который вы ведете. И выборы показали, что народ поддерживает вас!
Да, такое и в самом деле можно разглядеть только из космоса.
А гендиректор корпорации «МиГ» Сергей Коротков, получая орден Александра Невского, сформулировал еще проще:
— Та, работа, которую вы проводите, позволяет нам вмешиваться в международное расписание!
И добавил, что «сегодня в любой точке земного шара можно сказать, и это будет гордо: “Я — российский инженер!”».
Я представил себе, что вот так встанет человек хотя бы в парижском кафе «Две мельницы» и громко скажет: «Я — российский инженер!..» Ну, на первый раз, конечно, пропустят мимо ушей: с кем не бывает… А на второй, конечно, уже и за телефоны схватятся: надо же человеку помочь успокоиться…
А вот худрук академического Театра балета Бориса Эйфмана, получая орден Почета, изысканно поблагодарил президента за «абсолютно личную творческую свободу».
И его, и нашу, и, видимо, вашу.
Юрий Малышев, президент музея имени В. И. Вернадского, занимавший посты в угольной промышленности страны, в том числе и той самой, рассказал недрогнувшим, между прочим, голосом:
— Помню, вы шли с Дмитрием Анатольевичем (Медведевым, председателем правительства.— “Ъ”) по Красной площади, и Дмитрий Хворостовский пел: «Вот солдаты идут…» И я думал, какая же тяжелая ноша на вас, солдатах…
И Юрий Малышев дал понять, что готов разделить ее с двумя этими солдатами…
Более всех был краток гендиректор Эрмитажа Михаил Пиотровский, получивший орден Дружбы:
— Господин верховный главнокомандующий! (Эх, да он же товарищ…— А. К.) Спасибо, что опять отстояли победу.
В таких случаях надо, конечно, и свое звание указывать.
На этом церемония, в общем, и закончилась. Владимиру Путину осталось только выпить с лауреатами шампанского. Он чокался с ними, и я видел, как из-за других спин бочком-бочком протискивается поближе к президенту Юрий Лужков. И ведь протиснулся! И снова негромко и старательно стал рассказывать, как преобразит нынешнее состояние сельского хозяйства страны его личное знание. Президент рассеянно кивнул, а Юрий Лужков вдруг отчего-то страшно подмигнул ему.
Снова стало нехорошо.