В Москве умер Юрий Злотников, выдающийся нонконформист, одним из первых вернувшийся к абстрактному искусству во времена оттепели. Ему было 86 лет.
Фото: Сергей Киселев, Коммерсантъ / купить фото
Жизнь и карьера Юрия Злотникова могли бы сложиться иначе и проще. В 1943 году он поступает в Московскую среднюю художественную школу, элитное заведение, где учились как будущие адепты «сурового стиля» (Гелий Коржев, Павел Никонов), так и концептуалисты (Илья Кабаков). Из МСХШ прямая дорога пролегала в Суриковский институт при Академии художеств, а оттуда — на республиканские и федеральные выставки, к заказам, коллекции Третьяковки и так далее. Но во второй половине 1950-х годов происходят два события, меняющие отношение Злотникова к своей профессии.
В 1956 году он знакомится с Владимиром Слепяном, математиком и начинающим художником из Ленинграда. А в 1957 году в Москве проходит Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на художественную программу которого приезжают и молодые абстракционисты Европы и США. Слепян и Злотников, вдохновившись примером зарубежных коллег, держат курс на эксперимент. Слепян использует пылесос как инструмент, предвосхищая образчики машинного искусства группы Zero. Злотников рисует серию «Сигнальная система» (1957–1961). Он так и не получает высшего образования, работает в Большом театре и ВДНХ оформителем, в общем, всячески сторонится институтов, формирующих эталонного советского художника. Опыт и профессиональная смекалка, правда, все-таки помогают ему стать членом Союза художников в 1972 году.
О том, как художник понимал живопись до момента столкновения с абстракцией, свидетельствует «Витрина» (1956), украшающая постоянную экспозицию Третьяковской галереи на Крымском Валу. Это возвращение к тому, что было до беспредметничества — русскому футуризму Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой в частности. «Сигнальная система», однако, уже чисто абстрактная: здесь нет ни намека на реальность, зато много отсылок к модной в то время кибернетике, науке об управлении обществом и космическом предназначении человека — понять вселенную, объяснить и сохранить ее от неминуемого распада.
Благодаря общению с математиками и технарями другого профиля Злотников навсегда поверил в абстрактное искусство как высшее достижение культуры. Оно оттачивает интеллектуальные способности, проверяет зрителя «на вшивость», помогает осмыслять любые события истории, хоть актуальной, хоть легендарной, от библейской легенды до терактов 11 сентября 2001 года. И несмотря на то что у Злотникова бывали периоды возвращения к фигуративному искусству, он четко придерживался довольно ортодоксальных взглядов и не считал нужным адаптировать их к языку брежневской, горбачевской, ельцинской или путинской эпохи.
Всю свою жизнь Злотников, человек, прямо скажем, негибкий, находился в непримиримой оппозиции к своим ровесникам и другим поколениям. В работах концептуалистов Ильи Кабакова и Эрика Булатова его не устраивала излишняя законченность. Живопись лианозовского круга (Оскар Рабин, Лидия Мастеркова, Владимир Немухин) и главного оппонента Кабакова Эдуарда Штейнберга он считал «тухлой», а их настроение называл «социальным сентиментализмом». Постсоветское искусство Злотников тоже недолюбливал за излишнюю, по его мнению, ориентацию на рынок. Последний виток интереса к личности и творчеству Злотникова связан, собственно, с его риторическим даром. На публичной дискуссии Ильи Кабакова и американского художника Джона Балдессари в Центральном доме художника в сентябре 2013 года Злотников выступил с аргументированным опровержением пассажа Кабакова об «оскотинивании», якобы охватившем общество и художников в конце 1940-х. Злотников ценил своих учителей и то усилие, которое им приходилось делать в тоталитарной стране для того, чтобы передавать ученикам хоть крупицу информации. На самом деле его «Сигнальная система» тоже об этом: как на послевоенном пустыре, через тридцать лет почти постоянных репрессий, через плоскость картины снова пробивается разумная жизнь.