«Дуэль — это неподчинение миру»

Вышел в прокат фильм "Дуэлянт". О чести, скорости эмоции и правде киномира "Огонек" побеседовал с режиссером картины Алексеем Мизгиревым

— Ваш фильм все-таки про дуэль или про что-то еще?

— Нет, он про честь. И про дуэль как форму защиты этой чести. Он про невозможность жить униженным и о нутряном, почти животном желании восстановить эту самую свою честь.

— А когда вы писали ваш сценарий, вы думали о том, что у фильма неслыханный для авторского кино бюджет — 725 млн рублей — и его должна принять и посмотреть очень широкая аудитория. Вы как-то адаптировали свой фильм к массовому зрителю?

— Мне хотелось бы, чтобы эта картина была просто эмоциональной. Она действительно выйдет в по-настоящему широкий прокат, ни одна картина моя так не выходила, все они вместе взятые, может, составляют пятую часть от того количества копий, которым выйдет сейчас "Дуэлянт". И я понимал, что это будет, но я не хотел идти против принципов, не хотел потерять себя как человека, который снимает кино ради чего-то важного. И ответом для меня было слово "эмоция". Мне казалось, что и публика немножко выросла. Например, фильм "Выживший" у нас в стране собрал почти миллиард рублей, что невероятно огромная цифра для картины такого рода, потому что это чистый арт-фильм, без сюжета особенного, без наворотов и аттракционов, там все не поверхностно-легкомысленное, а даже брутальное.

У меня был разговор с Роднянским перед съемками. Мы сидели у него в кабинете, что-то там обсуждали, и он говорит: "Леша, скажи, на какие фильмы ты ориентируешься, какой тип кино собираешься снять? За что будем цеплять?" Я говорю: "Знаете, Александр Ефимович, вот нет у меня референса. Я не могу вам сказать, что это будет похоже на это и это. Как любят в Америке, мол, это фильм, в котором Чужой встречается с Мэри Поппинс. И я не хочу даже придумывать, я не хочу, потому что мы идем за интуитивным ощущением".

Мне кажется, что если зритель будет потрясен, эмоционально потрясен, не через голову и даже не через сердце, а через живот, то, значит, фильм работает, значит, его надо посмотреть. Нравится или не нравится, не в этом дело, но интересно увидеть, самому определиться с мнением. Фильм не похож на то, что делалось у нас до этого. Эпоха вроде знакомая, понятная, но ракурс непривычный. Это не костюмная история, это история про людей. Все равно у людей есть ощущение чести, понимаете, это базовое. У людей срабатывает это ощущение. И даже в пьяном "ты меня уважаешь?", пусть в карикатурной форме, это живет.

Продюсеры до завершения картины устраивали показы на фокус-группах разного возраста, получились интересные результаты. Те, кому за 30, не хотят актуализировать понятие чести. Агрессивный был разговор между ними, даже спорили, почему герой Федорова не пошел и сразу не убил героя Машкова? Допустить, что он хочет что-то в себе восстановить, а не просто совершить убийство, животную месть, и сделать это с открытым лицом, в голову им не приходило. Потому что для большинства, не для всех, конечно, успех и честь — несоизмеримые понятия. Все хотят успеха. Длиннее машина, больше квартира. Зато молодые, которым от 16 до 25 лет, с радостью воспринимают эту историю...

— Жизнь не мяла еще.

— Вот 30-летние и говорят, что жизнь помяла и будет...

— Конечно, накапливается жизненный опыт, и люди получают опыт компромисса ...

— В середине XIX века для них было важно остаться самими собой. Это борьба человека с несправедливостью этого мира, и она вовсе не исключает понимания этого мира. Ощущение тупиковости от того, что ты не можешь переломить сложившуюся ситуацию, не означает, что ты должен смириться. Нет, изменить, наверное, ничего и нельзя. Но это не означает, что я ничего не буду делать. И в этом мой выбор. Это вещь не глупая совсем. Просто сам факт неподчинения этому миру. Человек просто знает, что он не должен подчиниться, не должен стать таким, каким ему предлагает действительность.

Я считаю, что мы сделали картину, в которой все прыгнули выше своей головы — артисты, операторы, художник... Они работали не потому, что их заставили, а потому, что им хотелось, и они сделали это от большой любви к материалу и к тому способу решения материала, который я предложил. И это сделано лучшими людьми нашей страны, одними из лучших. И это необычное зрелище. Необычное. Я имею в виду, что оно нестандартное по своей придумке и по своему решению. Такого XIX века с такими отношениями еще не было — все будет новое. Это очень свежая картина, и она снята очень свежим языком. Она не старперско-сериальная.

И мне, и продюсерам, и всем артистам, всей группе, людям, которые насмотрены и тоже много чего знают, хотелось удивить даже не публику, а самих себя прежде всего. Показать, что мы тоже можем быть свободными и в то же время технически оснащенными.

— То есть если человеку понравился фильм, то он придет второй и третий раз, и ему будет что рассмотреть. Но при всей подлинности вещей у вас появилась возможность создать с нуля новый мир, которого никогда не было...

— Как это не было? Был, в XIX веке.

— А у вас в каком году действие происходит?

— В 1860-м. Это основное, есть еще флешбэки, где сюжет откатывается на 5-6 лет назад.

— В это время дуэли в России были уже не столь популярны, как мне кажется, пик дуэлей приходился на более раннее время, или я ошибаюсь?

— Когда был, как вы говорите, пик, они почти ежедневно убивали друг друга. Позднее Александр III разрешил дуэли между офицерами на саблях. Потому что они, как правило, не доводили поединок до летального исхода. А дуэль на пистолетах — это уже не физкультура, тут играет роль не умение фехтовать и не физические данные. Тут шанс убить или быть убитым куда выше. Когда я стал заниматься историей дуэлей, понял, что невозможно подсчитать, сколько их было, потому что дуэли были запрещены, за них полагалось уголовное наказание. Именно поэтому дуэль — это тайная операция, платили священнику, платили врачу, чтобы они, если был убитый, помогли подстроить смерть от несчастного случая или самоубийство. Изначально дуэлянты соглашались на это, составляли документ, секунданты его подписывали. И в этом документе указывались все пункты поведения — до, во время и после. Это была нешуточная вещь. Если секундант не исполнял правила, это был уже вопрос к чести секунданта, тогда были дуэли секундантов. И так это колесо крутилось до бесконечности. Все остро ощущали, что честь надо защищать.

— А что такое честь — чувство собственного достоинства или это все-таки социальная категория?

— Это сложнейшее понятие, которое включает в себя и социальную характеристику, и индивидуальное ощущение. Честь — возможность личности быть, я бы даже сказал, возможность человека как такового оставаться самим собой, иметь свое имя и присутствовать и в обществе, и на земле вообще. Если у тебя нет чести, значит, ты просто не можешь существовать физически. Поэтому не было вопроса, становиться ли на линию огня... Причем стрельба была не главным моментом, многие стреляли в воздух, стреляли мимо. Но необходимо было себя поставить в условия, когда ты можешь умереть. Честь была вопросом жизни и смерти. И, чтобы ее сохранить, нужно было встать в эту зону, где тебя могут лишить жизни.

— Чисто экзистенциальная ситуация.

— Да, честь — это экзистенциальное понятие. В ее основе — не спесь и даже не достоинство, и уж точно честью не меряются. Честь приписана только благородному сословию, например у крестьянина не было чести. У купца не было чести. Если купец каким-то образом оскорбил дворянина, дворянин не стрелялся с ним, либо бил его, либо шли в суд. При этом купец или крестьянин, или мастеровой вполне могли быть честными людьми. Я думаю, что всякий человек, обладающий честью, честен, но не всякий честный человек обладает честью.

— Почему вы все-таки выбрали 1860-е годы?

— С одной стороны, в это время еще не начались политические реформы, от которых общество изменилось, но уже не было и реакционности, мне не нужны были дуэли в качестве протеста относительно власти. Плюс это начало технологического прорыва. В Англии, во Франции, в Бельгии появились газовые лампы, в Лондоне запустили метро, появились паровые машины. Старое еще не умерло, а новое окончательно не пришло, был такой микс, очень любопытный с точки зрения стиля. Много странных вещей, пистолеты мы нашли необычные, но это подлинные пистолеты. Когда мы поглубже заглянули в это время, все оказалось там более причудливо и более интересно, чем мы ожидали. У нас ведь довольно шаблонное представлении о ХIХ веке, сотканное из литературы, из фильмов и спектаклей академических театров. Но вот известный фильм Владимира Мотыля о декабристах "Звезда пленительного счастья" сделан как противовес советскому кино, в котором рабочий и колхозница — люди с простыми квадратными лицами — обсуждают премию, молотки и гвозди. Мотыль хотел снять принципиально другое, о благородстве, о духе, о человечности. Поэтому многие вещи, которые были присущи этим людям, он принципиально не замечал. К счастью, мы сейчас свободны от этого противостояния. И можно посмотреть на людей того времени в их объеме, в их полноте. Не всегда и не везде говорили: "Милостивый государь, не соблаговолите ли удалиться?"

— Безусловно, они и матом могли, вообще-то и Пушкин, как известно по письмам, не стеснялся в выражениях...

— Дело не в мате, а в скорости эмоции. Когда ты говоришь в "благородном регистре" — не соблаговолите ли вы покинуть это помещение,— это совсем другая скорость эмоции, чем когда ты говоришь — пошел вон! Я читал много разной литературы, к счастью, многое издано, письма или вот вызовы, письменные вызовы на дуэль. Мне попалось письмо неизвестного офицера, который вызывает другого офицера, которому пишет: "Ты не знал, что я человек и меня по пружинам ворочать нельзя". Мне кажется, это выражено совсем не изысканно, но поэтому точнее и интереснее. Эмоция и талант людей в их восприятии жизни лично меня восхищает. Поэтому я не хотел снимать фильм в духе расхожего представления на Черной речке, где противники в белых рубашках стоят на фоне снега или каких-то трав высоких, и звучит: "сходитесь", "стреляйтесь".

Было много и подлых дуэлей. Известна история, в которой некий нищий дворянин вызвал в Иркутске какого-то сановника местного, сделал это прилюдно, поэтому чиновник не смог отказаться. И вот этого дворянина посадили на съезжую, держали его там всю ночь перед дуэлью, выпустили утром, сановник нанял бесчестных секундантов, которые ему пистолет зарядили, а тому дворянину — нет. Вызвавшего после бессонной ночи привели, поставили, а на сановника еще кольчуга специальная была надета, вроде бронежилета. И в итоге тот выстрелил, не зная, что выстрел холостой, а сановник его и убил. Потом все-таки это вышло наружу.

"Честь — возможность личности быть, я бы даже сказал, возможность человека как такового оставаться самим собой, иметь свое имя и присутствовать и в обществе, и на земле вообще"

— Сановник мог обжулить, но уклониться не мог?

— Там интересный нюанс. Вызывал на дуэль обиженный, и обидчик уклониться не мог. Но если обидчик убивал обиженного, то все — на нем вины нет, он оказывается очищенным, вина забыта, потому что он тоже стоял под выстрелом и мог быть убитым, шансы равны. Ощущение справедливости как некоего высшего закона присутствовало, конечно. Обиженный выбирает форму дуэли. Бывали экстремистские, лоб в лоб. Один пистолет заряжен, другой — нет. По жребию выбирают пистолеты, наводят их в упор. Стреляют. Один — чик, другой — ба-бах. При этом один обиженный, другой — обидчик. И, выбирая такую форму, обиженный делает ставку на справедливость. Пусть Бог, закон, судьба, как хотите, решат. Я прав — тогда я убью его, если меня убьет, значит, есть какая-то другая правда, которая мне недоступна, но она есть.

— Вы прежде снимали небольшие авторские фильмы, то, что называется малобюджетные, а тут бюджет более 700 млн рублей, для России это очень много. Как вам с этим работалось, это радость или нагрузка на нервы?

— На самом деле производство "большого фильма" несильно отличается — тот же оператор, те же осветители, те же световые приборы, операторская техника и так далее. Только вместо 10 человек массовки у тебя 500. Поэтому я принципиальной разницы не почувствовал.

Продюсеры, конечно, рискуют, они же не получают этот бюджет из воздуха, они сами его формируют, используя разные источники финансирования... Режиссер рискует своей репутацией, именем, а продюсер — деньгами. А в нашем мире, как говорил мой учитель Вадим Абдрашитов, деньги — материя грубая. Нам во ВГИКе объясняли: на съемках все всегда против вас — погода, некомпетентность одних людей, излишняя компетентность других людей, обстоятельства, администрация и так далее. Миллион препятствий, которые встают между тобой и твоим замыслом. Преодолевать эти препятствия, по сути, и есть работа режиссера, собственно на творчество не так много приходится.

Я сам придумал эту историю, написал сценарий, пришел к Александру Роднянскому. Был очень долгий подготовительный период, мы начали снимать немногим больше года назад, а работать — около двух с половиной лет назад. Все требовало тщательнейшей подготовки — не только текст, но каждая деталь, каждая чашка, каждый пистолетик, каждая декорация. Изначально было понятно, что мы хотим сделать штучную работу, не потоковую. Каждый объект доводили до нужного качества, в фильме нет ни одной случайной детали, ни одной проходной улицы, стены. Даже то, что не было построено нами, мы доводили до нужного состояния. Даже в музейных интерьерах, в которых сложно что-либо менять, мы умудрялись, не обманывая, конечно, закон, что-то привносить свое, чтобы место было живым...

— В превью к вашему фильму много сказано о подлинности, о том, что нашли настоящие дуэльные пистолеты, из которых стреляли. Что кареты вы привозили из-за границы, сундуки покупали на европейских аукционах. Зачем вам такая высокая степень подлинности вещей в кадре?

— Потому что это видно. Этого не заметно в сериале, который смотрят на маленьком экране. Да и даже там видно. Когда артист берет в руки настоящую вещь, у него глаза меняются. Тем более наша картина будет демонстрироваться в формате IMAX, то есть на огромном экране. На нем хорошо видно, настоящая ли это вещь или бутафория. Поэтому любая кровать, комод или какой-то стол, который художник вез из Европы на фурах, несет ощущение настоящего. Я хотел добиться подлинности не только вещей, главным, конечно, была подлинность актерского существования, но актер не может существовать в безвоздушном пространстве. Ведь фильм же не исчерпывается сюжетом, фильм — это создание мира, в котором есть и сюжет, и характер, и предметный мир и так далее. И мне не хотелось делать фанерную, костюмную, декоративную историю.

Беседовала Алена Солнцева