Нужна смелость, чтобы написать роман о разборках "афганцев" с бандитами и между собой. Чтобы на материале, полностью ассоциирующемся с сериалами и вокзальными книжными развалами, попытаться объяснить, как изменилась (а вернее, совсем не изменилась) жизнь в России. "Ушли бандиты и банкиры, пришли мошенники и менты. Мир оплела сеть интернета. Все заговорили друг с другом по мобильным телефонам, и стало непонятно, как раньше обходились без них. Герман теперь обедал в фастфудах, а расплачивался карточкой в "платоматах" (еще даже не придумали, как называть эти стойки с экраном и щелью для купюр)... А ведь все то же самое. Вроде столько нового, а ничего не изменилось. Это если по большому счету... Он, Герман Неволин, все равно — никто. Как тогда на той войне, где он был солдатом. Там он работал шофером, и сейчас он шофер, и будет шофером, аминь. Это навек, и уже точно известно, что навек; без шансов"
Если смотреть на этот текст как на часть писательской траектории Алексея Иванова, то в нем можно увидеть подтверждение того, что нелюбовь и злорадство не лучший двигатель его таланта. Ведь предыдущий роман, посвященный загниванию московского офисного планктона и запомнившийся шедевральной фразой приглашения к сексу ("Зая, встань к столу,— тихо попросила Мариша.— Я миньку хочу..."), казалось, подводил черту под надеждами, когда-то возложенными на этого автора. "Ненастье" же, написанное скорее в героизаторском ключе,— это попытка знаменательная на поле нашей литературы вообще.
Алексей Иванов
Фото: Олег Харсеев, Коммерсантъ
Несмотря на язык, переметывающийся от лиричного ("Будет ли он тосковать по этой застенчивой погоде, по этой грустной прохладе?") к суконному ("Он не соотносил, что его благополучие — в первую очередь от жены"). Несмотря на прямолинейный символизм некоторых имен и образов (у главного героя Германа Неволина кличка Немец, и он всегда немного особняком по отношению к происходящему; его ближайший друг, еще с Афгана, поднявшийся в девяностые, но не переживший их, носит фамилию Лихолетов; женщина, которую они делят, бесплодна и аттестуется автором как "Вечная Невеста", и Немец пытается "спасти ее от несчастья, которому нет ни имени, ни облика"). Несмотря и вопреки этому. Потому что главное здесь — прямой и откалиброванный взгляд, которым автор следит за мутирующей в разборках девяностых и в стабильной коррупции двухтысячных действительностью.
На важный вопрос, чьими глазами нужно глядеть, чтобы по-настоящему увидеть, что происходит, Иванов отвечает: глазами солдата. В его случае это означает — предельно серьезно и имея в виду какую-то очевидную, незыблемую систему ценностей, согласно которой дружба священна, предательство должно быть наказано, и даже враги держат данное слово.
И как бы архаично и блокбастерно ни выглядел этот набор и, соответственно, этот взгляд, он тут оказывается годным барометром измерения российского ненастья. Ветерана ненужной войны ("он не верил в интернациональный долг, он видел, как живут в Афганистане, и понимал, что им ничего не надо от СССР: ни заводов, ни плотин, ни колхозов, ни тракторов") новая "мирная" жизнь чуть ли не каждый день ставит перед "окончательным" выбором: верить/не верить, убивать/не убивать, умирать/не умирать — и единственное непозорное и непозорящее решение можно принять, только руководствуюсь этими аксиомами.
Говоря неизощренно (а относительно этого текста так и надо), Алексей Иванов упрекает время и нас в утрате базового в угоду вторичному. Мы сменили ларьки на супермаркеты, качалки на фитнес-клубы, олигархов на чиновников и потеряли возможность жестокой, но куда более естественной системы жизни, свели ее правила практически к бандитским "понятиям", которые теперь полагается презирать.
Это как будто существующее на поверхности утверждение — прямолинейное до того, что оказывается смелым. Смелостью мы начинали — к ней и вернулись.
Алексей Иванов. Ненастье. М: Редакция Елены Шубиной, 2015