Накануне шоумен СЕРГЕЙ ШНУРОВ провел мастер-класс в Академии журналистики “Ъ”. Он пришел на встречу вовремя, во время интервью был предельно вежлив и первые 15 минут даже не матерился. Начали с определения правил игры. Шнуров пообещал отвечать по возможности честно, но подчеркнул, что исповеди не будет.
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев / купить фото
«Я не люблю ответственности, и вам не советую»
— После недавнего интервью на «Первом канале» Владимир Познер сказал, что ему удалось показать вас таким, какой вы есть. Вы с этим согласны?
— Нет, конечно. Человек — очень сложная фигня: сегодня он такой, а завтра другой. Вот какой я есть? Вы меня видели пьяным? Мне кажется, что Познер немного заблуждается. При всем своем атеизме он занял позицию господа Бога, он просвечивает мироздание. Это не так.
— Вы часто в своих интервью уходите от конкретных ответов. Связано ли это с тем, что за свои слова необходимо нести ответственность?
— Я не люблю ответственности, и вам не советую брать больше, чем вы можете унести. Сейчас такое время, что человек должен выбрать, за кого он. А я вот нахожусь в состоянии выбора бесконечно, как говорил Кьеркегор: выбери выбор.
— В беседе с Познером вы сказали, что на телевидении одни идиоты и вы согласились вести шоу, чтобы узнать, как и для кого это делается. Это единственна причина?
— У меня лет восемь как нет телевизора вообще, и я не включаю его даже в гостинице. Не знаю, что там происходит. Понятное дело, что я не договариваю, зачем я на телевидении, но я имею на это полное право.
Ток-шоу для меня — это такая квинтэссенция бытового постмодерна. Это сочленение того, что по идее сочленяться не должно. Люди, присутствующие в кадре, кроме как в этой искусственно созданной ситуации ток-шоу, нигде не пересекаются. И то, что в итоге получается,— это крутая штука, над этим стоит подумать.
— Вам интересно участвовать?
— Думать интересно, участвовать тяжело: времени много уходит. Я за два месяца четыре дня дома был. У меня нет времени даже подумать по большому счету.
«Новый гимн России уже написан»
— Скоро начнутся новогодние корпоративы, перед какой аудиторией вы предпочитаете выступать?
— Аудитория должна быть такая: у людей должны быть уши, желательно ноги, руки, и совсем идеально, если будут глаза. И мне совершенно без разницы, есть у них деньги или нет, если они заплатили.
— Представим такую ситуацию: государство решило отказаться от творчества Александрова и Михалкова и объявило конкурс на новый гимн. Будет ли группа «Ленинград» в нем участвовать?
— Я боюсь, что я его уже написал, но этот гимн исполнять никто не будет. Это «Мы за все хорошее, против всей х…и» и так далее.
— Недавно на встрече со студентами вы признались, что не любите петь и делаете это только потому, что за это платят. Как можно заниматься нелюбимым делом 20 лет?
— Да, я люблю такое говорить. Но я же не сказал, что я петь ненавижу! Не было такого случая, чтобы кто-то видел меня в компании поющим. Но есть люди, которые действительно любят это дело. Их в компаниях не заткнешь. Например, Владимир Семенович Высоцкий был такой.
— То есть это для вас работа?
— Что значит — работа? Я получаю удовольствие от того, что сочиняю песни, а исполнение в категории удовольствий не на первом месте. Мне гораздо интереснее решить задачу в голове. Вот когда я что-то придумал, у меня прямо чувство эйфории возникает, наркотическое опьянение. Стоя на сцене перед многотысячной аудиторией, я испытываю другие эмоции.
— Почему вы решили уступить микрофон женщине?
— Мне показалось в 2010 году, что телки чего-то не договаривают. Они поют о чем угодно, но только не о главном. Поэтому когда появилась песня про большой и толстый член, мне показалось, что это то самое, о чем не договаривают. Вообще, конечно же, это все спекуляция.
— Почему для общения из всех соцсетей вы выбрали Instagram?
— Мы живем в обществе спектаклей, если вы в курсе. А если не в курсе — я вас просвещаю. Все, что вы видите,— это виртуальная реальность. Ни в коем случае не надо воспринимать Facebook-баталии как нечто настоящее, а за реальную жизнь принимать телок в пальмах. Можно сойти с ума. Девушки, которые ведутся на мир Instagram, думают: «Как же так, все телки в пальмах, а я в коммуналке?» Нужно понимать, что все эти телки тоже в коммуналке.
Как инструмент Instagram — это очень круто. Предположим, мне надо прорекламировать концерт. Можно было бы монетизировать эту историю. Но я, разгильдяй, все время забываю об этом. Так мне миллион предлагали за пост с рекламой водки. Когда вечером засыпаешь в кровати, слышишь, как эти миллионы проносятся мимо. Даже иногда сон уходит.
— Не считаете ли вы вручение Нобелевской премии Бобу Дилану важным событием для музыки?
— Не только для музыки. Выход за рамки жанров — это круто. Это действительно важное событие.
— А то, что он теперь отказывается от этой премии?
— Кокетство должно присутствовать. Если бы Боб Дилан не отказался — было бы очень странно. То есть вначале ты получаешь премию, потом от нее отказываешься — это получается два раза… (о тебе поговорили.— “Ъ”).
— Вы не пытаетесь работать на западную публику, хотя вас там все равно знают. Поступают ли интересные предложения?
— С этим делом все хорошо. Без преувеличений одну песню в год для заграничных фильмов я продаю. Больше, наверное, никто не продает. Недавно мне позвонили аж из Бразилии. Новозеландский фильм «Реальные упыри» вышел, где в конце на титрах звучит «Ласточка».
Эту ситуацию я не продавливаю. Но уверен, что если нужна будет какая-то русскость, то обратятся, конечно, к «Ленинграду».
«Куда мы денем ворующих?»
— Как, на ваш взгляд, стало ли сейчас лучше жить в России?
— Я давно уже не мыслю категориями «лучше—хуже», «плохо—хорошо»… А категориями «интересно» и «неинтересно». В России всегда интересно, потому что непредсказуемо. Самое увлекательное сегодня — это, конечно же, столкновение и невозможность диалога. Или возможность, я не знаю. Архаичное общество, традиционное общество, общество модерна и общество постмодерна, которые представлены в небольшом объеме. Вот они живут одновременно в этой стране и пытаются что-то друг другу сказать на абсолютно разных языках. Такого нигде нет.
— Вы говорили в своих интервью, что вам не нравится власть. Как вы относитесь к оппозиции?
— Оппозиция возможна в том случае, если есть позиция. В связи с тем что я постоянно, как нейрон, мечусь, я не могу прибиться ни к какому лагерю.
Оппозиция слаба, она достойна действующей власти. И, на мой взгляд, собой ничего не представляет. Так называемая идеология, которая предлагается оппозицией, аналогична предлагаемой властью: у нас все будет точно так же, только лучше. С какого перепуга лучше? Не знаю. У нас не будут воровать, говорят. Где они возьмут неворующих людей? Спустят с Марса? Тогда такой вопрос: куда мы денем ворующих?
— Накануне думских выборов вы говорили, что честными они не будут и вы не пойдете на них. Собираетесь ли голосовать на президентских в 2018 году?
— Мое личное мнение: выборы — это как ждать от казино честности. Чем хорошее казино отличается от плохого и честное от нечестного?..
— Какие-то правила есть, может быть?
— Нет. Честное отличается тем, что в этом ты, сука, выиграл, а в том — проиграл. Вот и все. Поймите, это шоу. Ну посмотрите на Америку. Как можно приходить на бродвейский мюзикл и говорить: это честный мюзикл, а это, сука, нечестный? Это игра, это актеры. Где там честность, зачем? Если на мюзикл приходят какие-то дети, которые кричат «…, не трогайте зайку!»,— это просто дети. Они поверили в то, что это происходит на самом деле.
— Так все-таки вы голосовать пойдете?
— Я билеты на этот мюзикл не покупаю.
— В следующем году группа «Ленинград» отпразднует 20-летие. Помните ли вы свое 20-летие?
— Я свои 18 лет помню очень отчетливо. 13 апреля 1991 года в Доме композиторов впервые исполняли пьесу Джона Кейджа «Для неподготовленного фортепиано», что было совершенной дичью. Было там 20 человек. Это был мой день рождения, я купил туда билет.
— В то время, о котором вы говорите, еще был Советский Союз. Вы сохранили в себе что-то от той эпохи?
— Любой человек состоит из каких-то социальных наборов. То, что вы видите перед собой,— продукт определенных воздействий. Там много всего, расчленить и вычленить я не могу. Но опять же мы договорились, что это не исповедь.