В школу перформанса PYRFYR при Галерее на Солянке приехала, пожалуй, главная женская фигура в истории перформанса — Вали Экспорт, современница венского акционизма, знаменитая своими радикальными действиями, без которых трудно представить современный художественный мир. О том, как жить в современном мире, выставлять перформанс в музеях и найти в себе мужество, с ВАЛИ ЭКСПОРТ поговорила МАРИНА АНЦИПЕРОВА.
Фото: Imago/SKATA
— Каким вы видите мир сейчас? Спрашиваю, потому что мне кажется, что ваше поколение дожило до удивительного момента. Ваши протесты услышали, те новые формы искусства, которые вы когда-то придумали и считали странными, стали общепринятыми. Вы попытались вынести искусство на улицу — и так оно и случилось. Что вы чувствуете, глядя на все это?
— Нельзя говорить, что все случилось: впереди, я уверена, нас ждет много нового, и будет другое время. Желание художников выразить себя безгранично. А что касается того, что мои работы внесли серьезный вклад и изменили мир вокруг,— так это было всегда задачей и причиной моего искусства. Художники, которые живут сегодня, также должны ставить себе эту задачу, но я замечаю, что они этого не делают. Они довольно отстранены от происходящего. Я не знаю, почему так. Может быть, причина во времени, в котором мы живем. Может быть, они беспокоятся о легкой карьере. Когда я начинала, то мы не думали о карьере и арт-рынке. Для нас этого просто не было.
— А что вы чувствуете спустя столько лет, когда смотрите на свои работы? С кем я ни говорила о них, все удивляются, насколько актуальными они остаются после стольких лет — и по-прежнему дерзкими. Как вы думаете, почему это так?
— Это интересный комментарий, на который мне трудно ответить. Живым классиком я себя не чувствую: я живой художник, который дальше занимается искусством и делает работы. По поводу того, что мои старые работы актуальны, я могу дать молодым художникам только совет следовать моему примеру. Время абсолютно изменилось, но те предметы искусства, что я делаю, не только останавливают время, документируют его, но и живут во времени — и из будущего смогут сказать, о том, какое будет время сейчас.
— Вы вышли на улицы, чтобы не показывать свое искусство в репрессирующих музеях, где было искусство для буржуазии. Вашему поколению удалось заставить музеи измениться? Это первый вопрос. И второй: как вам кажется, каким образом можно сохранять перформанс в музеях — когда Марина Абрамович повторила вашу культовую работу, вы деликатно отметили, что она сделала другую работу и в другом контексте. А если бы, например, молодые художники захотели повторить ваши ключевые работы — как бы вы к этому отнеслись?
— На всех работах есть копирайт. Их из-за этого просто нельзя повторить, и я бы очень этого не хотела. Абрамович стала исключением. Она принадлежала к моему поколению и, кроме того, повторяла работы других художников — в том числе и перформансы Йозефа Бойса. Если бы художники сегодня хотели повторить какие-то работы, то их мог бы остановить копирайт, но и я бы тоже не хотела, чтобы это происходило, это было бы неправильно. Та работа случилась в то время и была им обусловлена. Чтобы ее повторить, многого просто не хватает. Понимаете, образ живет в общественном пространстве, исторический контекст, общественный контекст искусства — всего этого уже нет.
— И о молодых художниках: кого вы отмечаете для себя, кто подает надежды?
— Если бы я знала, то стала бы коллекционером. Тогда тоже было неизвестно, кто из нас выдержит испытание временем.
— Еще один вопрос о молодости. Почему вы больше не занимаетесь перформансом? Насколько я помню, ваша последняя работа случилась в 2007 году на Венецианской биеннале. Крис Берден и Вито Аккончи в своих работах ушли от перформанса тоже. Как вы думаете, возможности перформанса исчерпаны или перформанс — это просто удел молодых?
— Это решение художников, и мне сложно его комментировать, Я могу говорить только за себя. Я и раньше занималась перформансом, но не только — еще занималась видеоартом, концептуальной фотографией, инсталляцией, кино и фильмами. Перформанс не был для меня главной и основной зоной и областью, хотя он был для меня очень важен. И мой перформанс очень связан с женским телом и моим телом. Почему перестают заниматься перформансом другие художники, я не знаю, наверное, потому что можно использовать другие медиа и другие формы художественного высказывания. Мой последний перформанс — Еxpanded Сinema — действительно случился в Венеции в 2007 году, но я не думаю сейчас, что я перестала и перестану им заниматься, и никто не может знать, перестану я или нет.
Преимущество перформанса в том, что ты можешь работать со многими медиа одновременно. Можно брать даже живопись — хотя это, конечно, очень старый способ художественного выражения. Перформанс одновременно интермедиальный и мультимедиальный — разные медиа работают внутри и связаны между собой, зависимы друг от друга, а в случае перформанса они работают вместе и создают что-то.
— То искусство, что случилось в Вене, было реакцией на внутренние раздоры в Европе, студенческие волнения в мире. Вы, в свою очередь, боролись за новое искусство и права женщин в нем. За что, как вам кажется, художникам нужно бороться сегодня?
— На наше творчество повлияли даже не столько сами студенческие волнения, перформативность уже была внутри художников — благодаря группе Fluxus и другим хэппенингам — но вы все это знаете, конечно, из истории искусств. Мое поколение хотело провоцировать, это было необходимо для нашего времени. Мы хотели сделать громкое художественное заявление, и я не понимаю, почему это заявление не важно делать художникам сегодня. Я не могу дать никаких универсальных советов, каждый нашел свою формулу во времени. А сегодня художники живут в очень репрессивном обществе. Странно, что выставку Фабра собираются закрывать из-за чучел животных. Странно, что многие напряжения в обществе связаны с религией. Как мы можем жить в обществе, где одна религия будет говорить, что мы не можем выставлять одно, а другая — что другое? Мы живем в мультикультурном обществе и хотим в нем жить, но, если религия будет заправлять нашей политикой в искусстве… это симптом того, что не все в порядке.
— В России на это накладывается разрыв в общественном восприятии искусства. Мне хотелось бы адресовать вам одно высказывание главы одного из наших главных музеев Ирины Антоновой, которая считает, что после второй половины XX века искусство настолько сильно изменилось, что ему вообще следует придумать другое слово, как бы его называть. То есть она в принципе отрицает преемственность традиции. Вы же в одном из интервью рассматриваете работы свои и коллег в едином русле новых медиа 1950–1960-х. Что бы вы ответили ей?
— Давайте посмотрим на традиционное искусство. Темы войны и насилия — они все там [есть]. И они остались такими же, только у них сейчас в наше время другая форма выражения. Героизм и победа — это все уже было. Вместе с тем, конечно же, очевидно, что понятие «искусство» стало намного шире, появились такие направления, как arte povera, все эти вещи с телом были еще и раньше, но появились концептуальное искусство и искусство кино, потому что появились новые медиа.
— Мой последний вопрос будет скорее личным. Как найти в себе храбрость, чтобы делать то, что нужно, когда тебе страшно?
— Может быть, страх может дать эту смелость.