Смесь в конце тоннеля
Ленком вселил ложную надежду в «День опричника», считает Андрей Архангельский
В "Ленкоме" состоялась премьера спектакля "День опричника" по мотивам произведений Владимира Сорокина
Введение в "День опричника" лирических героев и буффонады в духе 1980-х никак не объясняет фундаментальных причин насилия
Фото: А. Стернин / "Московский государственный театр "Ленком"
Главный герой произведений Сорокина — язык; конечно же он главенствует и в "Дне опричника", где используется для оправдания ужасного; оно здесь словно укутано, скрыто за словесами, напевностью и плавностью псевдостарорусской речи. Марк Захаров, который является автором инсценировки, понимает это; но тут столкновение двух опытов, условно советского и постсоветского театра и постсоветской литературы дало странный синтез. Какой-то, казалось бы, давно забытый "дух 1980-х", перестроечного театра, вторгается в пространство сорокинской прозы буквально с первой минуты. С появлением персонажа по имени Демьян Златоустович, рассказчика и одновременно вынесенного вовне наблюдателя в духе Бертольда Брехта, который произносит перед началом обоих действий нечто среднее между зонгом, тостом и торжественной речью. "За гуманизм!.. Антиамериканизм!.. Православный фундаментализм! За банковские операции!.. За офшоры!.. За дружбу народов!.." Эта речь совмещает в себе несовместимое, погружает нас в пространство алогичного. Эти монологи из ''Теллурии'' Владимира Сорокина в интерпретации Марка Захарова — свидетельство, что называется, "последних времен", где все идеи, накопившиеся за время существования Руси, царской России, СССР и постсоветского проекта, теперь перемешались в немыслимой концентрации и пропорциях. Наскакивая и опровергая одна другую, отрицая каждую предыдущую каждой последующей. По форме правильно, но по сути издевательство, в данном случае над здравым смыслом — перефразируя известное выражение.
Этот зонг, казалось бы, является идеальным "входом", предуведомлением, мостом между литературой и театральным пространством, погружает нас в "атмосферу духовной опричнины". И первая сцена в точности повторяет сцену из "Дня опричника": "наезд с погромом" на опального боярина Куницына, с показательным насилием над его вдовой, где коренной опричник Комяга (Виктор Раков) бдительно следит за тем, чтобы насильники и убийцы не сквернословили, потому что "государь Николай Платонович призвал повышать культурный уровень".
Но здесь же фундаментальные концепции Сорокина и Захарова входят в противоречие, что попутно дает нам интересный опыт; представление о том, как сильно искусство изменилось за какие-то 20-30 лет. Пространство Сорокина — сознательно безнадежное, это, что называется, "стихи после Освенцима"; там принципиально не может быть веры в человека, и это сделано намеренно, потому что цель современного искусства — тревожить его, повергать в тоску, страх, чтобы он задумался о том, что происходит. Единственное, что искусство может сделать для пользы человека,— не давать ему покоя, дергать его, нервировать, чтобы он хотя бы не впал в спячку. Марк Захаров, безусловно, понимая это — что подтверждают и зонги,— все равно словно бы ничего "не может поделать с собой", с собственным представлением о роли искусства. Он уверен, можно даже сказать, свято верит в то, что искусство "должно давать надежду". Что в корне противоречит концепции Сорокина.
И тут еще раз проглядывает именно "надежда 1980-х" и перестроечная вера в то, что наконец, после всего открывшегося, человек одумается, возьмется за ум и в нем пробудится совесть. И впереди забрезжит свет в конце тоннеля, выход на чистую воду. В качестве проводников к этому свету обязательно в те годы служили лирические герои, в роли которых теперь опричник Комяга и вдова Куницына (Александра Захарова). Они воплощают ту саму перестроечную надежду и веру в лучшее в человеке, веру в то, что совесть окажется сильнее обстоятельств. В то, что в каждом человеке есть внутренние инстинкты — к добру, к лучшему. Вторжение Захарова в Сорокина, впрочем, органичным не получается. К тому же такой взгляд на человеческую природу комплиментарен, но, увы, как мы убедились, совершенно беспочвенен. Хотя бы потому, что в авторитарной системе индивидуальная совесть невозможна, поскольку винтик полностью передоверяет ее коллективной совести государства. Опричник Комяга, который "прозрел" и бежит вместе с вдовой, спасая ее ребенка,— образ насколько привлекательный, настолько же нереалистичный. Единственная причина, по которой может состояться это "прозрение",— внезапная опала, крах карьеры и угроза жизни (что, как мы знаем, случается и с опричниками); но дело тут вовсе не в пробудившейся совести, а в прагматических попытках спасти свою шкуру.
Фото: А. Стернин / "Московский государственный театр "Ленком"
Впрочем, возможно, Марк Захаров хочет сказать другое: что, собственно, система насилия только кажется монолитом, а на самом деле сама в первую очередь хрупка и уязвима. Монологи государя Николая Платоновича (Дмитрий Певцов) — смесь лицемерия и мессианства, инфантилизма и садизма, интеллигентной речи и площадной брани (его персонаж грассирует, отсылая нас к интонациям Ульянова-Ленина). Сдобренное отсылками к современности, которые вызывают в зале смех узнавания, это повествование также парадоксальным образом дает надежду, что любая система насилия рано или поздно треснет сама от внутренних противоречий. И это тоже, по мысли автора, создает эффект света в тоннеле.
Стоит отметить художественную смелость руководителя "Ленкома", который ринулся, в общем-то, в совершено непривычную и неродную для театра стихию. Однако акцент именно на героях, а не на сути, на идее произведения еще раз демонстрирует нам картину сегодняшнего размежевания театрального мира. Где-то, как в старые добрые времена, еще вовсю блистает театр "прим и премьеров", где главной доблестью считается "красиво сказать" и заслужить аплодисменты. А где-то, буквально на соседней улице, в каком-нибудь центре современного искусства, актеры давно уже отказались от актерства и добровольно превратились в заложников концепции, сознательно стерев все индивидуальное, намеренно растворяясь в "сообщении к зрителю".
Зрителю в этой ситуации, надо сказать, повезло больше всех. Он имеет прекрасную возможность сегодня путешествовать во времени, без особых затрат перемещаясь из пространства 1970-1980-х годов в пространство, условно, 2016 года и обратно. Тот, кто умеет сравнивать ту и другую культуру, вероятно, получит уникальный опыт существования на переломе времен, в разомкнутых границах "смешения всего", жизни в параллельных пространствах. Нет сомнений, что одной из таких "точек соединения времен" остается и театр "Ленком", с собственным, пусть и противоречивым, взглядом на современность и попытками ее интерпретации.
Представления о целях искусства у Владимира Сорокина и Марка Захарова принципиально расходятся, попутно мы понимаем, как сильно искусство изменилось за 20-30 лет