Фестиваль танец
Фото: Alice Blangero
Новым спектаклем "Aleatorio" Балета Монте-Карло и "живым фильмом-хореографией" "Deep Dish" австрийской компании Liquid Loft завершился десятидневный международный фестиваль Monaco Dance Forum (см. "Ъ" от 16 декабря). Из Монте-Карло — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Худрук Балета Монте-Карло Жан-Кристоф Майо название премьеры — "Aleatorio" — составил из двух слов ("случайность" и "оратория"), а хореографию — из трех своих балетов: "Мужские игры" (2002), "Мужские игры для женщин" (2006) и "Почти ничего" (2015), освежив их новыми танцами, новыми смыслами и новой музыкой. В двух первых бессюжетных опусах минималист Стив Райх заменен барочным Бахом (потребовавшим, естественно, хореографических трансформаций); в последнем 15-минутном психологическом дуэте сохранилась звукопись Бертрана Майо, большого любителя конкретных шумов в виде чириканья птичек, скрипа деревьев, журчания ручьев на фоне мягкого, однако нервического гудения электроники. Никакой сценографии, только световые вариации в виде контражура. Костюмы простейшие, практически служебные: черные раздельные купальники женщин, прикрытые черными же прозрачными рубашками, черные плавки и прозрачные майки у мужчин, лишь герой последнего балета одет "по-домашнему" — в серые треники и майку-алкоголичку. Потому что ничто не должно отвлекать внимание от людей — их танцев и их отношений.
Главный мастер балетных абстракций Джордж Баланчин говорил, что отношения возникают в любом балете, где танцуют мужчина и женщина. У Жан-Кристофа Майо все наоборот: сам танец появляется только потому, что на сцене есть мужчины и женщины. Хотя бы виртуальные, как в первой части "Aleatorio", когда на заднике невероятно красивые женские ножки переступают на пуантах, эротично почесывая выворотной стопой голень в sur-le-cou-de-pied. Это волшебное видение разом подбрасывает тела ползающих на планшете артистов, запуская их моторное и беспокойное движение.
Бессюжетный неоклассический танец Жан-Кристофа Майо здесь строится на строго отмеренном наборе саморазвивающихся па — маленьких прыжков, беглых юрких пируэтов, стремительных туров в больших позах, бисерных пробежек па-де-бурре. Иллюзия хореографического изобилия создается за счет полифонии: темповые комбинации в разном ритме и в разных частях сцены проделывают одновременно три, четыре, а то и пять групп танцовщиков, скрупулезно отражая музыкальное строение баховской партитуры и меняя местоположение с умопомрачительной быстротой. Эффект увеличивает сложная координация: мягкая работа корпуса при резвой резкости ног, бурные port-de-bras, выполняемые наперерез направлению движения тел. Танцовщики омоложенной труппы действуют с редкой слаженностью, как одно рассеченное на 14 частей тело, утанцевавшееся буквально до упаду от одного созерцания девичьих конечностей. Реальные женщины не могут вдохнуть жизнь в это коллективное тело: танцовщицы, выскочившие из-за кулис и задравшие ножки в "березках", не вызывают у притомившихся коллег ни малейшего интереса.
Вторая часть балета — женская массовая композиция — явно уступает первой, мужской. В отличие от того же Баланчина, досконально знавшего словарь балеринского танца и дарившего своим примам фантастические по богатству партии, хореограф Майо видит в женщине лишь очаровательную и опасную загадку. Это сугубо мужской взгляд: его артистки грациозно семенят на пуантах, взбрыкивают ножками в четких батманах, пикантно подтягивают к паху высокие passe, вспрыгивают в беспокойных sissonne ouvert, с птичьей настороженностью выпячивают грудь, вытягивают шею и заводят за спину руки при появлении мужчин. Но эта антология наиболее соблазнительных из академических па не раскрывает и половины танцевальных возможностей женщин.
В финальной части балета мужчина и женщина предсказуемо встречаются — по стилистике их дуэт контрастирует с чисто инструментальными первыми частями. Жан-Кристоф Майо поставил "Почти ничего" через год после московского "Укрощения строптивой", как бы продолжая тему. Можно предположить, что перед нами современные Петруччо и Катарина (Мод Сабуран и Кристиан Твожиянский), женатые уже лет десять, еще не утратившие эротического влечения, но уже подуставшие от соперничества друг с другом, отчего любой пустяк способен привести к скандалу. Дуэт построен на "крупных планах": пристальных взглядах, поглаживаниях — нежных или пренебрежительных, на обводках в оттяжке и жестких поддержках за шею, жарких объятьях и столь же недвусмысленных, еле сдерживаемых пощечинах. Точные актерские реакции, детальная проработка психологических нюансов — фирменный ассортимент Майо представлен в высокой концентрации. Не хватает, пожалуй, лишь собственно танца и, коль скоро сюжет задан, внятной драматургической мотивации поведения героев: так ссориться-мириться можно хоть пять минут, хоть полчаса, хоть всю жизнь.
Зато в спектакле Криса Харриса и его соавтора Майкла Блейзи не важны ни герои, ни хореография, ни психологизм. В спектакле "Deep Dish" австрийской компании Liquid Loft могли бы участвовать любые три женщины (лишь бы были типажно яркими) и любой мужчина, умеющий обращаться с волшебной видеокамерой, которая, собственно, и выстраивает это необычное повествование в пока еще редком жанре — live choreographic film. Большой прямоугольный стол, заваленный грудой фруктов и овощей, еще во время сбора публики готовят к трапезе три девушки и парень: сервируют, режут продукты, наливают вино. Едва гаснет свет, мужчина включает видеокамеру. И с этого момента происходящее на сцене (героини со смаком жуют, кромсают овощи, постепенно напиваются, лепечут всякую ерунду, нежничают друг с другом, кокетничают с камерой, падают на пол, валятся на стол, наконец, исчезают под ним в темноте) бесповоротно отступает на задний план. Главным становится видео на заднике-экране, преображающее реальность самым невероятным образом. Волшебная камера с максимальным приближением скользит по овощам — и перед нами возникают трепещущие жилки капусты, лунные ландшафты очищенного лука, красное лоно разрезанного сладкого перца, слоистые скалы лисичек. Нож, влезающий в плоть помидора, пилит его с непристойным сладострастием под чавканье, чмоканье, пришепетывание и какое-то утробное гудение (композитор и саунд-дизайнер Андреас Бергер). В чудовищно изобильный (малые голландцы отдыхают вместе с Фабром) натюрморт вплетаются части человеческих тел. Глаз, снятый сквозь бокал и искривленный винным омутом. Язык, ловящий пугливую виноградину; челюсти, перемалывающие хрупкий сельдерей. Колеблющийся лес женских ног, вырастающий из картофельно-свекольных холмов. Сосиски пальцев, мнущих податливую мякоть помидоров и влезающих в алое сочащееся чрево арбуза. Все это выглядит ошеломляюще непристойно и жестоко: истекающая соком, истерзанная, изнасилованная плоть нежных фруктов и овощей смущает душу, но неодолимо притягивает взгляд. Живой человек в этом спектакле бесповоротно проигрывает неживой натуре. Надо надеяться, не навсегда.