23 декабря президент России Владимир Путин дал большую ежегодную пресс-конференцию, на которой присутствовал и специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ. О том, что пережил на ней Владимир Путин; о том, какие новости пережили журналисты и чего они не смогли пережить,— его репортаж из Центра международной торговли.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Сразу отвечу на главный вопрос этой пресс-конференции: кормили хорошо. Были не только разнообразные бутерброды, но и хачапури, и осетинские пироги с сыром, и пиццы много. И на все это хватило журналистов.
Меня в пятом ряду окружали журналисты из Вологды, Мурманска и Ирака, то есть из регионов, в том числе и воюющих. Иракский журналист, а в действительности курд, масштабный, лысый, с лицом, словно посеченным осколками (а на самом деле просто с неровностями, или точнее бугристым), был совершенно уверен в себе:
— Я если руку подниму, он меня сразу узнает,— рассмеялся он.
Журналистка из города Гусь-Хрустальный с почтением уточнила:
— Вы с ним знакомы?
— Нет,— пожал он плечами.— А зачем? Он меня и так знает. У пресс-секретаря память хорошая!
Хоть стало понятно, про кого он говорил.
Через одного человека от меня сидел журналист с Украины, который на каждой пресс-конференции задает президенту обидные вопросы — кажется, только для того, чтобы получить гораздо более обидные ответы. С ним уже о чем-то вяло спорили окружающие. Я подумал, что жизнь его, публичного человека, все-таки непроста: надо постоянно доказывать право на существование.
Курдский журналист был очень раздражен, когда первый вопрос задал не он, а журналист радио «Маяк» Валерий Санфиров:
— Это не надо вообще!
Между тем президент уже отвечал, и поделать с этим ничего было нельзя: господин Путин анализировал состояние экономики и уже приходил к оптимистичным выводам. И в первые пять минут я увидел: президент как-то уж очень спокоен и даже расслаблен — груз падающей, прежде всего на его плечи, экономики не давил на него сейчас так, как год, например, назад. Из этого, возможно, и происходила некоторая даже вялость, которой он в этот раз отличался от себя прошлогоднего.
С этой вялостью в голосе он сообщил, что происходит некоторый даже рост ВВП в этом году, и снижение инфляции, и другие в целом отрадные новости.
— Наконец, у нас растет погрузка на транспорте! — констатировал Владимир Путин.
Это, по его мнению, о многом говорит.
Так же хорошо оказалось в сельском хозяйстве, да и в других, чего там скрывать, отраслях промышленности.
Надо сказать, президент начал было хорошо реагировать на таблички, с которыми, как обычно, сидели (пока еще не стояли) журналисты в зале.
— Здесь написано «татары»… — разобрал он одну из них.— Куда мы без татар! В чем проблема?
Впрочем, журналистка стала интересоваться, что делать с проблемными банками, и господин Путин удивился:
— При чем здесь татары? Хитрая какая.
А что значит при чем? Какие татары, такая и журналистка.
Когда я услышал в его пространном ответе слова «базель три», то, признаться, немного сник, но тут журналист радиостанции «Эхо Москвы» начал интересоваться судьбой Андрея Бельянинова, и я услышал, что «человека уничтожили фактически, опозорили, а дело его оказалось пшиком». «Или другой пример — господин Улюкаев, человек вам близкий и доверенный, и вы в одночасье, разозлившись, его доверия лишили. Вы имели с ним разговор? Вы знаете его версию? Слышали ли вы ее?» И «не кажется ли вам, что эти большие коррупционные дела превращаются в имитацию для общественного ли мнения или для вас, что это не борьба с коррупцией, а борьба за место за вашим столом?»
Показалось, стало жарче. Даже выяснилось, что на Андрея Бельянинова не заведено никакого дела, и более того:
— То, что всякие доследственные действия, в том числе обыски и нечто подобное, были выброшены в средства массовой информации, я считаю недопустимым и с вами полностью согласен. Они наносят ущерб деловой и просто личной репутации любого человека.
И нечего было испытать, кроме радости за Андрея Бельянинова, которого на самом деле не так-то просто уничтожить и опозорить, как могло бы взять да показаться.
По поводу Алексея Улюкаева президент был лаконичен:
— Я с Алексеем Улюкаевым не разговаривал, считаю, что те материалы, которые были предоставлены оперативными службами, достаточны для того, чтобы отстранить его от занимаемой должности в связи с утратой доверия. А во что это выльется в завершении, мы посмотрим по результатам рассмотрения дела в суде.
При этом мне, например, известно, что история с Алексеем Улюкаевым на самом деле произвела сильнейшее впечатление на президента России. Но очевидно, что это был не тот случай, чтобы его обнаружить.
Рядом с собой я услышал громкий шепот. Курд подался вперед и задавал вопрос президенту России. Об этом пока знал только он сам и вот теперь еще я. Видно было, что делал он это уже не в первый раз. Получалось хорошо. Даже безукоризненно.
Тем временем свой вопрос задавал представитель иностранного корпуса, Нэйтан Ходж, шеф бюро газеты The Wall Street Journal. Он оказался сам во всем виноват, потому что спросил:
— Возможно ли, что в следующем году состоятся досрочные выборы президента?
Разве можно было в первую очередь не ответить:
— Какой страны?
К этому времени пресс-конференция шла уже не меньше получаса, и наконец-то у аудитории появился повод посмеяться, тем более что это было так сладко: смеялись сразу над президентом какой-то другой страны, над неудачливым коллегой, над тем, что он, не желая того, обозначил могущество президента России, который должен быть, видимо, в курсе, где ожидаются досрочные выборы, и генерировать их по обыкновению, и оказалось, что, видимо, не в одной стране, а сразу в нескольких, и Владимир Путин теперь хочет выбрать из них и не знает, на какой остановиться… Сразу много всего оказалось в этом вопросе и в уточнении на него, и каждый, наверное, смеялся о своем и на радость Владимиру Путину.
— Российской Федерации,— добавил наконец журналист.
— Сразу скажу: возможно…— Владимир Путин допустил некоторую театральную паузу.— Но нецелесообразно.
Этот ответ в конце концов и следует признать лучшим на этой пресс-конференции. Кто бы мог подумать об этом, когда она только, можно сказать, началась?
А все дело было в том, что господин Путин вдруг почувствовал в вопросе некоторый вызов и не смог не среагировать на него. Хотя внешне был все так же расслаблен.
Как только зал чувствовал, что Владимир Путин начинает вроде бы заканчивать ответ, журналисты шли в штыковую: и в самом деле руки стояли над залом, как штыки (и только у некоторых словно в пионерском салюте). А он вдруг говорил: «Кстати сказать!...» — и начинал снова. Журналисты с усмешками садились, пока еще стесняясь друг друга. Но их руки стояли. С плакатами и без. «Остановите ювенальную юстицию!», «Куда течет река Волга?», «Одаренные дети» (это, наверное, журналисты о себе)… Десятки плакатов… Это уже просто митинг был какой-то, сидячая демонстрация — причем прежде всего журналистских амбиций.
Он отвечал на вопрос про цены на нефть, и я обратил внимание, что Владимир Путин в который раз повторяет слово «баррель» с ударением на втором слоге. Так кроме него не говорит никто: ни журналисты, ни эксперты, ни телеведущие. И он в полном одиночестве повторяет это уже который год. И главное, что ведь и на самом деле не «бАррель», а «баррЕль». И может быть, когда-нибудь наступит у него этом деле перемога (это надо именно перемочь, а не победить).
После этого тот же журналист спросил о производстве новых видов ядерных вооружений, и президент еще раз оживился:
— Честно говоря, меня немножко удивило высказывание других официальных представителей действующей администрации (США.— А. К.), которые почему-то начали доказывать, что вооруженные силы Соединенных Штатов являются самыми мощными в мире. А с этим-то никто и не спорил!
Признание не далось Владимиру Путину трудно, а выглядело эффектно.
— Если вы внимательно слушали, что я вчера говорил, я говорил об укреплении ядерной триады и в заключение сказал о том, что Российская Федерация сегодня сильнее любого потенциального… внимание!.. агрессора,— закончил он.
Когда он говорил все это, я случайно поглядел на своего соседа курда — и оказался поражен: он все это время держал руку поднятой, то есть торчком, начиная с локтя, но на уровне бедра. Он готовился поднять ее раньше других. Когда ответ начнет заканчиваться.
Еще однажды Владимир Путин отметился в моем сознании, когда сказал про строящийся Керченский мост:
— Это же не я придумал: Керченский. Я придумал его строить, а вы придумали, как его назвать.
И в следующий раз — про Дональда Трампа:
— До конца шел, хотя никто не верил, кроме нас с вами (обращался к журналисту Евгению Примакову.— А. К.), в то, что он победит.
Конечно: все-таки верил и надеялся.
В следующий раз Владимир Путин запомнился мне ответом на вопрос про господина Родченкова, который возглавлял в свое время организацию РУСАДА. Все, кто хотел, могли убедиться, что российский президент в состоянии говорить о человеке настолько презрительно, словно его для него просто не существует:
— Если говорить о так называемых информаторах, которые убежали за границу и сдают все подряд или чего-то придумывают, может быть, уже, хотел бы что сказать. Я уже не помню фамилию этого гражданина, который удрал, он возглавлял у нас Российское антидопинговое агентство. Он же до этого где работал? В Канаде. А потом что он делал? Приезжал в Россию и, будучи назначенным на высокую должность, таскал сюда всякую гадость. Я с трудом себе могу представить, что он, перемещая через государственную границу Канады или США запрещенные препараты, никогда никем не был замечен! Он постоянно сюда эту дрянь таскал, превратил это в свой личный бизнес, заставлял людей его брать и применять, а против тех, кто отказывался, скажем, как пловцы, еще придумывал какие-то санкции. Когда ему хвост прижали, не смогли его посадить просто, он удрал и начал там, защищая себя и гарантируя себе место под солнцем, все сливать, имея в виду, что ему там создадут условия для нормальной жизни. Ну, на каком-то этапе создадут. Потом, как любого негодяя, бросят просто — и все, никому такие не нужны…
Подбор слов был, конечно, особенным.
Мой сосед курд уже весь извелся. Он, кажется, вдруг подумал, что господин Песков может и не узнать его до самого конца пресс-конференции. И эта мысль, очевидно, привела его в лихорадочное состояние. Теперь он после того, как президент или его пресс-секретарь выбирали очередного журналиста для вопроса, громко говорил:
— Я — следующий!
За столом его, наверное, не было слышно, а вот меня он убедил в этом уже минут через десять.
Между тем Владимир Путин заинтересовался плакатом «Пенсии!». Его держателем оказалась журналистка газеты «Молодой ленинец» из Пензы. Очевидно, в этом была своя правда, хоть и суровая: для молодых ленинцев и в самом деле сейчас актуальны прежде всего вопросы пенсий.
Задал свой вопрос и мой сосед, украинский журналист. Он просил за режиссера, которого обвиняют в террористической деятельности. Пару недель назад за него же просил президента Александр Сокуров. Ясно было, что ответы будут под копирку: режиссер-террорист ничем не отличается от террориста—кадровика спецслужб.
Курд проявлял все больше признаков нетерпения. Дело в том, что снаряды рвались уже совсем рядом с ним: то один его сосед задавал вопрос, то другой. И больше всего его теперь раздражал журналист из Мурманска с огромных размеров плакатом, на котором так и было написано: «Мурманск». Он поднимал его высоко над головой и уже не опускал, полностью блокируя курда. Тот мог хоть даже переодеться в чистое за этим плакатом: ни Владимир Путин, ни Дмитрий Песков ничего бы не заметили.
— Так хоть не вставай! — пытался одернуть курд мурманчанина.
Но это была, похоже, не его пресс-конференция.
До ее начала я разговаривал с журналистом Russia Today, который только что месяц провел в Алеппо, и он мог, конечно, говорить только об этом. И больше всего его интересовало, что про Алеппо скажет Владимир Путин. Скажет ли?
Сказал:
— Действительно, огромную роль в урегулировании ситуации вокруг Алеппо — а это было связано еще и с разменом и с деблокированием нескольких населенных пунктов, в которых большинство граждан составляют представители шиитского направления в исламе,— очень большую роль в этом сыграли президент Турции и президент и вообще руководство Ирана. Не знаю, не прозвучит ли это нескромно, но без нашего участия, без участия России, это было бы просто невозможно… Просто мы организовали и тысячами, десятками тысяч выводили людей, и не только радикально настроенные вооруженные группировки и их представителей, но и женщин и детей. Речь идет о более чем 100 тыс. человек, которые были выведены из Алеппо! Это крупнейшая в мире на сегодняшний день гуманитарная акция!
Владимир Путин говорил об этом так, словно проблема Алеппо теперь решена. А она на самом деле только возникла: так же, как и проблема Пальмиры.
Он, правда, предположил:
— Следующим этапом, считаю, должно быть заключение соглашения о прекращении огня на всей территории Сирии и после этого сразу же начало практических переговоров по политическому примирению. Мы предложили в качестве нейтральной площадки столицу Казахстана Астану. Президент Турции с этим согласен, президент Ирана согласен, сам президент Асад согласен. Президент Назарбаев любезно согласился предоставить эту площадку, создать площадку для такой работы. Очень надеюсь на то, что нам это удастся поставить на практический рельс.
Таким слогом Владимир Путин еще не выражался. Ну да и разговор-то пошел серьезный.
Осталось убедить в том, что надо освоить площадку, любезно предоставленную президентом Казахстана, боевиков ИГ и умеренной оппозиции. Нурсултану Назарбаеву, возможно, не дают покоя лавры президента Белоруссии, благодаря которому понятие «минские договоренности» стало идиомой и для ежедневного пиара страны оно теперь значит, похоже, не меньше, чем в свое время выбор Сочи в качестве столицы Олимпийский игр.
Однако как называть соглашения, которые могут быть достигнуты в столице Казахстана? Астанинскими? Слишком явными будут не те, что надо, коннотации. А как тогда?
Тут я нечаянно увидел высоко поднятую палочку с плакатом “Ъ”. Я успел подумать, что в углу зала притаились дети лейтенанта Шмидта, прежде чем Дмитрий Песков попросил журналистов не поднимать высоко плакаты с логотипами. Ответом ему были оглушительные аплодисменты, самые оглушительные за всю пресс-конференцию. Это были аплодисменты телеоператоров и фотокорреспондентов, которые выстроились в несколько шеренг сзади всех.
Между тем я обратил внимание, что вопросы повторяются. Причем это были вопросы еще с прошлых и позапрошлых пресс-конференций. Так, польский журналист спрашивал про истинные причины падения самолета с президентом Польши на борту, и господин Путин уже устало отвечал то же, что и раньше:
— Послушайте, все же ясно… Чего спекулировать? Трагедия страшная. Мы сделали все, чтобы расследовать это… Не надо использовать это для какого-то нагнетания в межгосударственных отношениях, вот и все... Там и так все понятно…
И про патриотизм он уж столько раз отвечал, а журналист из Уфы опять спрашивал… А потом снова…
В 14:30, через два с половиной часа после начала пресс-конференции, Владимир Путин впервые посмотрел на часы.
Впрочем, он неожиданно раскритиковал (хотя секунд за пятнадцать до этого явно даже и не собирался) решение суда по делу Оксаны Севастиди, получившей семь лет за то, что отправила эсэмэску о передвижении состава с военной техникой в сторону Абхазии:
— На мой взгляд, действительно, это достаточно жесткий подход. Я, честно говоря, не знаю деталей. Если она что-то написала в своих СМС-сообщениях, то она же написала то, что видела. Это все видели, значит, это не представляло из себя никакой большой тайны…
Тут я увидел, что мой курд начал использовать новые технологии: он зажег фонарик на телефоне и начал им семафорить в сторону Дмитрия Пескова.
А может, он понял, что уже не задаст свой вопрос, и стал от отчаяния просто слепить его.
Между тем про то, как назвать Керченский мост, Владимира Путина спросили уже второй раз.
А тут случилось и вообще страшное. Владимир Путин поднял с места журналиста в выдающемся тюрбане. Ему не надо было носить с собой никакого плаката. Все было написано на его тюрбане. И это был Хошави Мухаммад. Курд. Телеканал «Курдистан 24».
Я старался не смотреть на моего курда. Но как было удержаться? И вот я увидел то, что ожидал. В глазах его стояли слезы.
— Он ваш вопрос задал, да? — с какой-то материнской жалостью спросила его соседка справа.
— Да…— вымолвил он и остался сидеть, сгорбившись.
А Хошави Мухаммад торжествовал:
— Как известно, курды играли большую роль в борьбе с международным терроризмом, и Россия сегодня играет важную и большую роль в мире и именно на Ближнем Востоке. Какова позиция России относительно того, что курды Иракского Курдистана уже стали на путь независимости?.. Спасибо!..
Пожалуйста, и будь ты проклят.
И даже обладательница плаката «Ювенальная юстиция», заинтересовавшего Владимира Путина, услышала ответ на свой вопрос. И Алексей Ходорыч, главный редактор детского делового еженедельника «Классный журнал»,— про библиотеки с детскими книжками, конечно же (а спросил, потому что плакат его раскрашен был ярко; видимо, детьми)… И немецкий журналист спросил: про реабилитацию Сталина, а услышал каноническую версию про развитие событий на Украине…
И даже я задал свой вопрос насчет того, как Владимир Путин ответил бы, если бы его спросили, почему он обязательно должен в 2018 году снова стать президентом России? И как бы он ответил на вопрос, почему он не должен стать президентом России ни в коем случае?
И уже услышал:
— Он провокатор какой-то!.. Все время этим занимается.
И президент добавил:
— Это покушение с негодными средствами. Ответ будет стандартным. Время созреет, я буду смотреть на то, что происходит в стране, в мире. И исходя из того, что мы сделали, исходя из того, что мы можем сделать, как мы должны делать, будет принято решение и об участии моем или неучастии в будущих выборах президента Российской Федерации.
Я сначала подумал, что зря он ответил так стандартно. Хотелось бы все-таки хоть каких-то деталей. Но потом я решил, что на самом деле и в этом ответе содержится то, что нужно понять. Он ведь не сказал «нет». И даже намека никакого не было на «нет». А это в таких обстоятельствах считай что «да». По крайней мере раньше, когда он становился президентом России, по-другому не было.
Но, честно говоря, я не думал об этом сейчас так много, как о том, что происходит с моим соседом, да что там — с моим другом курдом. Ведь теперь снаряд разорвался просто в десяти сантиметрах от него. И что же теперь с ним будет? Как переживет он это? Да переживет ли? Если несколько минут назад были слезы, то что теперь? Рыдания застят ему глаза?
И тут я услышал его сдавленный шепот:
— Я — следующий.
Он восстал. Восстал из пепла, восстал черт его знает из чего. Восстал. И теперь стоял и больше не садился. И в руках у него теперь тоже листок (до этого он тянул зачем-то вверх пустую бессмысленную стойку для селфи).
— Я — следующий! — повторил он.
Но не он был следующий. А журналистка из «Накануне.ру», которая спросила о ситуации вокруг «Ельцин-центра» в Екатеринбурге в связи с лихорадочной и без преувеличения болезненной активностью по этому поводу Никиты Михалкова.
Стало, между прочим, понятно, что Владимир Путин не только в курсе истории и встречался с ее основными фигурантами, но ясно стало и следующее: то, с какой уверенностью выступает по этому поводу Никита Михалков, связано с тем, что думает об этом Владимир Путин:
— Со мной коллеги согласились, что, наверное, есть необходимость какие-то вещи более точно подать.
Впрочем, он добавил:
— Но в целом вы знаете я против чего? Против того, чтобы бесконечно обострять эти вопросы. В том, что дискуссия разворачивается, ничего особенного нет, это нормальное явление. Кому-то нравится, кто-то у нас придерживается более либеральных взглядов на происходящие события и на перспективы развития, кто-то более консервативных, традиционных. У нас всегда же были почвенники и западники. Кто-то считает себя почвенником. Но в условиях, когда мы сейчас вспоминаем события 1917 года, когда мы в следующем году будем отмечать столетие революционных событий, в 2017 году, мы должны вести дело к примирению, к сближению, а не к разрыву, не к нагнетанию страстей.
Видимо, теперь все успокоится, и «Ельцин-центр» продолжит спокойно работать.
Журналистка из «Знак.ком» обратила внимание на то, что «великий Игорь Иванович Сечин… начинает строить дом в Барвихе, а Игорь Иванович Сечин, вместо того чтобы строить дом поскромнее, потому что он все-таки сотрудник госкорпорации в очень небогатой стране, подает в суд на газету “Ведомости”, требует уничтожать тираж. Вопрос простой: Владимир Владимирович, ваша элита открыто фактически бросает вам вызов!»
— Они вам покивают, скажут, какой вы великий, замечательный, чудесный, послушали — и…— она замялась, подбирая нужное слово, хотя оно уже вертелось на языке у всех, кто ее слушал,— все с ним…
— Остановитесь, остановитесь! — смеялся господин Путин.
— Так вот вопрос простой,— закончила она.— Владимир Владимирович, почему вы говорите одно, а на практике мы слишком часто видим другое? Это какой-то ползучий госпереворот?
Но журналистке не удалось столкнуть Владимира Путина с его элитой.
— Я согласен с вами, поскромнее надо быть, вы правы. Я много раз об этом им говорил и надеюсь, что они услышат. Это касается и премий, это касается доходов. Даже если это в рамках закона возможно, нужно понимать, в какой стране мы живем, и не раздражать людей. Теперь в отношении различных исков. Суд, в конце концов, определяет, справедливый иск или несправедливый. Если конкретное физическое лицо обратилось в суд за защитой своей деловой репутации, чести и достоинства, то суд определяет степень вины либо вообще отсутствие таковой. Насколько мне известен этот процесс, Сечин потребовал несколько миллиардов, что ли, от РБК. Суд согласился с тем, что он прав, но сумма, по-моему, там 360 тыс., ничтожная на самом деле. На самом деле ничего страшного не произошло.
То есть на самом деле Владимир Путин защитил свою элиту, для порядка пожурив ее.
Пресс-конференция продолжалась уже три с половиной часа. Теперь я не мог оторваться от соседа, сидящего впереди, из Мурманска. Он тоже никак не мог задать свой вопрос и теперь писал на своем плакате записки президенту. Он думал, наверное, что Владимир Путин все видит, потому что замечал плакаты и подальше. И теперь он писал убористым почерком на своем плакате, где еще было много места: «Дайте две минуты для встречи с Вами!», «Я шел на встречу с Вами 17 лет!». Но пока и его беспрецедентные усилия были тщетны.
Журналисты перестали садиться и стоя кричали свои вопросы:
— Про любо-о-о-о-вь!!!...
— Про любовь? — озабоченно переспрашивал президент.— Нам заканчивать надо уже… А то любовь быстро в ненависть переходит, если мы с вами пересидим.
И все-таки пересидели. И мурманский журналист успел напоследок взмолиться своим убористым почерком: «Во благо людей и государства!», прежде чем Владимир Путин перед уходом поздравил всех с наступающим Новым годом.
Пресс-конференция закончилась, и я искал глазами своего курда. И нашел. Он стоял у сцены, с которой несколько минут назад сошел президент России, и что-то быстро, очень быстро записывал.
И вот я до сих пор думаю: что? Ведь никто ничего уже давно не говорил.
А ведь он спрашивал.
И наверное, только теперь получал ответ.