В среду президент России Владимир Путин вручил свои премии в области науки и инноваций молодым ученым. Специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ заинтересовался тем, нужно ли то, чем занимаются лауреаты, миру. Выяснились подробности.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Азаров / купить фото
Лауреаты президентской премии подъехали к первому корпусу Кремля на автобусе. Те, кого пригласили с собой, то есть коллеги и родственники, выстроились в очередь у Спасской башни Кремля.
Безусловно, те, кто в очереди, тоже очень хотели поскорее попасть в Екатерининский зал Кремля. Иначе, например, один из них точно не выстоял бы эти полчаса, а вернее, 40 минут, на 20-градусном морозе в пиджаке с нелепым зеленым полиэтиленовым пакетом в руках. Честно говоря, меня бросало в дрожь от одного вида этого человека. Поэтому когда я увидел его уже в круглом фойе первого корпуса в обществе академика Юрия Осипова, то очень обрадовался: ведь он был жив.
Я, конечно, спросил его, все ли с ним в порядке.
— Вроде да…— с сомнением ответил он и что-то тяжело задумался.
Нет, с ним было не все в порядке.
— А почему пальто-то было не надеть? — я хотел понять его. Очевидно, что у этого математика (а я уже знал, что он математик) логика была нелинейной.
— Понимаете,— объяснил он, Николай Андреев,— я очень редко ношу пиджак. Почти никогда. И честно говоря, мне просто нечего надеть на пиджак. Нечего, понимаете?
Тут-то сердце мое и разорвалось от жалости.
И разве я не должен был ожидать, что с математиками по-другому и не будет? И не надо было его спрашивать, тогда он бы не ответил, и я бы теперь не мучился от того, что сам прошел там же, будем прямо говорить, без очереди.
Я тогда спросил его, за что получили премию его подопечные, которых уже попросили в Екатерининский зал на репетицию церемонии (есть и такое).
— Охотно объясню! — обрадовался Николай Андреев, прошлогодний лауреат премии президента.— А лучше нарисую! Давайте мне ваш блокнот!
И в моем блокноте тут же появился треугольник с какими-то шариками, а потом четырехугольник, и я уже слышал невнятное:
— Понимаете, треугольник на шарнирах может быть устойчивым, а вот четырехугольник, например, не может, он будет двигаться, и его объем не посчитать…
Он горько вздохнул, и я уж не стал спрашивать, зачем обязательно надо считать этот объем…
— А бывают,— продолжил Николай Андреев,— изгибаемые многогранники… И не обязательно в трех измерениях… Они бывают!
Я потом, уже после церемонии, сказал одному лауреату, что я весь уже в курсе и знаю, знаю: он получил премию «За решение фундаментальных задач теории изгибаемых многогранников, создающее основы для развития робототехники», как и написано в указе президента.
— Какой робототехники?! — поразился лауреат.— Бред какой-то. Никакого прикладного значения! Наших многогранников в жизни-то вообще не существует! В теории… в других измерениях… надо же!..
Илья Романченко получил президентскую премию за «разработку гиромагнитных генераторов сверхмощных радиоимпульсов, способных к защите от террористических угроз и к развитию биомедицинских технологий». Тут все вроде было правильно.
— Ну да, импульсное перемагничивание ферритов,— пожал плечами Илья Романченко.— Взрывчатка не взорвется, подавим…
На вопрос о творческих планах господин Романченко ответил туманно:
— Ну сейчас семиствольную делаем…
Три молодых ученых получили премию (в деньгах это 2,5 млн руб. на всех) «за исследования кварк-глюонной плазмы с использованием мегаустановок и создание основ новой высокопроизводительной системы компьютерной алгебры, ориентированной на проведение расчетов в области физики высоких энергий» — и к этому, по-видимому, нечего добавить.
Когда из фойе вышли не только лауреаты, но и их родственники и друзья, на стульях в холле остался сидеть только один человек. В руках у него была школьная тетрадка и ручка. Загляделся. Да, это был математик.
А тетрадку он лихорадочно пополнял какими-то формулами. Конечно, ведь время терять преступно. Его и так уже почти не осталось: этому человеку на вид было лет уже двадцать пять…
Остается сказать, что таких людей, как он, с такими тетрадками в этом холле я до сих пор еще не видел, а жаль.
Владимир Путин поздравил молодых ученых с происшедшим:
— Научные труды Александра Александровича Гайфуллина,— сказал он,— связаны с геометрией и топологией. Он создал новое направление, развивающее теорию изгибаемых многогранников. Он нам потом расскажет, что это такое,— не удержался господин Путин.
Президент начал прикалывать лауреатам значки на грудь. Некоторые из них, я видел, шли к президенту на негнущихся, а другие — на подгибающихся ногах.
— Нет,— оправдывалась потом Елена, например, Лущевская,— я президента не боялась. Но все остальное…
Станислав Пославский из Протвино Московской области не купился на похвалы в том числе в свой адрес:
— И уже сегодня все технологии, которые были созданы для воплощения в жизнь этих мегапроектов, масштабно используются в различных технологических сферах, а потрясающие воображение научные знания об устройстве природы на фундаментальном уровне, которые мы получаем на мегаустановках, в будущем выльются в потрясающие воображение технические прорывы и до неузнаваемости изменят технологический облик мира! Возможно, мы, конечно, не сразу увидим эти потрясающие изменения, но и электричество пришло в нашу жизнь лишь через сто лет после открытия закона об электромагнитной индукции в опытах Фарадея,— закончил Станислав Пославский свою потрясающую воображение речь.
Президента начала благодарить лауреат Анна Кудрявцева, когда на входе в Екатерининский зал что-то упало на пол со страшным грохотом и звоном. А это официант выронил поднос с шампанским — очевидно, увидев рядом с президентом Анну Кудрявцеву. Да, она, конечно, показала себя очень симпатичной девушкой, но зачем же подносы ронять. Илья Романченко, подойдя к микрофону, сразу сказал:
— Позвольте, Владимир Владимирович, совет…
Я против воли оживился и приготовился выслушать совет Ильи Романченко президенту (очевидно, накипело), но тут выяснилось, что Илья Романченко имел в виду, что обращается не только к президенту, но и к его Совету по науке и образованию, члены которого в максимальном количестве присутствовали сейчас в зале.
Владимир Путин внимательно слушал лауреатов. Было очевидно, что эти молодые люди очень нравятся ему. Таким размягченным и даже, если пользоваться терминологией лауреатов, размагниченным я видел его только в сочинской школе «Сириус». И он подтвердил:
— Я сейчас слушал наших лауреатов и любовался ими! И пришла в голову очень простая, но очень хорошая мысль (то есть Владимир Путин отдает себе отчет в том, что простые мысли редко бывают хорошими.— А. К.): фундаментальные основы, на которых стоит наша страна, имеют глубокие и настолько прочные корни, что ее замечательное, прекрасное будущее неизбежно!
Таким образом, что бы мы, люди России, ни пытались предпринять, оно настанет и, хотим мы этого или нет, будет прекрасно. С такими корнями все это просто неотвратимо.
С бокалом шампанского Владимир Путин подходил к лауреатам. Они признавались ему, что здесь не только их друзья, но даже и их дети. Это было странно, так как эти молодые люди, по моим представлениям, и сами были детьми.
Президент РАН Владимир Фортов пытался, я обратил внимание, отвлечь Владимира Путина от разговора с лауреатами своими интимными, потому что высказывались громким шепотом, соображениями о чем-то, но президента интересовали именно эти люди.
— Ну расскажите, что за изгибаемый многогранник? — торопил он Александра Гайфуллина, и для Владимира Путина это был, конечно, вопрос дня.
— Да! Многогранник!.. Может ли он быть изгибаемым?! — подхватывал Александр Гайфуллин.— Оказалось, может!.. Этот вызов в геометрии существовал 200 лет!.. Но это было очень сложно!.. Дело в том…
Дальнейшие пояснения утвердили меня в мысли о том, что Александр Гайфуллин полностью переключился на разговор с самим собой. При этом господин Путин его старательно слушал.
Потом Станислав Пославский что-то объяснял президенту с улыбкой, которая выглядела то ли виноватой (ну как же рассказать за полминуты о том, по чему страдалось годами в теоротделе Института физики высоких энергий, запрятанном в глухой сосновый протвинский лес?), то ли снисходительной.
Но все-таки он пытался:
— Понимаете, мы смотрим на Большом адронном коллайдере в CERN на то, что происходит через минуту после Большого взрыва!
— А вот вы уверены,— по-честному спросил я через пару минут Станислава Пославского,— в том, что то, чем вы занимаетесь, вообще существует? Или хотя бы может существовать?
Он не удивился этому вопросу. Такое впечатление, что он задает его себе постоянно.
— Я занимаюсь теоретическими исследованиями,— объяснил он.— Обычными теоретическими исследованиями. Я кое-что знаю. Многого не знаю. И вот что: если бы оно как-то не так, то и картина мира выглядела бы иначе! Вы меня понимаете? А вот гомеопатия не работает!
Признаться, я вздохнул с облегчением: судя по последнему замечанию, с ним было все-таки все в порядке.
Между тем к нашему разговору прислушивался глава Курчатовского центра (куда входит и ИФВЭ) Михаил Ковальчук.
— Да вы бы ему,— обратился он вдруг к Станиславу Пославскому, кивнув на меня,— показали, какой там под вами, в Протвино, тоннель вырыт! А вот что с ним делать?! Вот это задача!
Михаил Ковальчук говорил так, как будто я не был в этом чудовищных размеров 20-километровом тоннеле, вырытом на 50-метровой глубине еще в советские времена, когда в Соединенных Штатах рыли примерно такой же тоннель. А потом и наши, и американцы отступились от своей, можно сказать, советской и тем более американской мечты — и дорого было даже для сверхдержав наполнить эти тоннели магнитами и эксплуатировать потом, да к тому же и Большой адронный коллайдер в Женеве построили. И Протвино стало чахнуть вместе с тоннелем, и чахнет до сих пор.
— Надо что-то с ним делать,— сказал мне Михаил Ковальчук.— Только надо понять, что.
Я-то слышал, что вариантов много: грибы, говорят, хорошо растут в таком тоннеле, невиданная теплица вышла бы…
— Где же вы денег на такое возьмете? — спросил я у Михаила Ковальчука.— Даже в Советском Союзе на эту комсомольскую стройку в конце концов не хватило.
— Да дело не в деньгах…— сказал он.— На дело найдем! Это как в семье бывает, знаете: денег нет, но если очень надо, то возьмем где-нибудь!.. А просто то, что планировали тогда, уже не надо сейчас: все это уже сделали в CERN. А в Протвино есть еще, между прочим, третий в мире ускоритель. И вообще, Протвино — это молодая Дубна! И ведь город чисто научный!.. Мы рассматриваем варианты возрождения, уже говорили с федеральными властями… Надо выявлять наших людей на уровне школы «Сириус», а потом вести и доводить до рабочего места, например, в Протвино, а не терять их по дороге… Я первый раз этой идеей делюсь…
Лауреаты и окружающие их тем временем спустились из Екатерининского зала снова в холл первого корпуса. Их, обычно бессловесных, снова истязали бестолковыми вопросами. А они, я удивлялся, формулировали и формулировали.
И тут я опять увидел того самого математика.
И ведь опять устроился на банкетке в холле и уже что-то чертил в своей тетрадке.
Единственный, кто не потерял тут время.