Фото: Куба Килян/Кузьня Здиенть
"Лед", режиссер Константин Богомолов (Teatr Narodowy, Варшава, январь 2014 года)
"Лед" — тихий, тонкой выделки спектакль, поставленный в польском аналоге МХТ, вышел всего через два месяца после шумных, мрачно-карнавальных мхатовских "Карамазовых", относительно которых все согласились, что они "близки к Сорокину". Однако в случае со "Льдом" режиссер выбрал форму аскетичной, максимально отстраненной игры с текстом.
Голубоглазые блондины ищут себе подобных, стуча в их груди ледяным молотом, и ждут отклика их сердец. Когда членов ледяного братства будет 23 тыс., они возьмутся за руки и неудачный проект "Земля" исчезнет. Рассказав истории троих москвичей, Сорокин живописует, как ледяной молот обращает их к великой цели. Этот же молот добивает "пустышек", коими являются 99% землян.
Фото: Александр Петросян, Коммерсантъ
У Богомолова самые жесткие сорокинские тексты герои произносят, спокойно сидя в креслах. Титры сообщают, что сутенер изуверски "наказывает" проститутку, а на сцене рыжеволосая актриса щебечет с пожилым актером. Вместо концерта группы "Ленинград", где только что "простуканный" студент знакомится с наркоманкой, звучит японская песенка. Ширнувшись, парочка, как в лодку, садится в пустой гроб и произносит реплики героев, предающихся сексу в коммунальной ванной. Отстранение удерживает спектакль от быта, подсказывая, что фирменное сорокинское смакование телесного низа лишь прием. "Жидовская олигархия!" — объясняет деятельность братства друг героя, в доказательство цитируя забористое антисемитское высказывание Ференца Листа,— из-за сцены тут же раздаются фортепианные аккорды. Так сквозь излюбленный прием Богомолова — помещать знакомую музыку в неожиданный контекст — проступает смысл этого спектакля: вся история человечества — цепь нелепейших заблуждений, которым подвластны даже самые яркие его представители.
"Теллурия", режиссер Марат Гацалов (Новая сцена Александринского театра, сентябрь 2014 года)
Сквозной образ романа Сорокина — теллуровый гвоздь, который наши потомки вбивают себе в голову, чтобы избавиться от реальности. В спектакле Гацалова эту реальность преображают зеркальное оформление и искусный свет. Процедура вбивания гвоздя, так часто повторяемая в книге, на сцене не показывается — вместо этого сорокинские "плотники" прикладывают к головам персонажей фонендоскоп, и головы отзываются тревожным звоном. Изощренная проза Сорокина всегда провоцирует поставить ее с кучей бытовых и физиологических подробностей, за которыми — такова уж лукавая природа сорокинского письма — почти наверняка потеряется смысл. Гацалов на эту удочку не попался. Он не рассказывает сюжет за сюжетом, а передает ощущение от целого, к финалу и вовсе позволяя себе деконструкцию.
Поначалу в спектакле следуют сорокинскому слову. Текст интонируется роскошными актерскими голосами — мастера Александринки Игорь Волков, Семен Сытник и их младшие коллеги кружат по сумрачному зеркальному лесу, в котором сидят зрители, едва успевающие вертеть головой. Постепенно странных подробностей вроде неразборчивой фразы или проскакавшего в темноте кентавра становится все больше. Актеры все чаще запинаются, смеются, все дальше дистанцируясь от персонажей.
Фото: Михаил Гутерман, Коммерсантъ
А потом вдруг над зеркалами вспыхивает круговая видеорама — виртуозная работа Юрия Дидевича и Антона Яхонтова. Все мелькает так быстро, что и не запомнишь: смеющийся вождь народов, заставка советского фильма, таблицы теленастройки. На те же доли секунды пространство, залитое светом, пронизывает невероятно помпезный, будоражащий аккорд (композитор Владимир Раннев). Речь, видимо, о том, что перегруженное ужасами и медийной кашей сознание перестает воспринимать мир целостно — он рассыпается на яркие осколки, как и сама книга Сорокина.
"День опричника", режиссер Марк Захаров (театр "Ленком", декабрь 2016 года)
Вероятно, этот спектакль можно было бы переименовать в "Тень опричника": дословно сорокинскому тексту в нем следуют лишь в первых сценах, иллюстрирующих пробуждение опричника Андрея Комяги и его спешный выезд на задание — расправу с неким оппозиционером и его вдовой, лирические отношения с которой неожиданно (для читавших Сорокина) становятся в дальнейшем одной из главных тем спектакля.
Кошмарную сорокинскую антиутопию Марк Захаров воплощает с помощью собственных фирменных аттракционов, с юмором и драйвом (одно из обстоятельств — печи в покоях одной из героинь топят книгами русских классиков — выглядит предвосхищающим фабулу "Манараги"). Но — и в этом он тоже верен себе — Захаров не может оставить зрителя наедине с беспросветной реальностью, в которой живет впавшая в средневековое мракобесие, намертво отгороженная от всего мира страна.
И потому в финале нравственно преображенный Комяга (Виктор Раков) бежит со спасаемой им вдовой (Александра Захарова) и ее прижатым к груди младенцем прочь из злополучного царства, и плащ опричника развевается на ветру под красивую музыку. Сделано это почти с тем же романтическим накалом, как бывало в знаменитых захаровских мюзиклах. Насколько удачно это соотносится с духом, атмосферой, жанровой природой сорокинской книги, вопрос спорный. Но при желании в этом образце театральной сорокинианы можно усмотреть и серьезный плюс. На спектакль "Ленкома" (вопреки программке, в которой стоит "18+") все-таки можно брать подростков и потихоньку, издалека начинать говорить с ними о прозе Владимира Сорокина. Иными словами, захаровский "День опричника" — это Сорокин, адаптированный для среднего и старшего школьного возраста. Бывает и такое.