В поисках рая

Выставка художника Дмитрия Иконникова "Полет в восходящем потоке" показала: для того, чтобы быть счастливым и научить этой науке других, достаточно бумаги и карандаша

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Дмитрий Иконников любит серый цвет и не любит масло --слишком уж блестит

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

«Дамы и кавалеры. Фрагмент №4». 2016

Фото: пресс-служба галереи ARTSTORY

Картины Дмитрия Иконникова напоминают фрески — огромные, матовые, шершавые. В полусумраке нежно и загадочно белеет женское бедро. Или улыбается венецианский лев. Или скребет по темному небесному своду золотым крылом ангел с детским удивленным лицом. И сам художник здесь — в мире, созданном им самим, счастливом и неторопливом, где всегда есть время для стакана вина, поцелуя и музыки. Это только считается, что Дмитрий Иконников живет в Москве, работает в мастерской, много путешествует и недавно отметил свое 65-летие. На самом деле он тут, на своих фресках, и мы все про него знаем: он и "Нищий", и "Улисс", и бродяга, выпивающий и пританцовывающий в парке. Да куда там! Вот святой Петр, в его, иконниковских, очочках и с тяжелой прорезью рта. Он великан, обнимающий нагую красавицу, и, конечно, это он парит над городом, закинув голову, — небритый, всклокоченный и счастливый. Не случайно и выставка, которая только что с большим успехом прошла в галерее ARTSTORY, так и называлась "Полет в восходящем потоке". В перерывах между полетами "Огонек" пообщался с художником.

О полетах

Это ведь только тело имеет свои границы, а мир внутри него необъятен. И чем выше ты поднимаешься в своем восходящем потоке, тем больше узнаешь о себе, тем больше границы твоего "я". Именно из этого внутреннего космоса приходит то, что потом становится рисунком или картиной. Говорить о сокровенном, духовном возможно только высоко в разреженном пространстве... Умирать не страшно. Страшно жить с ощущением, что никогда не войдешь в этот поток.

Из разговоров

— Ваша фамилия заставляет гадать: видимо, среди предков были люди, которые занимались иконописью?

— Несомненно. Но после 17-го года многое было спрятано. Я до 30 лет не знал своего настоящего деда. Он был офицером. Сначала белым, потом немножко советским. Но вся семейная история оказалась утрачена. Это беда не одного меня. Это беда всех.

Выбор и свобода

Я родился в Мурманске, в портовом городе, а это совсем другое ощущение жизни, другое мировосприятие. Портовый город — это всегда пограничное состояние и выбор. Хочешь — в море, а хочешь — на материк. Это всегда ощущение свободы и широты открытого мира в полном смысле этого слова. Приходящие-уходящие корабли разных стран наглядное тому подтверждение. Мир велик, стоящие на причале и на рейде сухогрузы, торгаши, рыбаки, снующие туда-сюда буксиры, высота портальных кранов,— все это усыпано бриллиантами огней, сияющих в полярной ночи, приправлено полярным сиянием. Все разговоры взрослых крутятся вокруг моря. Самый крупный вуз Мурманска — Высшее мореходное училище. Отец мой — декан судомеханического факультета, элита приморского города...

Настоящая жизнь

Вот что интересно: я жил в разных местах нашей родины, и везде, где бы ни проходили мои молодые годы, дворовая жизнь была сильно интереснее, чем официальная. Двор. Вот где начиналась настоящая жизнь с приключениями, с мнимыми и настоящими опасностями, с первой любовью, первыми друзьями и первыми врагами.

Жизнь "розничная" весьма отлична от праздничной. Она меня всегда больше интересовала. Чтобы понять, как на самом деле живут хозяева дома, надо выйти на задний двор, заглянуть в мастерскую, пройти на кухню, только тогда вы узнаете, чем они дышат, культура их внешняя или это принцип жизни. Интересно то, что вещи и пространство зачастую тоже скрывают свое истинное лицо. Вещи новые чаще всего неинтересны. Они как непрожитая жизнь. Интересна же судьба. Такое понятие, как "судьба", все меньше места занимает в наше время.

Из разговоров

— У нас на самом деле плохое художественное образование. Мы так поздно попали туда, откуда все это идет. Я в Италии, в Венеции, в первый раз побывал, когда мне уже за 50 было. Это очень поздно. Я был в Лувре, но тоже попал туда поздно. Мне эти знания были нужны в 25-30 лет, понимаете? Мне Микеланджело тогда был нужен. Тогда я должен был понять, что Веласкес великий, а Гойя хороший...Тициан с самого начала был богатый и свободный. А мы с самого начала были и несвободны, и небогаты. Мы никому не нужны были как художники. Этому государству тогда не были нужны художники.

— А сейчас нужны?

— Сейчас государство хоть не мешает. Есть люди, которые покупают мои картины, у меня не отбирают мастерскую. Это государство ко мне равнодушно, а то было жестоко.

Крышу снесло

Ребята, Москва — это город, в котором архитектурного понятия "крыша" просто нет. Нашу крышу давно снесло. Живу я на девятом этаже, живу лет 35 с лишним и наблюдаю, как меняется у меня за окном линия горизонта. За последние лет семь произошли разительные перемены. Линия горизонта перестала ею быть. Она превратилась в болезненный график больного человека, страдающего то тяжкой депрессией, то как минимум кокаиновой эйфорией. Появилось штук восемь-десять очень многоэтажных домов, которые торчат в пейзаже как руины древних цивилизаций. Только по возвращении из Парижа я понял: вся эта архитектура отменила понятие "крыша". Эти дома можно сколько угодно продолжать строить верх, их можно остановить на любом этапе. Они — незавершенка в своей основе.

Из разговоров

— Нет никакой красоты. Есть гармония. Понимаете? Старухи Рембрандта — они красавицы? Нет. Но они прекрасны.

— Вы счастливы, когда вы работаете?

— А меня в этот момент нет. Есть я до и есть после. А во время — меня нету просто.

— Для вас что важнее — цвет, свет, линия, чувство?

— Этот вопрос коварный. Цвет, свет, пространство, линия — все это определяет художника. Для кого-то важнее цвет, для кого-то — пространство... Иногда я вижу свет, и меня это очень интересует. Иногда — пространство. Меня всегда интересует пластика, как она исчезает и появляется. В какой-то момент мне было интересно свободное рисование.

— А что это такое?

— Это форма мышления. Не тупое рисование, с натуры, а свободное... Я покупал пачку бумаги, и за два месяца бумага у меня уходила... Я рисую на ней, как стихи пишут,— мгновенно... Это моя форма жизни. Этих рисунков очень много, приходится выбрасывать. За собой надо оставлять чистый путь.

Все это рок-н-ролл

Слушание мира происходит абсолютно бескорыстно. Это талант. Либо он есть, либо его нет. Невозможно написать за деньги "Скованные одной цепью" Кормильцева или "Родину" и "Черный пес" Шевчука, невозможно за деньги сочинить те блюзы, которые делали Рей Чарльз или Том Уэйтс. "Не продается вдохновенье". "Андрея Рублева" Тарковский делал потому, что не мог не сделать его. Астафьев написал "Последний поклон", потому что не мог не написать, так же как Веничка Ерофеев свои "Москва — Петушки", и Булгаков, и Бродский, и Ван Гог, и Пикассо, и Петров-Водкин, и Моцарт, и многие другие. Все это рок-н-ролл.

Здравствуйте, денди!

Из разговоров

— Вам какой Христос ближе, который у Тициана или который у Джотто?

— Мой собственный.

— А где он?

— Будет...

Интересна судьба. Такое понятие, как "судьба", все меньше места занимает в наше время

Екатерина Данилова