"Падение прекратилось, Россия вышла из рецессии, но роста нет"

За последние шесть месяцев российские эмитенты разместили за рубежом еврооблигации на $12,4 млрд, что соизмеримо с показателями предшествующих двух лет, а иностранцы вложили в фонды, ориентированные на РФ, $1,7 млрд. Только в 2017 году российские компании в ходе IPO и SPO привлекли более $1 млрд. Что пользуется спросом у иностранных инвесторов, почему инвестблок Сбербанка ориентирован в основном на внутренний рынок и как организована его работа, "Ъ" рассказал новый глава Sberbank CIB Игорь Буланцев.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов  /  купить фото

— В 2016 году вы пришли в финансовую компанию Sberbank CIB с поста руководителя дочерней структуры крупного иностранного банка в России, почему?

— Формально я перешел на работу в Сбербанк, а Sberbank CIB — это один из бизнес-блоков. Есть разные понятия: функциональная структура, организационно-правовая структура, юридическая. Если брать юридическую структуру Sberbank CIB, то в ней присутствует много компаний, например, "Сбербанк-Инвестиции" — основной инструмент для нашего департамента инвестиционной деятельности. Есть международные офисы. Я, например, являюсь председателем совета директоров Sberbank (Switzerland) AG, но это же не значит, что я перешел на работу в нашу швейцарскую "дочку".

Некоторые наши подразделения оформлены в Sberbank CIB, некоторые — в "Сбербанк-Инвестициях", много подразделений включено в ПАО "Сбербанк". Поэтому могу сказать, что я не перешел в финансовую компанию, а был назначен руководителем бизнес-блока, который имеет сложносоставную и динамичную структуру, постоянно меняющуюся вместе с рынком.

— Под изменениями структуры вы подразумеваете присоединение Sberbank CIB к большому Сбербанку?

— У нас последний год действительно происходят достаточно серьезные изменения. Какое-то количество сотрудников мы переводили из Sberbank CIB в ПАО "Сбербанк", кто-то приходил в Sberbank CIB. Для нас структура не является высеченной в камне — мы переводим сотрудников из одного подразделения в другое в зависимости от бизнес-задач.

Но присоединять Sberbank CIB к большому Сбербанку мы пока не планируем. Нам необходимо сохранить это юридическое лицо и с точки зрения наличия лицензии на определенные виды деятельности, и с точки зрения международного законодательства, которое тоже постоянно меняется. Так, например, на Западе в последнее время очень четко разделены инвестиционные и коммерческие банки. Мы не хотим делать сейчас что-то, что, возможно, через год, через два придется переделывать с самого начала. Поэтому мы считаем абсолютно комфортным сохранение юридического лица Sberbank CIB.

При этом Sberbank CIB — бренд не юридического лица, а направления корпоративно-инвестиционного бизнеса. Кроме работы с финансовыми инструментами к нему относятся и все виды кредитования — начиная с овердрафтов и оборотного финансирования и заканчивая проектным финансированием. Кроме того, мы осуществляем финансирование проектов в государственно-частном партнерстве, синдицированное кредитование.

— Линейка продуктов существует параллельно с той, которая есть у Сбербанка?

— Это Сбербанк. Некоторые подразделения Sberbank CIB юридически находятся в ПАО "Сбербанк", а некоторые — в самом Sberbank CIB. Например, департамент глобальных рынков существует в основном в юридической плоскости Sberbank CIB. А департамент крупнейших клиентов полностью существует в юридической плоскости ПАО "Сбербанк", как и департамент кредитования. Понятно, что основные кредитные продукты делаются с баланса банка, но делаем их мы — Sberbank CIB. То есть Sberbank CIB — это крупнейшие клиенты и разные продукты для них: кредитные, рыночные, инвестиционные.

— Ваш предыдущий работодатель, Нордеа-банк, сворачивает в России работу со всеми клиентами, кроме крупнейших. Получается, что вы ушли из структуры, работающей только с крупнейшими клиентами, в структуру, которая работает только с крупнейшими клиентами. В чем смысл?

— Разница очень большая. "Нордеа" в России — это все-таки классическая модель дочернего банка. Sberbank CIB — один из крупнейших мировых банков с полной линейкой инвестиционно-банковского бизнеса, с лидирующими позициями на домашнем рынке: его доля по разным продуктам составляет от 40% до 60%. Поэтому, конечно, это другой бизнес. С одной стороны, это та же сфера, но различия огромные — и по масштабу, и по качеству.

— Сворачивание бизнеса "Нордеа" — это частный случай или тенденция для всех дочерних структур иностранных банков в РФ?

— Понятно, что после 2014 года все иностранные банки очень сильно снизили активность. До перехода в Сбербанк я был руководителем банковского комитета Ассоциации европейского бизнеса, мы очень плотно общались со всеми руководителями западных банков, обсуждали общие проблемы развития бизнеса, крупные сделки. И у всех была одна и та же программа — почти никто не ставил на активное развитие бизнеса. Но при этом основное сокращение по многим иностранным банкам прошло в конце 2014 — начале 2015 года, и где-то к концу 2015 — началу 2016 года основное количество лимитов было очень сильно уменьшено. Поэтому в 2016 году не только иностранные банки, но и инвесторы, которые сократили лимиты на Россию в 2014-2015 годах, обнаружили, что риски уменьшились и лимиты открыты. Поэтому спрос, который мы увидели в начале 2016 года, сильно вырос в конце 2016 — начале 2017 года.

— То есть ситуация улучшается? Это касается экономики в целом или только финансовых рынков?

— Я думаю, что это касается экономики вообще, просто деньги сначала идут на финансовые рынки, а затем, когда тренд становится более устойчивым, уже в реальную экономику. В 2016 году мы увидели стабилизацию и в экономике, и в геополитике, и в ценах на нефть, что привлекло в нашу экономику дополнительные деньги. Если говорить о реальном секторе, то и в 2016 году, и в начале 2017 года наблюдался очень активный спрос на привлечение как акционерного капитала через IPO и SPO, так и долгового — через облигации. Да и на синдицированное кредитование спрос тоже увеличивается.

— Этот спрос направлен на привлечение денег под новые проекты или для рефинансирования старых долгов?

— В 2017 году ожидаются большие погашения и в банковском, и в небанковском секторах. Конечно, под это накоплены средства, а компании и банки чувствуют себя довольно уверенно с точки зрения как наличия ликвидности, так и доступа к ней. При этом значительный объем долгов будет рефинансироваться. Другое дело, что желание эмитентов получить заемные средства совпадает с большим объемом лимитов со стороны множества кредиторов. То есть вопрос не стоит таким образом, что российские компании столкнулись с необходимостью рефинансироваться, а инвесторы понимают, что компании долг не погасят и их надо опять кредитовать. Ситуация другая — да, есть большой объем долгов к погашению, но это совпадает с желанием продолжать кредитовать Россию и продолжать инвестировать в долговые обязательства. Поэтому ситуация абсолютно нормальная, которая, я думаю, будет выгодна российским заемщикам.

Но другая часть проблемы, не очень хорошая с точки зрения роста экономики,— рефинансирование старых займов. Мы увидели, что падение прекратилось, Россия вышла из рецессии, но роста нет и соответственно нет спроса на дополнительный большой объем инвестиционного кредитования или развитие новых проектов. Мы рассчитываем, что в 2017 году этот рост придет. Он будет, конечно, неагрессивным, но он приведет и к росту спроса на заемные ресурсы, и к росту рынка кредитования в России.

— Насколько санкции и спекулятивный рейтинг России влияют на поток инвестиций в страну?

— Есть компании, на которые наложены санкционные ограничения, и инвесторы, конечно же, их не нарушают. Но ведь в России есть огромное количество эмитентов, которые не подпадают под санкции, и спрос на российский риск идет в эти компании. Имен очень много — это "Совкомфлот", "Еврохим", "Северсталь", ОАО РЖД и многие другие, которые уже разместились или объявили публично о планах размещений. Емкость этого рынка очень велика.

— Какие деньги по большей части идут сейчас в Россию — европейские, американские или азиатские?

— Инвестируют, с одной стороны, банки, с другой стороны — фонды разного плана. Во-первых, все работавшие здесь банки — и европейские, и американские, и даже японские, которые в 2014 году заняли наиболее агрессивную позицию, как мы увидели в 2016 году,— начали довольно активно возвращаться и совершать сделки в России. Во-вторых, за последние два с половиной года китайские банки стали гораздо активнее, начали проявлять интерес к сделкам в России. Если сначала это были осторожные участия в синдикатах с небольшим ценником $10-20 млн с целью присмотреться, научиться работать с российскими эмитентами и контрагентами, то уже в 2015-2016 годах мы видели довольно крупные сделки со стороны китайских банков, причем в разных отраслях. Конечно, по большей части это нефть, газ, металлы, но мы видим интерес и к другим отраслям. Если брать размещение АЛРОСА, которое мы делали в прошлом году, мы видели интерес не только со стороны Китая, но и со стороны арабских и других инвесторов.

— Какие планы по приватизации на этот год?

— С прошлого года у нас остались планы по приватизации Новороссийского морского торгового порта и "Совкомфлота". Мы пока не знаем конкретных дат по этим сделкам, но они были объявлены, и я думаю, что их стоит ожидать.

— Планы не всегда реализуются. В этом году рынок позволит им сбыться или будут всякие неожиданности?

— Неожиданности могут случиться всегда, это абсолютно нормальный процесс — не все складывается так, как запланировано. Но в целом мы видим большой интерес и окно возможностей как для IPO и SPO частных компаний, так и для приватизации госкомпаний. Поэтому велика вероятность, что мы увидим сделки в обоих сегментах.

— Сложился пул крупнейших банков, которые участвуют в организации приватизационных сделок. Этот рынок поделен между вами или идет жесткая борьба за каждую сделку?

— Конечно, джентльменские договоренности есть на всех рынках, мы взаимодействуем с крупнейшими игроками — ВТБ, Газпромбанком, иностранными банками. И в 2016 — начале 2017 года вы видели: мы заключали разные сделки в различных синдикатах. Мы очень комфортно работаем над многими размещениями. Что касается получения мандатов, то тут уже, естественно,— кто во что горазд. Конечно, каждый старается получить мандат в конкурентной борьбе, и я думаю, что эту борьбу мы увидим в 2017 году.

— Почему Сбербанк не участвует в сделках на западных рынках с иностранными эмитентами, как некоторые другие российские банки?

— У Sberbank CIB есть четыре зарубежных офиса — в Лондоне, Нью-Йорке, Никосии и Цюрихе. До 2014 года у нас были гораздо более агрессивные планы относительно развития бизнеса за рубежом, что было связано с фазой роста российской экономики и логикой развития российских компаний, их трансграничного и зарубежного бизнеса; многие из этих компаний активно планировали зарубежную экспансию. Наша задача состояла в сопровождении российских компаний, организации финансирования для них, подготовке сделок и так далее.

Понятно, что в 2014 году эти планы были пересмотрены. Наш подход тоже изменился — мы должны были эффективно сохранять бизнес, присутствие и экспертизу. Поэтому мы не стремились наращивать расходы и внимательно отслеживаем свои траты на западном рынке. Я уверен на 100%, что это правильная стратегия. Если, например, брать сделки с АЛРОСА и "Детским миром", наши заграничные офисы активно работали с инвесторами. Этот опыт показал: сеть работает и все компетенции сохранила, связи с инвесторами работают.

Если мы поймем, что фаза рынка меняется, то будем оперативно реагировать и менять свои планы. Не могу сказать, что сегодня мы видим огромный рынок акционерного или долгового финансирования в Европе, где могли бы занять существенную долю. Мы не видим ни у одного российского банка заметного потока бизнеса на этом рынке, скорее это единичные сделки.

— В какой фазе находится российский рынок?

— Российский рынок пока слабо развит, и это совершенно очевидно. У нас мало качественных и, что самое главное, ликвидных эмитентов, мало более или менее ликвидных долговых обязательств. Государству и участникам рынка нужно развивать инфраструктуру. Так, например, я приветствую идею народных облигаций: мы создаем новый инструмент для населения, который помогает развиваться рынку. Как он будет работать — другой вопрос. Сейчас появились и стали развиваться биржевые структурные облигации. Мы в декабре сделали структурную облигацию, привязанную к доллару, и планируем предлагать рынку инструменты с привязкой к другим активам.

— С чем связано незначительное число частных инвесторов на российском рынке?

— Прежде всего так сложилось исторически: на протяжении 80 лет в России не было фондового рынка. Откуда возьмутся финансовая грамотность, инвестиционная активность? Есть самые простые инструменты — например, пришел, положил деньги на депозит. Народ привык: купил валюту — и сидишь, неважно, растет она или падает. Финансовая грамотность не появляется сама собой, ее надо воспитывать со школы и заниматься ее повышением постоянно. И речь не только о гражданах, но и о компаниях.

— А денег в стране достаточно для развития рынка?

— Потребность в дополнительной ликвидности регулируется банками с помощью ставок, и за последний год они заметно упали. Следовательно, ликвидность в системе избыточная — и в рублях, и в долларах. Правда, с долларовой ликвидностью ситуация может измениться: у компаний и банков возникнет потребность в валюте, а значит, и ставки могут отойти от нулевых значений. Впрочем, этого может и не произойти из-за притока иностранной валюты в страну.

Так или иначе, ставки сейчас снижаются. Что при этом делать людям? Если год назад ставка по депозитам превышала 10%, а многие банки с начала кризиса давали и до 15%, то нынешние 6-7% психологически не вполне комфортны. Это подвигает людей искать новые инструменты для вложения. В связи с этим, думаю, на рынок придут как новые, так и старые деньги за счет перераспределения ликвидности с рынка дешевеющих депозитов. Однако в этом есть определенная проблема: наличие большого объема денег при недостатке финансовых инструментов не поможет рынку, равно как и противоположная ситуация,— все должно быть пропорционально.

— В середине февраля аналитики Sberbank Investment Research выпустили отчет, в котором связали укрепление рубля с продажей валюты "Роснефтью" для расчетов с миноритариями "Башнефти". Пресс-секретарь "Роснефти" назвал аналитиков "клиническими идиотами" — Сбербанк поблагодарил "высокоинтеллектуального и глубоко воспитанного" пресс-секретаря нефтекомпании за "тонкие определения". Что это было?

— В соответствии с кодексом корпоративной этики Сбербанка сотрудники, дающие комментарии СМИ, несут ответственность за соблюдение требований банка, законодательства, а также обеспечение достоверности и целостности передаваемой информации.

Основной продукт аналитиков Sberbank Investment Research — отчеты для ограниченного круга клиентов, как правило, профессиональных и институциональных инвесторов. Аналитики в этих отчетах имеют право выражать свое мнение, при этом их работа регламентирована внутренними документами. В данном случае имело место предположение относительно того, по каким причинам мог расти курс рубля. Но еще раз отмечу: это было непубличное высказывание — частное мнение аналитика, основанное на публичной информации по данному вопросу. Да, журналисты иногда спрашивают аналитиков о том или ином явлении, просят прокомментировать ситуацию на рынке, но это совсем другой продукт: такой комментарий, конечно, основывается на той же работе и тех же материалах, но имеет существенные отличия.

— То есть, когда аналитики дают публичные комментарии, они подвергаются цензуре?

— Понятие "цензура" неприменимо к финансовым институтам, и в данном случае речь идет не о цензуре, а о классической работе любой пресс-службы. При официальных запросах прессы выверяются формулировки, в том числе принимается во внимание и тот факт, что некоторые наши коллеги очень остро реагируют на любые упоминания их компаний.

Интервью взял Максим Буйлов