Петербургский Александринский театр показал новый спектакль Валерия Фокина "Ревизор". Премьера, с одной стороны, прошла в рамках XII Международного фестиваля "Балтийский дом", а с другой — дала старт рассчитанной на несколько лет художественно-исследовательской программе "Новая жизнь традиции", которую старейший академический театр России осуществляет совместно с Центром имени Мейерхольда. На премьере побывал обозреватель Ъ РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
На входе в театр зрителей встречал плакатик, красной гуашью извещавший, что в этот вечер играется редакция пьесы, сделанная Всеволодом Мейерхольдом и Михаилом Кореневым в 1926-м, и что спектакль рассчитан на взрослую аудиторию. Смотрелось это предупреждение как-то грозно, вроде "Слабонервных просят удалиться". Наверное, предосторожность была не напрасной. Ведь если спектакль по бессмертной комедии "Ревизор" на сцене славнейшего русского театра без всяких предупреждений начинается не со слов "Я пригласил вас, господа...", то от наиболее чувствительных ревнителей традиции можно ждать обмороков, а от наиболее гневных ее хранителей — возмущенных выкриков. Но ни обмороков, ни криков на премьере десятой со времени премьеры 1936 года александринской версии "Ревизора" не случилось. Имя Мейерхольда сыграло свою примиряющую всех и вся роль.Вообще, спектакль Валерия Фокина обложен, как хрупкая новогодняя игрушка ватой, множеством всяких теоретических обоснований и исторических реминисценций. Начать с того, что сама пьеса выбрана не только из привязанности режиссера к Гоголю, но и потому, что по ней Мейерхольд поставил один из своих шедевров. Правда, в Москве в 1926-м. Но зато именно в императорской Александринке, как известно любому приличному театралу, гениальный режиссер проработал десять предреволюционных лет. Таким образом, теперь "московская" версия воцаряется в петербургском доме Мейерхольда. Далее: Валерий Фокин, знаток творчества мастера и один из самых умных современных русских режиссеров, вдохновляется партитурой Мейерхольда и его идеями, в частности, желанием сыграть не только пьесу, а всего автора и при постановке двигаться "в сторону трагедии". Кроме того, спектакль этот начинает большую программу, в рамках которой на сцене Александринки знаменитые европейские режиссеры поставят пьесы, имеющие отношение к Мейерхольду.
У театроведа от всех этих сведений должно перехватить дух, а у любого, кому небезразлична судьба русского театра, снести с головы шляпу. Простой зритель, впрочем, масштаб взятой на себя создателями спектакля культурной миссии осознавать не обязан. Он пришел в театр на Гоголя. Но сразу понимает, что все здесь не просто так. Вот, например, первый акт играют на фоне изрядно увеличенного эскиза декорации, придуманного Гоголем к самой первой постановке 1836 года. Но нарисованная дверь стала настоящей, и несколько раз декорация, перед которой сидят на стульях чиновники, начинает плыть в сторону. Тогда высящийся в проеме квартальный вынужден тоже семенить вместе с дверью, чтобы не упасть. Образ смещающейся реальности готов и выглядит очень смешно — не потому, что напоминает об истории, а потому, что отлично придумано.
В спектакле по хрестоматийной пьесе много отлично придуманного. Пожалуй, нет ни одной сцены, в которой можно было бы предугадать, что случится в следующую минуту. Валерий Фокин, обычно склонный к жестким схемам и мотивам, на этот раз задает не столько внятную концепцию, сколько общий закон существования на сцене: актер должен быть готов к тому, что из его персонажа вдруг попрет какая-то иная, потаенная сущность, что мускулы лица сами собой сложатся в гротескную маску и только что послушное тело, заслышав музыку Леонида Десятникова, начнет как-то выгибаться и вспухать изнутри. Что сцены начнут наезжать друг на друга, сватовство Хлестакова сначала к дочери (Елена Зимина), а потом к матери (Светлана Смирнова) превратится в странный, неудобный танец втроем и все эпизоды взяткодательства тоже слипнутся в один, в котором попечителю богоугодных заведений Землянике (Николай Мартон) придется томиться от нутряной ломки, а Бобчинскому (Владимир Миронов) кататься по полу завернутым в ковер. Что в последнем акте обитатели города явятся к городничему униженными шутами, с искусственными бежеватыми лысинами, а потом, почуяв, что напрасно кривлялись, радостно сорвут их. В спектакле Фокина нет веселого смеха, но есть черный сарказм.
Все это, возможно, осталось бы разрозненными решениями отдельных сцен, если бы в спектакле не участвовал Алексей Девотченко. Главный гоголевский морок таится, проступает и бушует именно в его Хлестакове, налысо бритом, юрком существе, скользком оборотне и злом насмешнике. Носит его по сцене и дирижирует им неведомая сила, делающая тщедушного замухрышку то невесомой пушинкой, то куклой с остекленевшим взглядом и несмазанными суставами. Происхождение его темно, мысли непонятны, а действия судорожны. Наверное, что-то виртуозный питерский актер Девотченко мистическим образом уловил от бесноватого мейерхольдовского Хлестакова-Гарина, а что-то, возможно, и от Михаила Чехова. Алексей Девотченко так воплощает фантасмагорию спектакля, что оторопь берет. Но сказать, что его герой — просто нечисть, очередная попытка приравнять Хлестакова к черту, было бы слишком банально, хоть и оседлал он городничего (отменная, хоть и не столь яркая работа Сергея Паршина) в кульминации сцены вранья, будто перепрыгнув в "Ревизора" из другого гоголевского создания. Но все-таки природа его тревожно неясна, как природа шаровой молнии, зачаровывающей и смертоносной в одно и то же время.
Вихрем пронесся он по воздуху спектакля и всех точно перемагнитил. Видимо, сам и наслал на город гипноз в виде золоченого фасада и колонн петербургской жизни. Когда все разъяснится, обманутое семейство уцепится за эти колонны, как за последние надежды, но они торжественно уплывут вверх, оторвавшись от постаментов и оставив не осмеянного, но будто вывернутого наизнанку городничего и двух женщин стоять на глупых пьедесталах. А потом опять появится декорация первого действия и под занавес как ни в чем не бывало будет произнесено то самое "Я пригласил вас, господа...". Ведь будет же когда-то в Александринке и одиннадцатый "Ревизор".