В постоянной экспозиции искусства ХХ века в Новой Третьяковке на Крымском Валу появилось одно из самых известных произведений русского авангарда — безмоторный индивидуальный летательный аппарат, орнитоптер «Летатлин». О шедевре, обретшем наконец правильный дом, рассказывает Кира Долинина.
«Летатлин» с его восьмиметровым размахом крыльев — во всех смыслах крупное приобретение для экспозиции ГТГ
Фото: Кристина Кормилицына, Коммерсантъ
«Высокий человек стоял на маленькой сцене. Зал был переполнен. Высокий человек не был актером, он не пел, не читал, не играл на скрипке, у него были красные руки мастерового.
Над публикой колыхалась ширококрылая птица, напоминавшая альбатроса с известной картинки. Она парила над стульями, подвешенная к потолку, и было непонятно, как попала она сюда, как влетела она в этот зал.
Птица была без оперения. Это был остов, но уже живой.
Татлин говорил со сцены:
— Расчеты? Пусть товарищи инженеры не обижаются на меня: а вы спрашивали ворону, по каким расчетам сделаны ее крылья?
В зале засмеялись, кто-то хлопнул в ладоши.
— Вы спрашивали, почему она летает,— продолжал он,— нет? И напрасно. Я был матросом. Чайки летели за нашей кормой и, заметьте, не уставали. Три дня летели и все не уставали… Выходит, что они устроены совершеннее наших аэропланов. Действительно, у птиц пластичная конструкция, а у аэропланов — жесткая. У них живые, мягкие крылья, а у аэропланов — мертвые».
Свидетельство писателя Исая Рахтанова, который видел первый показ «Летатлина» на вечере Владимира Татлина в Московском клубе писателей в 1932 году, передает голос. Голос художника, который в этот момент еще верил в полет своего «Летатлина», в возможность одарить человечество средством индивидуального свободного полета: «Летать птицы учатся с детства, и люди также должны этому учиться. Когда у нас будут делать столько же “Летатлинов”, сколько сейчас делают венских стульев, тогда ребятам придется учиться летать лет с восьми… Во всех школах будут уроки летания, потому что летать человеку тогда будет так же необходимо, как сейчас ходить».
Но «Летатлин» не полетел, даже хуже — он и не попытался взлететь: по дороге к первым испытаниям одно крыло махолета было повреждено, и взлет стал невозможен. В том же 1932-м три аппарата и набор чертежей были выставлены в Государственном музее нового западного искусства, но вскоре уже и весь полет русского авангарда был прерван. Сам Татлин нашел пристанище в академичнейшем МХАТе, два из трех его «Летатлинов» разошлись по кускам, а третий, самый технически многообещавший, после долгих мытарств оказался в составе фонда Центрального музея военно-воздушных сил Российской Федерации в Монино, где жил в мирном соседстве с другими махолетами, позабыв свое романтическое происхождение. Его создатель утверждал, что сделает вещь «ну не меньше Венеры Милосской», но кто помнит о Венере, разглядывая протосамолеты?
Формально Музей ВВС передал «Летатлина» галерее на временное хранение, и все же его новоселье — огромное событие. До сих пор «Летатлина» если показывали, то в копиях, а во всех историях искусства он живет и вовсе в туманных фотографиях. Отныне он, наконец-то отреставрированный, будет парить над залом, в котором будут размещены другие работы Татлина, и девятиметровым размахом своих крыльев напоминать о художнике, который мечтал осчастливить человечество. Образ орнитоптера, родившийся в стихах Хлебникова в 1912 году, у Татлина обрел чистую форму предмета-идеи, художественного концепта с изначально заложенной в него прагматической функцией. Дерево, сталь, китовый ус, ткань, чистейшей прелести изгиб основной части, ребра и фаланги крыльев, прекрасное отсутствие плоти, невесомая люлька-корзина для лежащего пилота. Не столько инженерия, сколько дизайн. Не столько утопия, сколько воплощенная мечта. «Изобразительное дело», как называл то, что он производит, сам Татлин. Здесь нет места многовековым сомнениям и надеждам, что человек сможет полететь, здесь твердая уверенность в этом. Именно такие «птицы» должны летать вокруг 400-метровой Башни Третьего Интернационала, именно об этом писал Хлебников свое «Пусть Лобачевского кривые покроют города» — это даже не будущее, это просто реальное завтра. Говорят, на летательном аппарате Леонардо можно летать. «Летатлина» так никто и не испытал. Художнику, наверное, было бы приятно, если бы он полетел. Но нам все-таки важно иное: его присутствие в нашем культурном бэкграунде, его реальный полет под потолком Третьяковки, его существование в нашем бренном мире — это тихий голос самого романтичного и самого земного из мастеров русского авангарда.