«Памятники стали знаками власти»

Сто лет назад «Известия ВЦИК» опубликовали «список лиц, коим предложено поставить монументы в Москве и других городах», дав начало ленинскому плану монументальной пропаганды. Споры о том, какие памятники должны украшать наши улицы, не утихают до сих пор

Дата совпала с новой монументальной лихорадкой: Сталины и Иваны Грозные, жертвы репрессий, конструктор Калашников, святой князь Владимир — все они обживают улицы сравнительно недавно. Новость прошлой недели — памятник выдающемуся военачальнику, «отцу» ВДВ Василию Маргелову в Москве, героям Первой мировой войны в Пушкине, трамваю в Выборге, не говоря уже о хлопотах в Петрозаводске по выбору места для памятника ювелиру Перхину, работавшему когда-то для Фаберже…

О тяге всякой новой власти в России сменить набор монументов на наших улицах «Огонек» поговорил с культурологом Светланой Еремеевой, доцентом кафедры культурологии и социальной коммуникации ИОН РАНХиГС, автором книги «Памяти памятников. Практика монументальной коммеморации в России XIX — начала XX века»

Как памятник Евпатию Коловрату стал интернет-мемом

— Как случилось, что в разрушенной войной и революцией стране вдруг появился «план монументальной пропаганды», требующий колоссальных вложений?

— А ведь на самом деле никакого плана не было. Как определение «план монументальной пропаганды» будет зафиксирован только в Кратком курсе истории ВКП(б), одновременно с правильной интерпретацией — мол, ленинский план был обращен к неграмотным массам, которых приобщали к новым ценностям. Вождю, видимо, приписывалась следующая логика: неграмотные прочитать про Лассаля не могут, зато уж как увидят памятник Лассалю, так сразу поймут, что за великий был человек… Однако Ленин не был ни наивен, ни глуп. Памятники в России, по сравнению с Европой, стали ставить очень поздно, и эта практика была понятной, значимой только для образованных людей. Народ в лучшем случае относился к памятникам безразлично, в худшем — враждебно. В связи с этим можно утверждать, что идея «поставить монументы», равно как и издавать «Библиотеку всемирной литературы» сразу после революции — это скорее большевистская попытка привлечь часть интеллигенции на свою сторону. После Октября партии страшно не хватало спецов, даже на почте некому было работать. И тут Ленин предлагает понятный пантеон героев для увековечивания в камне: мол, эти люди значимы и для нас, и для вас, поэтому мы можем договориться.

— Отсюда такой странный набор «лиц, коим предложено поставить монументы»? Тиберий Гракх, Жорес, Лафарг, Роберт Оуэн и другие…

— Ну конечно! Список лиц абсолютно волюнтаристский, его писали на коленке три человека: филолог, будущий академик АН СССР Владимир Фриче, замнаркома просвещения СССР Михаил Покровский и нарком телеграфа Вадим Подбельский. Ленин список слегка отредактировал, впрочем, в разных газетах тогда опубликовали различные варианты «списка лиц», потому что канонического так и не появилось. В любом случае, это были в основном люди, неизвестные массам ни тогда, ни сейчас, но многое значившие «для своих», интеллигенции. Помимо памятников предполагалось на отдельных зданиях разместить цитаты великих людей, в частности на Историческом музее водрузили доску со словами «Религия — опиум для народа»: тоже вряд ли для неграмотных. Подтверждением отсутствия продуманного плана размещения монументов является и тот факт, что до нас практически не дошли памятники образца 1918 года: их массово поставили к октябрю — ноябрю, а потом они либо разрушились, либо были убраны за ненадобностью.

— Даже если согласиться с вашей мыслью об отсутствии плана, нельзя отрицать пропагандистский эффект от всех событий, связанных с установкой памятника,— торжественных открытий, митингов и проч. Это ведь был способ заявить о себе для новой власти?

— И очень эффективный. В отличие, скажем, от демократов в 1991 году большевики быстро поняли, что им нужно как-то связать расползающееся культурное пространство, должна быть общая позитивная повестка, актуализированная, например, через повторяющиеся праздники. В апрельском Декрете 1918 года, где говорится о необходимости снести старые — воздвигнуть новые памятники, есть еще одно важное предложение: подготовиться к проведению Первомая, украсив по-новому российские города. Оставалось всего две недели: что можно было сделать? А выкрутились интересно — «задекорировали» старые памятники, создав своего рода первые инсталляции в истории России. Помещали памятники царям в клетки, завешивали их красными полотнищами... Это была новая культурная практика, привлекавшая к себе внимание. В своих дневниках Зинаида Гиппиус не жалеет сарказма в адрес этого «уродства», но ведь и мимо пройти не может! В общей праздничной эйфории даже новый памятник был значим не сам по себе, а как элемент сюжета. Скажем, в Москве осенью 1918 года буквально за месяц успели и торжественно открыть памятник Робеспьеру, и тут же его… оплакать. Дело в том, что некачественный монумент сразу развалился, но история его уничтожения обросла легендами: мол, белогвардейские наемники убили гипсового революционера, спасайте Революцию! В конце концов, после горячки 1918 года большевики сообразили, что ставить памятники вообще необязательно: зачем столько трат? И появился феномен, который я называю «виртуальными памятниками». То есть в газетах сообщалось, что в указанный день будет «заложен памятник» великому человеку. Все праздничные мероприятия проводились как положено: оркестр, митинг, речи… А потом закладывали камень на месте будущего монумента, и все. Памятник там так и не возникал, но не возникало и разногласий: каждый был волен представить на этом месте свой идеальный монумент.

— Получается, к массам, не интересующимся памятниками, нашли свой подход? А как отреагировала интеллигенция?

— События менялись быстро, и после убийства Урицкого и Володарского летом 1918 года пространство для «договоров» сузилось. Плюс проблемой оказалось исполнение памятников. Корней Чуковский, работавший в то время у наркома просвещения Луначарского, вспоминал, что масса сил уходила просто на отсев сумасшедших, предлагавших возвести очередную скульптуру. Прославленные мастера тоже подтянулись, но скорее подвели, чем обрадовали новую власть. По максимуму воспользовался той ситуацией, конечно же, прославленный скульптор Сергей Конёнков. Он пришел в Совет рабочих и солдатских депутатов и потребовал 10 казаков-натурщиков, приличную сумму денег и полгода, чтобы изготовить памятник Степану Разину. Ему все выдали и спустя указанное время получили композицию из дерева, среди элементов которой кое-как угадывался Степан Разин в окружении казаков, головы которых за экономией материала просто насадили на колья, «лишив телесности». Где-то в центре находилась внезапно бетонная княжна (как шутили современники: чтобы наверняка утонула). На Лобном месте это сооружение простояло около трех недель, потом его убрали… Конёнков же изготовил мемориальную доску революционерам, погибшим в 1917 году у стен Кремля, взяв за образец гобелен «Женщина из племени орла», висевший в усадьбе его бабушки, и сам назвал это произведение «мнимореальной доской». Хуже всего выходило, когда скульпторы делали фигуры недавно живших людей, облик которых еще кто-то помнил. Памятник Михаилу Бакунину в Москве, например, поставили на Чистых прудах, но не открыли: произведение скульптора Бориса Королёва своими кубическими формами шокировало поклонников анархиста. Зимой горожане разобрали обшивку памятника на дрова, тут же в «Вечерней Москве» возникли призывы «Уберите чучело», а Луначарский написал о развитом эстетическом чувстве столичных лошадей, которые шарахались, проезжая мимо этого места…

— Однако мы советскую скульптуру знаем совсем другой: с традиционным Лениным в центре города, с «девушками-спортсменками» в парках… Здесь уже считывается и план, и развернутая идеология в камне.

— Классическая советская скульптура родом из сталинских времен. После смерти Ленина возникла комиссия по увековечинию его памяти, которая решила проблему с сохранением тела вождя и стала заниматься памятниками. Сразу замечу, Надежда Крупская протестовала против всяких монументов своему мужу, памятуя курьезы 1918 года. Однако дело было поставлено по-новому: никаких экспериментов. Запретили использовать модели памятников, не утвержденные специальной комиссией, и даже производить эти памятники в обычных мастерских — требовалась особая лицензия «на изготовление Ленина». Так возник серийный советский памятник, у которого было особое назначение — помечать территорию. Эти памятники стали просто «знаками власти»: где они стояли, там был Советский Союз; никакого особого, уникального смысла за каждой скульптурой не прослеживалось. Дальнейшие метаморфозы затронули садово-парковое искусство. В 1930-е годы его смогли сделать пропагандистским, запустив в тираж знаменитую «Девушку с веслом». С ней, впрочем, произошла характерная история: оригинал памятника, изваянного Иваном Шадром, поставили в парке им. Горького, но тут же признали слишком фривольным. Чтобы девушка стала доступна массам, ее, во-первых, одели, во-вторых, изменили пропорции, укоротив ноги и расширив плечи.

— Советский Союз закончился, а Ленины во многих российских городах так и продолжают «помечать территорию». Только в последние годы новая власть стала массово устанавливать свои монументы — будь то памятник князю Владимиру или «Стена скорби». Перекроить старый «монументальный ландшафт» сложно?

— Каждый новый властитель, конечно, хочет иметь свои собственные памятники со времен Петра Первого, который привез первую садово-парковую скульптуру в Россию и приставил к ней охрану, чтобы народ не уничтожил «обнаженку». Но памятник, если это не советская типовая скульптура, всегда сложное высказывание — его нужно уметь представить, вписать в контекст, сделать значимым хотя бы для какой-то группы людей. А если это советская типовая скульптура, она, и только она, должна ассоциироваться с властью, быть непротиворечивым знаком власти.

Сегодня, пожалуй, в России не получается ни первого — сделать живой мемориал, предполагающий контакт с какой-то частью общества, ни второго — соорудить однозначный памятник — эмблему власти.

«Стена скорби», о которой вы упомянули, претендовала на то, чтобы стать как раз памятником-высказыванием, живым мемориалом. Но он поставлен там и так, что затрудняет это «человеческое обживание». На проезжем месте, под шум машин, пространство скорби существовать не может. В этом смысле и Соловецкий камень, с устоявшейся традицией чтения имен репрессированных возле него, и мемориал на Бутовском полигоне, поставленный церковью прошлой осенью и перечисляющий имена всех замученных в этом месте, гораздо более вписаны в контекст и перспективны. При этом очевидно, что единственным крупным заказчиком скульптуры у нас является власть. Вместе с бюджетом она предлагает свои представления о прекрасном и предпочитает мастеров, которые на это чутко реагируют. Поэтому появляются все новые и новые произведения Салавата Щербакова, работающего в эстетике 3D-принтера: серийных памятников как бы больше нет, но представление о том, что все памятники должны быть на одно лицо, осталось. Причем скульптора совершенно не смущает, что его Владимир, лишившийся высокого пьедестала и поставленный посреди информационно шумного места, утратил всякий смысл. Резюмируя: если у большевиков сначала и не было плана монументальной пропаганды, у них, несомненно, присутствовало культурное чутье. А вот у современной власти я этого не вижу. Более того, подозреваю, что любовь именно к памятникам многих начальников обусловлена простыми соображениями: во-первых, установка памятника — это все-таки некое строительство, а строительство соседствует с откатами, во-вторых, при прочих равных они выбирают «проверенные временем» способы идеологической работы. И невдомек им, что памятники во всем мире становятся «уходящей натурой», «самым незаметным местом в городе», как еще в 1920-е годы говорил писатель Робер Музиль. Чтобы реанимировать этот вид искусства, нужно много таланта и сил: это не вопрос замены одного на другое.

— Вы говорите об уходящей натуре, а «войны памятников» чрезвычайно горячи во всем мире, включая и Россию. Чуть ли не раз в месяц случается очередной скандал с установкой памятников Сталину, Ивану Грозному и далее по списку. Разве это не актуальная политика?

— Я долго думала, как относиться ко всем безумным памятникам, что сейчас появляются. И решила, что не буду идти на поводу истерии в соцсетях, а трезво посмотрю на происходящее. Например, я специально исследовала все памятники Сталину, которые выросли в России в последнее время: искала, кто их создал, зачем, где, кто присутствовал на открытии и прочее. И мои наблюдения подтвердили, что ничего по-настоящему страшного не происходит: эти памятники за редчайшим исключением устанавливаются на частных территориях, на их открытиях присутствуют человек двадцать преклонного возраста и на следующий день о монументах все забывают. Это не значит, что в России нет юных сталинистов, это значит, что юным сталинистам до памятников дела нет. Ни одного «живого» монумента тирану в России, к счастью, не существует, хотя в Северной Осетии действует целая скульптурная мастерская, поставившая производство бюстов Сталину на поток. Там вам могут изваять любого: и бронзового, и гипсового Сталина, и даже готовы покрасить гипс золотой краской (кстати, все недорого). Меня чуть более насторожила другая тенденция — в последний год открыли несколько новых памятников Дзержинскому, и железный Феликс, в отличие от Сталина, возникает уже в публичных пространствах. Сценарий всегда один и тот же: инициатором установки выступает совет ветеранов ФСБ, на торжественной церемонии говорится о Дзержинском как о борце с беспризорностью и человеке с «чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем». В Кирове, например, не только поставили новый памятник Феликсу, но и переоткрыли его музей: он ведь отбывал в Вятке ссылку. Это, ясно, корпоративная история и Дзержинский выступает как раз понятной «эмблемой корпорации», помечая территорию. Общественного резонанса вокруг установки таких монументов, что интересно, практически не возникает — с ветряными мельницами бороться проще, чем с памятниками, за которыми хоть кто-то реально стоит.

— А как общество может относиться к памятникам, которые не устраивают? Создавать альтернативные монументы?

— Ну, в это я не верю. Все добровольные сборы средств на тот или иной памятник в современной России, как правило, заканчиваются ничем. Знаковое исключение — памятник Столыпину, который действительно поставлен на деньги министров современного российского правительства, правда, после того, как им подсказали, что нужно делать, в администрации президента. А вообще, я думаю, что в отношении к памятникам нам есть чему поучиться у того же Луначарского. Он умудрялся «культурно уничтожить» старые скульптуры, не тратя деньги на их снос (все той же драпировкой, инсценировкой и прочим). Глядя сегодняшними глазами, это была очень акциональная, очень постмодернистская история, просто тогда так не думали. Вместо того чтобы с серьезным видом требовать сноса Лениных или новых Калашниковых, можно наполнять места их присутствия новыми смыслами, превращающими Лениных в «садовых гномов». Замечу: значение памятника в конечном итоге мало зависит и от его создателя, и от его инициатора, оно в большей степени зависит от того, заметят или нет этот памятник жители города и как впишут в свою жизнь — на ее очередном, новом этапе.

Беседовала Ольга Филина

Бронзовая поступь

Памятники появились на Руси вместе с Российской империей — во времена Петра Первого. Потребовалось еще 100 лет, чтобы ими заинтересовалось общество

Читать далее