В деле «Нового величия» есть нечто новое.
Спецкорреспондент “Ъ” Григорий Ревзин
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ / купить фото
Это дело тинейджеров. Анна Павликова на момент ареста — несовершеннолетняя, остальные участники дела недалеко ушли от 18-летнего рубежа. Карательная машина никогда не симпатична, это входит в ее природу. Но когда она направляется на детей, это шок.
Дети являют невосторженный образ мыслей, и это все. Все эпизоды, которые входят в состав преступления, созданы тремя провокаторами — идейный лидер Руслан Д. (Александр Константинов), руководитель «штурмового отряда» Максим Расторгуев и рядовой участник Ю. А. Испанцев (по информации «Дождя»). Бывают случаи сомнительной вины — как с Олегом Сенцовым, который собирался взорвать памятник Ленину, за что сейчас умрет от голода на глазах всего мира. Но в данном случае это показательная невиновность — ничего, кроме невосторженного образа мыслей.
Арест и суд над показательно невиновными тинейджерами — показательно античеловеческий спектакль. Его участники показательно играют роль не людей. Других.
Запредельная жестокость, запредельная беззаконность, запредельная демонстративность — изумляют. Они создают ощущение полного бессилия и одновременно невозможности как-либо принять происходящее. Отсюда — совершенная завороженность им как своего рода спектаклем.
Это всем известно, всем понятно, и цель постановщиков процесса — чтобы это было всем понятно. Одно постороннее соображение: состояние, в котором оказались мы, наблюдающие все это, напоминает хорошо знакомое.
Буденновск.
Дубровка.
Беслан.
Торжествующая нелюдь, заложники, ничего невозможно сделать и ничего невозможно делать, кроме как следить за происходящим.
Александр Эткинд во «Внутренней колонизации» описывает следующий процесс — государство отправляет в проблемные области своих офицеров, те выдвигаются, возвращаются в центр и переносят туда навыки и обиход, обретенный в боях на окраинах. В данном случае в борьбу с тинейджерами перенесены приемы борьбы с исламским террором.
В истории военных действий или войны спецслужб часто бывает, что противники учат друг друга тактике боя. Мне кажется, силовые структуры переняли у тех, с кем боролись, тактику публичного длящегося теракта.
У этой тактики есть достоинства. Теракт локален — одна больница, один театр, одна школа. Но создается впечатление, что в заложники взяли всех. Не тратится средств на распространение информации — она сама себя распространяет, люди ее хватают и делятся сами, они просто живут этой информацией. Это дешево, это требует минимума средств. У террористов хватает сил на один локальный акт, но он создает ощущение всесилия и их полной власти. Силами трех особей нелюди — вообще ничего — можно держать за горло страну. Нужно только попрание человеческих норм, предельная жестокость и предельная демонстративность.
Дальше возникает развилка. Принципы взаимодействия с террором такого рода хорошо известны.
Специфика террориста в том, что он действует в этом месте и в это время — как маньяк с бритвой у горла. На его стороне только отсутствие человеческого облика. Поэтому его сила — это наша реакция. Она в том, что его уговаривают, а он все равно. И этот процесс транслируется публично. Их гипноз — это наш страх.
Поэтому террористу не дают слова для публичного выступления. Поэтому специалисты категорически против трансляции терактов в прямом эфире. Поэтому с террористами не ведут переговоров в публичном поле. Говорить с ними можно только о судьбе заложников, хорошо понимая, что все обещания, данные террористу, априорно недействительны.
Но если это делает государство? Понятно, что государство неоднородно, понятно, что в нем есть силы, которые категорически этого не принимают, понятно, что само использование такой тактики демонстрирует не силу государства, а его слабость, способность лишь на точечный теракт с максимальным пиар-эффектом, а не на тотальную войну с собственным населением, как при Сталине. И все же как действовать?
Возможны ли коллективные петиции, личные обращения, переговоры? Что дает постоянное присутствие информации о теракте в информационной повестке? Можно ли исходить из презумпции справедливости и тем питать надежду на освобождение заложников?
Поскольку это государство — разумеется, да. Без всего этого оно будет продолжать использовать колониальный стандарт в отношении своих граждан, делая его повседневным порядком управления.
Поскольку это террорист, разумеется, нет. Ему и нужны петиции и обращения, поскольку это канал публичной демонстрации собственной непреклонности. Ему и нужно максимально широкое распространение информации, в идеале — демонстрация теракта в прямом эфире, поскольку в этом случае его неполноценность, его природа нелюди превращается в его силу. Надеяться не на что, спасение заложников — это чудо. Чем больше переговоров и информации — тем выше вероятность повторения теракта.
На вопрос нет ответа.
Но важна квалификация этих действий государства как теракта. Этот тезис должен быть в информационном поле. Государство — это легитимное насилие. Совершая теракты, оно выигрывает в эффективности, но теряет легитимность. Это очень опасно для него самого. Важно, чтобы оно это осознало.