В тесноте и в обиде

В Канне в программе «Особый взгляд» состоялась премьера фильма Кантемира Балагова «Дылда». О нем и двух лентах главного конкурса, французской и бразильской, рассказывает Андрей Плахов.

Нынешний конкурс, в значительной степени составленный на основе политически мотивированных квот, вызывает сомнения в состоятельности, но честь и хвала отборщикам, если им удастся доказать обратное. Обнадеживает фильм «Отверженные», снятый чернокожим парижанином Ладжем Ли в мигрантском предместье Монфермей. Там в позапрошлом веке жили, страдали, боролись персонажи одноименного романа Виктора Гюго — нравоучительными цитатами из него завершается картина. Сегодня состав общества поменялся, но его структура по-прежнему включает тех, кто безнадежно завис внизу. В центре сюжета — противостояние этнических кланов, обострившееся после кражи чернокожим пацаном львенка из цыганского цирка. Трое полицейских разных кровей, цвета кожи и бэкграунда пытаются любыми способами, иногда далекими от законных, восстановить относительную стабильность в бурлящем мультикультурном котле. В финале мы становимся свидетелями настоящей войны с полицией, развязанной безбашенными подростками в подъездах многоэтажек. Энергия и мощь этих сцен с взрывающимися «коктейлями Молотова» и дымовыми шашками заставляет вспомнить и «Ненависть» Матье Кассовица, и «Дипана» Жака Одьяра — фильмов, в свое время побеждавших в Канне. «Отверженные» им не уступают: это кино не обязательно любить, но понятно, зачем и почему оно снято.

В бразильском «Бакурау» Клебера Мендонсы Филью и Жулиано Дорнеллеса тоже есть социальный месседж, но вычитывать его нет охоты. Мендонса уже был в Канне с «Водолеем» — эпопеей сопротивления пожилой дамы попыткам дельцов выселить ее из дома. На сей раз вместо артхаусной драмы он привез кислотный вестерн, разыгрывающийся в «проклятом месте», с коллекцией фриков, навалом трупов и бандой пришельцев-терминаторов, отслеживающих жертв с помощью дрона. Главаря банды играет отличный актер Удо Кир, наконец получивший главную роль. Но маргинальный продукт латиноамериканского фантастического реализма, помноженного на трэш, все равно оказывается махровым и малосъедобным. В сравнении с ним тоже не самые аппетитные «Мертвые не умирают» Джима Джармуша звучат почти как симфония Чайковского.

«Дылда» Кантемира Балагова, пусть и показанная в программе «Особый взгляд»,— среди первых в моем личном рейтинге. Это не значит, что в фильме нет проблем: есть в нем чрезмерная старательность, выделанность — типичное свойство «второй картины», по контрасту со спонтанной дебютной «Теснотой», которая два года назад привела Балагова в каннский ареопаг. Удушающая, смертоносная теснота, впрочем, тут тоже есть. Это морок послевоенных коммуналок и госпиталя, где в попытках помочь раненым восстановиться, а безнадежно искалеченным уйти из жизни проходят собственную психологическую реабилитацию две главные героини, Дылда и Маша, вчерашние фронтовички. Это охватывающие их приступы удушья. Это теснота общества, травмированного не только войной, но менее очевидными и от того не менее жестокими пытками. Одна из основных — запрет на проявление собственной идентичности, того самого «человека внутри», которого одна из героинь надеется обрести в выношенном ребенке, а другая взращивает как цветок любви к подруге (недаром, хоть и не догадываясь о характере этого чувства, сосед по коммуналке называет Дылду «фиалкой»).

Посвященный прошлому, фильм Балагова касается узловых тем российской современности, в частности вопроса о цене военных побед. Он говорит об этих чувствительных и болезненных вещах не шершавым языком публицистики, а средствами гуманистического искусства, советского и постсоветского. Одним из высших его проявлений в кино была «ленинградская школа» — фильмы Хейфица, Авербаха, Арановича, Германа, Сокурова, противостоявшие официозу и государственнической историографии. Выпускник кабардино-балкарской мастерской Александра Сокурова, Балагов продолжает эту традицию — как выясняется, не мертвую и вполне совместимую с критериями современного киностиля.