из-за бугра
Как представлена современная российская литература в западных переводах? Специально для "Книги" о новых изданиях российских авторов рассказывают корреспондент немецкой газеты Sueddeutsche Zeitung СОНЯ ЦЕКРИ, корреспондент швейцарской газеты Neue Zuercher Zeitung УЛЬРИХ ШМИД и известный английский писатель, редактор Scotland on Sunday ЭНДРЮ КРАМИ.
Соня Цекри, Sueddeutsche Zeitung:
— Можно ли такое еще назвать романом? "Лед", последнее произведение Владимира Сорокина, и так будет привлекать внимание посетителей книжной ярмарки во Франкфурте, и не только потому, что автор стал известен немецкой публике из-за надуманных обвинений в порнографии, предъявленных ему пропутинским молодежным движением "Идущие вместе". Эклектик Сорокин и в этом произведении меняет жанры практически до неузнаваемости. И как и все его книги, это произведение провоцирует самые разнообразные интерпретации.
И все-таки о новом Сорокине и новом Пелевине мечтают не только российские издатели. "Русскую литературу не покупают",— частенько слышишь от немецких издателей, даже при том, что успех авторов детективов вроде Полины Дашковой или Александры Марининой доказывает обратное; даже при том, что этой осенью немецкие издательства десятками выводят на рынок русских авторов. Одна из наиболее интересных, хотя и оставшихся практически незамеченными, новинок последнего времени — роман "Ногти" Михаила Елизарова. Это история горбатого гениального пианиста Глостера и его друга гидроцефала Бахатова, познакомившихся в детском доме. Их воспринимают как идиотов в их родной стране, которая сама превратилась в сумасшедший дом, но они становятся выше этой страны благодаря своей святой дружбе. Елизаров пишет в тонкой, изящной манере, ему хорошо даются натуралистические зарисовки. Глубокое и страшное произведение.
Похоже, что Россию делает привлекательной для немецкого читателя его тяга к дикости и деформации, излишествам и аморальности, даже к извращениям, так же как, например, англо-американская литература удовлетворяет его потребность в интересных историях. Под русским соусом проходит то, чего не позволил бы себе ни один немецкий автор. Это в меньшей мере относится к Сорокину или Елизарову и в большей — к таким авторам, как Алина Витухновская, которая может позволить себе провозглашать свои фашистские лозунги перед пусть не очень широкой, но благодарной немецкой публикой.
Самая глубокая рана России — война в Чечне волнует немцев все меньше. В газетах сообщения о военных действиях в Чечне стоят не на первом плане, и тот, кто хочет узнать о них подробнее, должен приложить немало усилий, чтобы найти эти статьи. Поэтому особенно важно, что теперь репортажи мужественной журналистки Анны Политковской появились на немецком языке — "Чечня. Правда о войне". Стилистически язык в них не всегда хорош — видимо, переводчик очень торопился, и все же у читателя захватывает дух от историй о торговле живыми и мертвыми, о пытках, убийствах и коррупции, когда линия фронта постоянно меняется, а вокруг так много невидимых врагов. Желание засвидетельствовать увиденное оказывается важнее стилистических тонкостей. Книга, которую нелегко, но нужно читать.
Но самое крупное открытие прошлого года останется незамеченным широкой публикой: в издательстве Eichborn в серии для книголюбов под названием "Другая библиотека" вышли в свет второй и третий том шеститомной автобиографии Константина Паустовского, который по крайней мере в Западной Германии не был известен; жизнь его кидала из Москвы в Киев, оттуда в Одессу, от красных к белым, к националистам, немцам, преступникам и сумасшедшим. А цель у него такая же, как и у всех остальных,— остаться в живых. Он смотрит на происходящее глазами человека, владеющего искусством выживания, который в водовороте революции сражается на стороне умнейших и который умудряется перехитрить злодейку-судьбу. Временами чувствуется, что он записал свои воспоминания после того, как большевики заполучили право диктовать, в каком свете должны преподноситься события тех лет: Керенского он выставляет слабаком, а Ленина — праотцом позднейших житийных описаний. И все же он разоблачает детерминизм как самую большую революционную ложь: и там, где царило так много бед, нищеты и глупости, все могло бы быть совсем по-другому.
Ульрих Шмид, Neue Zuercher Zeitung:
— Невероятные языковые эксперименты, начавшиеся после крушения тоталитарной советский идеологии, закончились. Хотя Владимир Сорокин каждый год публикует новый роман, его концептуальная модель письма уже исчерпала себя. То же можно сказать и о Викторе Ерофееве, поднявшемся на волне популярности русской литературы в Германии в девяностые годы и с трудом продержавшемся на достигнутой высоте какое-то время. Сегодня затихли страсти вокруг этого яркого литератора, который в 2000 году предоставил слово "подрастающему поколению талантов", каковыми он сам их считал, в неудавшейся прозаической антологии "Приглашение к оргии".
Все еще удерживается на высоте и женская проза. Хотя российским авторам-женщинам и не нравится, когда по отношению к их творчеству применяют термин "женская литература", они вместе с тем не очень-то и протестуют против этого, потому что знают — на Западе этот термин благотворно влияет на цены на книги. Имена Людмилы Петрушевской и Людмилы Улицкой хорошо известны читателям в Германии. Здесь также хорошо раскупают "тройняшек" Дашкову, Данковцеву и Донцову, которые как авторы детективов принадлежат к тому разряду литераторов, который широко представлен в англосаксонской традиции (Патриция Хайсмит, Агата Кристи и новичок Донна Леон), однако практически отсутствует в немецкой литературе. Впрочем, стилистическое однообразие последовательниц Марининой соответствует фонетическому сходству имен писательниц.
Довольно популярен на немецком рынке и Борис Акунин, раскупалось по 40 тысяч экземпляров его романов о Фандорине. Впрочем, среднестатистическому немецкому читателю едва ли понятны культурно-исторические ассоциации Акунина, и потому он сосредотачивается на сюжетных хитросплетениях. В общем и целом можно сказать, что прошло то время, когда академическая славистика диктовала издателям, каких русских авторов публиковать. Издателей интересуют в первую очередь молодые таланты, которые пишут дерзкие новаторские книги, и они публикуют новичков вроде Ирины Денежкиной и Веры Зубаревой.
Но и авторы старшего поколения привлекают к себе внимание. "Андерграунд, или Герой нашего времени" Владимира Маканина — одна из важнейших новинок нынешней осени. Этим романом Маканин прощается со своим излюбленным жанром прозы — коротким романом в 150-200 страниц — и осмеливается сделать шаг к крупной эпической форме. "Андерграунд" написан в форме повествования от лица стареющего писателя-неудачника, который влачит жалкое существование, работая сторожем в московском общежитии. Положению человека, живущего на обочине общества, соответствует и исковерканное имя повествователя: от принятой в России тройной формы имени осталось только отчество — Петрович.
Совсем другое направление в современной литературе представляет живущий с 1998 года в Кельне писатель Сергей Болмат. Его первым романом "Сами по себе" или восхищались, или абсолютно его отвергали. Критики не скупились на эпитеты для выражения восторга или разочарования. Это резкое расхождение во мнениях — прямое выражение современной "трэш-культуры", которая в болматовском романе, "Криминальном чтиве" на русский лад, жестко заявила о себе. Болмат представляет собой самостоятельное явление на ниве постмодернистского эгалитаризма. Он всему придает одинаковое значение — точнее, никакого.
Во втором романе, "В воздухе", автор тоже не обошел вниманием ни одного извращения наступившего столетия: ни секса по телефону, ни наркотиков, ни порнофильмов, которыми развлекается соскучившееся современное сознание. Повествование, словно река, течет от одного действующего лица к другому, разоблачая иллюзорность представлений об индивидуальности судьбы каждого человека. Болмату удается написать убедительный с литературной точки зрения коллективный портрет собственного поколения, заставшего уродливую советскую систему на ее последнем издыхании и теперь зависшего "в воздухе" — между крушением наивной мечты и неопределенным ожиданием того, что будет дальше.
Маканин и Болмат — полярные точки широкого художественного спектра современной русской литературы. Хотя они радикально отличаются манерой письма, обоим удалось представить действительную картину постсоветского сознания. Литературное значение этих авторов определяется тем, что их тематика — жизнь после крушения мечты — переходит границы России, эти проблемы волнуют и западного читателя.
Эндрю Крами, Scotland on Sunday:
— Критик, пишущий для лондонской The Independent, недавно сказал об одной книге: "Она может стать даже классикой, хотя и второго ряда, и вывести русскую литературу из кризиса переходного периода". Российские читатели, наверное, удивятся, узнав, что книга, на которую возлагается столько надежд,— это "Смерть постороннего" Андрея Куркова (Death And The Penguin в английском переводе). Это высказывание скорее говорит об общей ситуации с публикацией современной зарубежной прозы в Великобритании. Переводов издается очень мало, поэтому представления британцев о современной мировой литературе формируются вкусами относительно небольшого числа издателей, в основном тоже небольших, которые не боятся вкладывать деньги в публикацию книг, не относящихся к англо-американскому рынку.
Куркова в Великобритании издает Harvill — издательство, которое хотя и завоевало себе хорошую репутацию публикациями зарубежных авторов, однако в последнее время все больше занимается изданием жанровой литературы, в частности детективов, очевидно, чтобы удержаться на плаву в финансовом плане. В этом году там издали "Игру в отрезанный палец" (The Case of the General`s Thumb) Куркова — эту книгу читаешь с большим наслаждением, от нее невозможно оторваться. Как вещь, написанная в определенном жанре, она очень хороша, однако тот факт, что это переведенное произведение, дает британским критикам повод думать, что это качественная литература,— на что, я уверен, не претендует и сам автор.
Другое небольшое и не чуждое экспериментов британское издательство, Dedalus, исповедует другой подход к публикации произведений зарубежных авторов, выбирая тех, о ком лучше всего отзываются здешние критики. Благодаря Dedalus в Британии стал известен Юрий Буйда — автор, который, по моему мнению, действительно может справится с этой задачей — вывести русскую литературу из постсоветского кризиса. Его книга "Поезд #0" (The Zero Train) была опубликована в 2001 году и понравилась не только мне, но и многим другим британским критикам. В Dedalus также вышел сборник рассказов Буйды "Прусская невеста" (The Prussian Bride). И в этой книге, как и в предыдущих, мы видим тоже сочетание абсурдности и горечи, которое придает такое своеобразие произведениям этого автора.
Сейчас одним из наиболее известных в Британии русских писателей является автор, который, возможно, у себя на родине вовсе и не считается русским — Андрей Макин давно живет во Франции и пишет по-французски. Однако для британского читателя такие тонкости значения не имеют. Взлет Макина к известности был быстрым, начавшись после книги "Во времена реки любовь" (Once Upon The River), которая первой из его работ была переведена на английский в 1999 году. С тех пор критики не уставали воздавать хвалу его произведениям. На Эдинбургском книжном фестивале в этом году он был назван "одним из наиболее значимых живущих писателей во всей мировой литературе", сравнимым с Набоковым, Чеховым и Прустом.
Должен признаться, что я несколько удивлен всем этим славословием, которое обрушивается на Макина, чьи способности как автора хотя и несомненны, но все же несколько ограниченны. Его большей частью интровертный тон и вялотекущее повествование скорее характерны для французской, чем для русской литературы и, как и многие другие французские тексты, оставляют у меня впечатление скорее высокопарности, нежели действительной глубины.
Последняя его книга, которая будет переведена на английский язык,— это "Музыка одной жизни" (A Life`s Music), повесть о пианисте, который берет себе имя убитого на войне солдата, чтобы избежать сталинских чисток. Произведение это хотя и довольно приятно для чтения, но не обладает ни уникальностью, ни универсальностью, могущими поставить его в один ряд с классиками, с которыми легко сравнивают автора британские критики,— Стендалем и Толстым. Это, впрочем, как уже отмечалось, объясняется отсутствием серьезной возможности сравнивать его прозу с произведениями других современных зарубежных писателей.
Перевели ЕЛЕНА БУШИНА, АННА ПАЛЬЧЕВА