Поразительная черта Петербурга — долгая жизнь заданных при рождении градостроительных идей. По мнению обозревателя Ъ АЛЕКСЕЯ ЛЕПОРКА, удивительно верное толкование этих идей воплотилось в творчестве архитекторов сталинской эпохи.
Действительно, это поразительная черта Петербурга — долгая жизнь заданных при рождении градостроительных идей. Понятно, что они развивались в век Просвещения, понятно, что им суждено было расцвесть в эпоху классицизма. Но капитализм XIX века должен был все это если не убить, то по крайней мере остановить. Что почти и случилось. Именно здесь берет истоки петербургский миф мирискусников — оплакивание грандиозной пленительной утопии о развитии города не как органического тела, но плоти идеально прекрасной и возвышенной, безупречной в ясности пропорций. Советское время этот петербургский миф спасло, подлечило и сделало его очередной реальностью.
Связанность целого и публичность — черты, присущие уже первому градостроительному плану Петербурга, проекту Жан-Батиста Леблона 1717 года. Он не был реализован, но его главные черты — центричность, пространственная открытость, наличие большого количества взаимосвязанных площадей и общественный пафос определили развитие города. Странным образом в этом плане слились устремления различных идеологий — абсолютистская тоталитарность и возвышенная, облагороженная демократичность. Планировать город не может простая демократия. Это подвластно лишь образованному разуму — будь то умный государь, будь то знающая, что она делает, умная власть народа. Классицистическая строгость этих идей оказалась сродни высокому пафосу социалистического строительства и продлила город во времени и в пространстве, раздвинув его до прежних окраин. Этот город пригоден как для имперских парадов, так и для всенародных манифестаций.
Нигде нет и такой давней и сильной традиции городского планирования, как в Петербурге. Именно отсюда такой активный интерес к новой градостроительной концепции в наши дни. Интересно, что именно эта открытая публичность и ясность городского пространства не дала хода идеям города-сада, столь популярным в начале XX века. После революции, в 1920-е годы, предпринимаются попытки строить новые малоэтажные жилые комплексы. Классический пример — Тракторная улица. Маленькие дома. Много зелени, скрытость жилища. Но эти эксперименты довольно быстро прекратились. Приватное всегда опасно для всевидящего ока режима. Сегодня эти кварталы разрушаются, как самые ранние, так и послевоенные, — в районе "Елизаровской" и Новой деревни... А ведь они — практически коттеджные городки — модный феномен последнего времени.
Тридцатые годы вернули Петербургу-Ленинграду улицу, а точнее, проспект и площадь. Достаточно посмотреть на проспекты Стачек и Московский, чтобы убедиться в устойчивости старых идей. Развитие от центра вдаль. Создание публичных магистралей и строительство удобного жилья. Урбанизм этой среды совершенно неоспорим. Его еще более подчеркнули проложенные в 1950-е годы практически по оси этих магистралей линии метро. Все, что осталось в стороне, ждет своего часа, оно сбоку. Но главное явлено сильно и ударно.
В известном смысле были созданы гигантские торжественные въезды в город — монументальные и практически бесконечные. Идея продления классицистического пространства восторжествовала. Именно так воспринимаются проспекты Московский и Стачек, Ивановская улица и ансамбль у моста Володарского, Заневский проспект, площадь Ленина и т.д. Одни меньше, другие больше, но все они как бы подготавливают восприятие главного. Подобного рода проспекты есть во множестве советских городов, но там ими все исчерпывается, содержания не хватает. Здесь же они — пропилеи. Даже задуманный как новый социалистический центр города ансамбль нынешней Московской площади с гигантским Домом советов выглядит фанфарным вступлением к развитию главных тем в центре Петербурга.
И постоянна идея связанности пространств. Блестящий пример тому — проспект Стачек. Это своего рода Елисейские Поля социалистического города. От Нарвских триумфальных ворот, изысканных в своей ампирной помпезности, к Кировскому райсовету — главному шедевру ленинградского конструктивизма — и далее к Комсомольской площади. Она планировалась как памятник Победе в Великой Отечественной войне, но и колонна, и прорезная арка остались нереализованными, сменились приоритеты, что, впрочем, лишь незначительно снижает экспрессивный эффект.
Везде, где присутствует сталинская застройка, очевиден абсолютистский заказ. Именно он придает дыхание протяженной среде. Поразительно и то, до какой степени архитекторы сталинской эпохи, взлелеянные петербургской Академией художеств и неоклассикой 1910-х, смогли удалить наслоения историзма XIX века с классической основы центра. Были расчищены центральные площади. Убраны неорусские церкви и часовни, все, мешавшее простору и широте взгляда. Можно оплакивать эти утраты, но победа петербургского мифа о гигантомании пространства очевидна. Вспомним хотя бы, что до третьей четверти XIX века самый центр был пустынной площадью невероятных размеров — от Дворцовой до Сенатской.
Важно и то, как были восполнены утраты войны. На их месте появились неоклассические постройки. И — абсолютно уникальное явление — эти дома практически не вычленяются взглядом из застройки центра. Они кажутся принадлежащими классицизму XIX века — дома на Мойке по обе стороны от Мариинского дворца, многие дома на Литейном, школа на площади искусства и так далее, почти до бесконечности. Некоторые из них не сможет сразу отличить даже специалист: школа #190 на Фонтанке напротив Инженерного замка — блестящий тому пример. Торжество тотального стиля. Благородного. Старого. Достойного.
Классицизм сооружений сталинской эпохи — символ устойчивости и порядка, благообразия и надежности. Но важно и другое: большинство построек — жилые дома. Настоящие дома. Потому они не просто вписались в центр, но стали его неотъемлемой частью. А в новых районах им удалось то, чего не успел достичь старый, подлинный классицизм. Они создали новую унифицированную среду. Что-то похожее появилось на Невском и в самом-самом центре города в первой половине XIX века. Свидетельство тому — панорама Невского Василия Садовникова. Не зря весь этот классицизм ругали за казарменность и тому подобные вещи.
Сам тип унифицированной, одинаковой улицы был английским изобретением XYII-XYIII веков. Именно в Лондоне Иниго Джонс создал в 1630-е годы площадь Ковент-Гарден, перенеся итальянскую идею ансамбля на жилую застройку. Площадь с одинаковыми фасадами предназначалась прежде всего для жилья, для частных домов — и в этом заключалось кардинальное новшество. Не дворцы, не учреждения, но жилье. А на первом этаже — торговля под аркадами.
Нечто подобное спроектировал на Михайловской площади Карло Росси, но много позже, в 1820-е годы. К тому моменту в Лондоне выросли уже многочисленные улицы с симметричными фасадами и практическими нерасчленимыми на первый взгляд домами. Для буржуазной Англии это было защитой основных устоев — никого не провоцировать, не шокировать. Не возбуждать, но жить мнимо равно. Идеальная среда. Ровная и слитная. Все равны. Вспоминается знаменитая фраза маркиза де Кюстина о "чопорной английской вежливости: в смешанном обществе без этого оружия не обойтись". В России подобное не могло развиться в первой половине XIX века. Капитализм тоже не мог к этому прийти сразу — желание выделиться и красоваться естественно побеждало. И странным, почти парадоксальным образом эту глубоко буржуазную идею о стабильности и социальном порядке воплотил социализм.
Квартиры в сталинских домах очень хороши — большие, широкие, с удобствами. Качество — вплоть до детали. Посмотрите на сталинские двери, мебель, люстры. Внешне здания напоминают дворцы. Благородные строгие фасады, портики, колонны, лоджии, эффектные перспективы, торжественные въезды во двор. Спору нет, в композиции этих домов — владение всем арсеналом средств классической школы. Архитекторы той эпохи обладали чутьем места — скругления, изгибы, углы, подчеркнуты все нужные акценты. Ценили ясность детали: точность и прорисованность карнизов, наличников, сандриков. Профессионализм чувствуется во всем. Нынешним имитаторам классицизма до этого очень далеко. И все это — воплощенная мечта принца Чарльза об идеальном соответствии высоким образцам. И, бесспорно, жители этих домов, особенно тогда, в 1930-1950-е, ощущали себя принадлежащими к другому, высшему, классу и миру.
Фамилии архитекторов, творивших в годы правления Сталина, знают по большей части лишь любители архитектуры. Среди них не было гениев, но были очень качественные профессионалы. В этом — эпоха. Яркая индивидуальность противоречила бы ее духу. Но уникальность архитектуры, которую создали эти зодчие, еще и в том, что уже никто не сможет продолжить эту традицию. Ни город, ни государство не будут реализовывать такие обширные программы социального строительства, а если и будут, то уж всяко без такого вольного имперского пафоса. Девелоперы даже в отдаленном будущем не осилят такие гигантские стройки. Впрочем, и вся эта классичность принадлежит уже далекому и безвозвратно ушедшему прошлому. И потому Ленинград середины XX века останется мемориалом мечте об идеальном городе и его последней реальностью.