Мэлор Стуруа был и останется одной из самых заметных, загадочных и парадоксальных фигур советского и постсоветского информационного пространства. Он начал писать еще во времена Никиты Хрущева и сумел в свои 93 года перешагнуть в третье десятилетие XXI века. О «феномене Стуруа» рассуждает обозреватель “Ъ” Сергей Строкань.
Журналист Мэлор Стуруа
Фото: Дмитрий Коробейников / PhotoXpress
Журналист Мэлор Стуруа
Фото: Дмитрий Коробейников / PhotoXpress
В армии десятков тысяч пишущих в СССР, а затем в независимой России — журналистов, писателей, поэтов, публицистов, драматургов Мэлор Стуруа стоял особняком, занимая свое уникальное, только ему принадлежавшее место.
Так было всегда, независимо от того, о каком времени или о какой эпохе шла речь — о хрущевской оттепели и карибском кризисе, брежневском застое и железном занавесе, горбачевской перестройке, ельцинском вхождении в западный «цивилизованный мир» и, наконец, путинском выходе из этого мира после наступившего горького разочарования.
Ряды армии пишущих постоянно обновлялись — кто-то демобилизовался и уходил на заслуженный отдых, бросая писать, кого-то с почестями или по-тихому уносили; на смену им приходили толпы новобранцев, талантливо или бездарно перенимая или забывая опыт мэтров и старослужащих.
Однако, находясь внутри этой армии, Мэлор Стуруа никогда не был ни солдатом, ни генералом, ни маршалом.
В своем профессиональном цеху он был Мэлором Стуруа — человеком-армией, способным работать в самых разных форматах и жанрах.
От оперативной заметки из командировки, очерка и уже не существующего сегодня политического памфлета до книги, требующей помимо пера и фундаментальных знаний способности нестандартно мыслить и длинного авторского дыхания.
Таких книг с говорящими названиями: «С Потомака на Миссисипи», «Вид на Вашингтон из отеля "Уотергейт"», «Время по Гринвичу и по существу», «Глен Тарнер Заячья Губа» (серия «Владыки капиталистического мира») — он написал более тридцати.
Целая библиотека, настоящая, совсем не занудная, хотя и отмеченная советскими идеологическими чернилами Холодной войны, энциклопедия англосаксонского мира второй половины прошлого века, увиденного замечающим все знаковые события и детали человеком из коммунистической Москвы.
Профессиональный американист, он знал находящийся по ту сторону баррикад западный мир досконально.
Достоверность и качество текста были оплачены личным опытом и судьбой — Мэлор Стуруа проработал много лет собственным корреспондентом в Вашингтоне, Нью-Йорке и Лондоне старых, не существующих сегодня «Известий».
А когда «Известия» с их традициями были на корню уничтожены, он не остался на известинском пепелище, а писал до последних дней для «Московского комсомольца» — перебравшись в Миннеаполис. Причем продолжал работать уже в очень преклонном возрасте, когда ему было далеко за 80.
Сказать, что он давал фору молодым, было бы неправильно. Он ведь ни с кем не соревновался, потому что писать так в наших сегодняшних реалиях мог только он и никто другой.
Сейчас так уже давно никто не пишет.
Плохо это или хорошо — каждый из нас ответит по-своему.
При этом если в советские годы его читательская аудитория исчислялась десятками миллионов — от людей преклонного возраста до пионеров и школьников, пересказывавших на политинформациях его статьи о том, что происходит в мире «труда и капитала», то в сегодняшнем российском информационном поле он уже присутствовал в новом качестве — как человек-невидимка.
При этом, если вдуматься, он ведь был весь соткан из парадоксов. Человек с именем Мэлор, составленным из первых букв слов «Маркс», «Энгельс», «Ленин», «Октябрьская революция», написавший десятки тысяч строк, изобличающих язвы Америки, свою жизнь он закончил в этой самой Америке, среди этих ее язв, а не в России. Он был похож не на застегнутого на все пуговицы советского пропагандиста, а скорее на сенатора из Миннесоты или американского профессора в винтажном пиджаке.
Человек, который обгонял время, он в то же время мог демонстративно и небезуспешно плыть против его мощного течения, не освоив не только компьютер, но и пишущую машинку.
Свои тексты из Миннеаполиса в «Московский комсомолец» он отправлял по факсу. Написаны они были от руки, заставляя вспомнить цветаевское: «Руку верную даю — Пишущую, правую».
За несколько лет до кончины он выпустил собственный поэтический сборник с грустным, лишенным патетики названием «Стихотворения конца жизни».
В своих поэтических текстах, почти не замеченных аудиторией, он раскрылся с неожиданной стороны. Казалось бы, кто только не пишет или когда-то не писал стихов. Но это не вирши, не буриме, не куплеты, а серьезная поэзия.
Если не знать, что автор — журналист, можно подумать, что это написал маститый поэт, находящийся на пике формы.
Так он вновь предстал перед нами как человек-армия в армии пишущих, редактирующих и диктующих — армии прошлого и настоящего.