фестиваль кино
Вчера на Московском кинофестивале прошла премьера первой из трех картин, представляющих в конкурсе Россию,— военной драмы Дмитрия Месхиева "Свои". Пока на фоне остальных конкурсных лент месхиевская смотрится вполне пристойно, по крайней мере в смысле операторской работы, которая ЛИДИИ Ъ-МАСЛОВОЙ показалась одним из главных достоинств.
Оператор Сергей Мачильский посвятил свою работу покойному Павлу Лебешеву, хотя с темпераментной лебешевской стилистикой у аскетичного изображения "Своих" мало общего. Цветовая насыщенность прикручена до минимума — псковские леса, в которых разворачивается действие, имеют мрачный цвет давно не стиранной гимнастерки, а контрастность как бы растушевана, отчего история троих наших беглых пленных, прячущихся в оккупированной немцами деревне, приобретает оттенок сновидческой ирреальности. Авторами также предприняты усилия по приданию актерам не совсем обычного вида, позволяющего им дистанцироваться от предыдущих ролей,— жалко только, что сценарий Валентина Черных не обладает той степенью необычности, для адекватного воплощения которой актеру необходимо забыть все, что с ним было раньше.
Сергей Гармаш в роли Чекиста преобразился с помощью бритья головы и приклеивания противненьких гитлеровских недоусиков, Константин Хабенский (Политрук) покрасился в рыжий, и только третьему их компаньону дебютанту Михаилу Евланову (Снайпер) не пришлось наклеивать фальшивых родинок и накладных бровей. Хотя, возможно, это помогло бы ему хоть ненамного больше запомниться в свой первой роли, потому что одеяло резким рывком мгновенно перетягивают на себя Гармаш и Богдан Ступка (Старик, отец Снайпера и хозяин дома, в котором прячутся беглецы).
Нельзя сказать, что образы героев выписаны с ювелирной тщательностью и бездонной глубиной. Яркую характерную особенность — фамилию Лившиц — имеет только Политрук, которого автор сценария Валентин Черных пустил по линии антисемитизма, однако зачем ему в начале это пришло в голову, к концу забыл. Зато в начале это позволяет ввести, наверное, самую эффектную сцену, в которой есть хоть что-то неожиданное. Один из пленных солдат шантажирует Политрука, успевшего переодеться в гражданское, прежде чем его взяли в плен, и отбирает у него порцию каши: "Я из-за тебя голодать не собираюсь, сука жидовская". Покорный Политрук тут же получает урок от проницательного Чекиста ("он все равно тебя выдаст"), который, достав из кармана опасную бритву, самым уголовным образом перерезает горло шантажисту-антисемиту.
После этого персонаж Гармаша становится окончательно похож на блатного в подвернувшихся ему кепке и широких штанах и в крайне скабрезной манере интересуется молодыми сестрами Снайпера, который ведет своих новых товарищей по несчастью в отцовский дом. Обещанных сестер, впрочем, мы так и не увидим, зато появятся сожительница хозяина (Наталья Суркова) и ее младшая сестра (Анна Михалкова), состоящая в связи со Снайпером. Непосредственная близость живой настоящей женщины провоцирует походно-полевой вуайеризм героев, у которых достаточно свободного времени, чтобы большую часть его уделять подглядыванию за хозяйской бабой, под предлогом хлопот по дому принимающей разные выигрышные позы: то наклоняется, чтобы насыпать зерна курам, то садится с широко раздвинутыми ногами, чтобы подоить корову.
Впрочем, "свои", оказавшиеся среди "чужих", не только глазеют в щели и строят матримониальные планы, но еще и предпринимают среди бела дня ряд довольно шумных операций. Они давно привлекли бы к беглецам внимание дислоцирующихся вокруг фашистов, если бы авторы не знали наверняка, что эта массированная атака на героев должна произойти не раньше, чем минут за 15 до финала. До этого нужно сосредоточиться на психологической задаче — углубиться в отношения троих мужчин, оказавшихся в зависимости от четвертого. Главная ось напряжения пролегает между Гармашем, играющим подозрительность, и Ступкой, соответственно изображающим сомнительность (мало того, что он староста — бывший кулак, затаивший обиду на советскую власть, но и вполне способен ради спасения сына пожертвовать двумя другими беглецами). Константину же Хабенскому ничего не остается, как, отрабатывая интеллигентную национальность персонажа, несколько раз просить принести ему книжку, когда товарищи собираются на очередную вылазку, а также служить объектом ударных реплик Старика типа: "Первый раз вижу, чтобы яврей так много пил".
Один из главных недостатков этой драмы в том, что на каком-то этапе авторы перестают развивать заявленные отношения и резко переводят их в спонтанную истерику (в частности, Чекиста, то заливающегося слезами по поводу подстреленного Лившица, то набрасывающегося на Старика с требованием пристрелить его). Эти пароксизмы можно было в принципе объяснить взвинченным состоянием всех действующих лиц, если бы напряжение по ходу дела действительно нарастало и если бы трансформации кажущихся своих в чужих и наоборот были способны неотрывно удерживать зрительское внимание.