Спустя 20 лет после первой публикации в издательстве Kolonna Publications вышел «Мрак твоих глаз» Ильи Масодова — культовая хоррор-трилогия о кровавых похождениях мертвых девочек, растерявшая шокирующий эффект, но оставшаяся любопытным памятником своего времени.
Фото: Kolonna Publications
Фото: Kolonna Publications
Литературная жизнь Ильи Масодова была краткой и громкой. В 2001 году в издательстве Kolonna Publications вышла его знаменитая трилогия, через два года — еще два романа и сборник рассказов. Больше о Масодове никто ничего не слышал. Писателя этого никто, включая издателей, не видел. Куцая биографическая легенда утверждает, что Масодов родился в 1966 году, работал учителем математики, а потом эмигрировал в Германию. Многие читатели утверждали, что никакого Масодова не существовало, и уж точно, что фамилия эта — псевдоним. Более популярная версия его расшифровки — трое масодовских учителей: Мамлеев, Сорокин, Радов; другая — анаграмма садомазохизма. Некоторые считали, что автор «Мрака» — главный редактор «Колонны» Дмитрий Волчек, единственный человек, утверждавший, что Масодов хотя бы раз выходил с ним на контакт (но если взглянуть на изысканные тексты самого Волчека, эта версия сразу отпадает).
Как бы то ни было, Масодов оказался самым массово успешным открытием «Колонны», выпускавшей в конце 1990-х классику радикального модернизма вроде Арто и Берроуза, а также новую квир-литературу — книги для интеллектуалов и эстетов. Стремительно сложившийся масодовский культ объединял снобистскую публику с любителями интернет-стеба, кровавого аниме, представителями разного рода мрачных субкультур. Масодов пленял тем, что повышал ставки трансгрессии до предела, холодил закаленные нервы читателей рубежа девяностых и нулевых новым уровнем кошмара, заставляя «Голубое сало» выглядеть буржуазным чтивом.
«Мрак твоих глаз» — бесконечный шок-аттракцион. На первых страницах заглавной повести девочку Соню приносят в жертву пьяные строители-масоны; затем она оживает, чтобы умереть и воскреснуть еще несколько раз, растерзать и пожрать бесчисленное количество народу, стать ангелом постсоветского апокалипсиса, встретиться с партизанами-оборотнями, антихристом, водным демоном Чапаевым, ледяными пионерами-героями, дойти до Черной Москвы, пробудить Ленина от мертвого сна и возвестить начало новой коммунистической эры. Во второй, «Тепло твоих рук», изнасилованная, убитая и воскресшая Юля и поначалу живая, презираемая учителями, одноклассниками и родителями Мария рыскают по городу и зверски убивают мужчин, отрывая им половые органы, а затем устраивают сатанинский холокост в родной школе. В третьей, «Сладость губ твоих нежных», доброй, верно почитающей Сталина пионерке Кате сообщают, что ее родители — враги народа, отправляют в детский дом, а оттуда — в колонию для несовершеннолетних, где действие переходит в лесбийский торчер-порн. Ближе к концу Катя, конечно же, умирает, воскресает, начинает убивать, воскрешать и убивать трупы, не забывая о великом Вожде.
За 20 лет шокирующий эффект от этих текстов немного поблек. Стало понятно, что у Масодова не было ни сорокинского чувства слова, ни мамлеевской чувствительности к тому, что словам неподвластно, ни психоделической бесшабашности Радова, ни пелевинского чутья к мифам массового сознания, ни умения Пепперштейна вскрывать темные секретики идеологии («Чапаев и пустота» и «Мифогенная любовь каст» — также очевидные источники его повестей). Его вещи — нормативное письмо, следующее заданному канону. Канон этот вроде бы синтезирован самим автором, но не предполагает ни малейшей свободы действий по ту сторону однообразной кумуляции убийства, воскресения, пытки, поедания, оргии.
Не раз замечали, что по своему устройству масодовские повести напоминают мангу (включая свойственную этому жанру фиксацию на школьницах). Еще больше они похожи на наивную литературу вроде эротических фанфиков по мотивам детских книг (попытки писать под Платонова лишь усугубляют это чувство наивности). Как всякое наивное письмо, эти тексты представляют собой симптом эпохи.
Позиция Масодова отличает его от его учителей. Он не деконструирует советские мифы, как концептуалисты, не пытается извлечь из них незаконный кайф, как психоделики, не ищет сокровенную изнанку знакомого опыта, как мистики. Несмотря на весь потусторонний антураж, никакой изнанки в его мире просто нет — как нет никакого перехода в иное состояние. Самая ужасная смерть — пустое событие, не меняющее общего хода действия. Мифы, что царствуют в масодовском мире (небесный Сталин, опаляющий огонь коммунизма и так далее),— мифы слабые. Они не структурируют ни пространство, ни время, оставляя то и другое в состоянии аморфного кровавого месива. В них невозможно поверить, но невозможно их и отвергнуть.
И вера и неверие требуют ответственного решения, взрослости (на которую может быть способен и ребенок). В прозе Масодова она невозможна: есть только детство и смерть. То и другое — формы абсолютного «нет», высказываемого миру. Можно сказать, что тексты Масодова написаны ребенком. Еще точнее — советским ребенком, капризно отказавшимся взрослеть, пребывающим в некоей форме не-жизни наедине с препубертатными пионерскими фантазиями, невольно вобравшими в себя страшные осколки отвергаемого взрослого мира (его секса и насилия), перебродившими в отвратительный галлюциноз.
В том постмодернизме 1990-х, из которого вырос Масодов, существовало два полюса: критики и эскапизма — стремления разобраться с малоприятной реальностью и собрать из ее фрагментов фантазию, в которой возможна если не счастливая, то хотя бы забавная жизнь (теснее всего они смыкались у Пелевина с его поп-буддизмом). Но до конца сбежать в виртуальный мир никогда не получалось, и тот же Пелевин это неплохо знал. Уникальность Масодова в том, что он — может быть, единственный из авторов этой плеяды — предоставлял возможность решительного побега, возвращения в мертвое материнское лоно исчезнувшей родины. Возможно, в этом, вероятно, не вполне осознаваемом соблазне — причина популярности этой не слишком изобретательной прозы у интеллектуального читателя.
— Мы — архангелы революции,— в один голос отвечают шепотом девушки.— Мы — весталки Черной Пирамиды, хранительницы вечного огня коммунизма, мы, комсомолки, умершие юными и безгрешными, собираем человеческую кровь, чтобы огонь коммунизма не погас в сердцах будущих поколений. Наши ноги, ступающие по ступеням священного камня, не знают неудобных туфель, уши, слышащие все звуки мира,— золотых серег, ногти, касающиеся жертвенных пиал,— химического лака, а рты, несущие вещее слово коммунизма,— лживой помады. Наши косы не могут быть расплетены, потому что их заплетает завет вождя, наши платья не могут быть сняты, потому что их скрепляет завет вождя, наши мысли всегда чисты, потому что в них вечно длится мысль вождя…
Илья Масодов. Мрак твоих глаз. Тверь: Kolonna Publications — Митин журнал, 2021