В Музее русского импрессионизма проходит выставка «Другие берега. Русское искусство в Нью-Йорке. 1924». На ней собрано более ста работ, в свое время участвовавших в масштабном показе отечественного искусства в Большом центральном дворце на Манхэттене. Та выставка затевалась с коммерческой целью, и добрая половина произведений осела за рубежом. По российским и зарубежным музеям и частным коллекциям удалось собрать примерно десятую ее часть, но и в таком составе «экспортное искусство» первых советских лет произвело на Игоря Гребельникова впечатление.
Фото: Александр Казаков, Коммерсантъ
Фото: Александр Казаков, Коммерсантъ
Плотная развеска, весь цвет русского искусства конца XIX — начала XX века: Серов, Кустодиев, Поленов, Серебрякова, Машков, Нестеров, Петров-Водкин, Остроумова-Лебедева, Лентулов, Коненков, Голубкина, Коровин, Ларионов, Гончарова. Им в пандан — художники не столь известные, а то и забытые, а еще графика, книги, фарфор. Все это обрамлено превосходным экспозиционным дизайном, грамотно подсвечено — в общем, выглядит дорого-богато. Да так и есть: часть работ — из крупнейших российских и ближнезарубежных музеев, пара вещей — из венской Альбертины, остальное — из частных собраний.
Чтобы мысленно перенестись из этого экспозиционного великолепия в бедственный 1922 год, когда возникла идея коммерческой выставки русских художников в Нью-Йорке — казалось, что Америка после Первой мировой войны «больше других государств сохранила покупательную способность художественных произведений»,— нужно приложить усилие. Революция, Гражданская война, экономическая неразбериха, дикая инфляция — на этом фоне бедствовали даже самые признанные и лояльные новой власти. «Снег. Мороз. Солнца как будто и на свете нет. Безденежье все страшнее»,— пишет в дневнике 10 апреля 1922 года Корней Чуковский, человек очень деятельный и вовлеченный во многие начинания. А вот запись 3 декабря 1923 года: «Теперь каждый коллекционер картин прячет свои картины подальше, снимает их со стен, свертывает в трубочку, так как боится фининспектора, требующего, чтобы буржуи платили налоги». И такого рода записи — лейтмотив его дневников 1920-х годов. Так что на Америку были большие надежды.
Инициаторы нью-йоркской выставки — художник Сергей Виноградов и ученый, преуспевший автор книг по природоведению Иван Трояновский — подошли к делу основательно. Они привлекли профи: по финансовой части — издателя Ивана Сытина, по художественной — Илью Машкова, Игоря Грабаря, Константина Юона, Константина Сомова; создали комитет, направили предложения об участии более чем сотне художников, заручились поддержкой государства, пообещав отчислить в казну 10% прибыли от продажи картин и билетов. Художники могли дать свои старые работы, их повторения и новые работы: в итоге собрали более 1000 произведений живописи, графики, скульптуры, декоративно-прикладного искусства, позже в Нью-Йорк доставили еще и работы авторов, эмигрировавших в Европу. В декабре 1923 года организаторы отправились с грузом из Москвы, попутно в шведском Мальмё Грабарь вызволил работы русских художников, оставшиеся в тамошнем музее еще с довоенного времени.
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Хотя в отношении расходов все и оказалось не совсем так, как рассчитывали, выставка открылась в очень престижном месте на Манхэттене, на 12-м этаже Большого центрального дворца. Штаты тогда еще не признали новое советское государство, но в Нью-Йорке уже была заметная русская диаспора, с большим успехом прошли гастроли Московского художественного театра, собирали аншлаги дягилевская труппа и многочисленные кабаре, в Метрополитен пел Федор Шаляпин. Если отношение к Союзу и было настороженным, то на самих русских оно в общем-то не распространялось. Выставка открылась с огромным успехом. Правда, она и не устраивалась как советская: напротив, афиша, на которой красовался кучер с картины Кустодиева «Лихач» — бородатый, веселый, размахивающий шапкой, обещала образ России, имевший мало общего с настоящим.
Работы, собранные на выставке, с одной стороны, будто погружали в сказку — церкви и христианские сюжеты вроде «Видения отроку Варфоломею» Михаила Нестерова или евангельского цикла Василия Поленова, деревенские забавы, дивные пейзажи, русские типажи — тот же Федор Шаляпин на знаменитом кустодиевском портрете «позирует» с французским бульдогом на фоне развеселой ярмарки. С другой — демонстрировали вполне европейскую выучку, знание художественной моды: импрессионизма, постимпрессионизма, модернизма — и ничего беспредметно-авангардистского, ведь важно было дать почувствовать Россию, пусть даже и ту, которую уже потеряли.
Американцы тепло приняли выставку: многочисленные благожелательные рецензии в газетах, хорошая посещаемость, светские приемы, но при этом продажи были весьма скромными (в Нью-Йорке — около 90 экспонатов, из них 13 картин Поленова), а с учетом понесенных расходов выставка закрылась со значительными убытками. Но вряд ли в этом стоит упрекать ее организаторов, отборщиков экспонатов, честно предъявивших американской публике лучшее, на их взгляд, из национального искусства. Нью-Йорк, будущий центр мирового арт-рынка, конечно, ориентировался в своих вкусах на Старый Свет, там с 1913 года проводилась крупнейшая ярмарка Armory Show, а галереи привечали дадаистов, сюрреалистов и все самое модное из Парижа, Берлина, Лондона. На этом фоне привезенное русское искусство казалось еще более экзотическим.
Уже в 1925 году советский павильон станет сенсацией Всемирной выставки декоративно-прикладного искусства в Париже, в 1929-м новое советское искусство покажут в Нью-Йорке, тогда же будущий директор МоМА Альфред Барр отправится в Москву — в том числе и за покупками нового искусства для музея.
Впрочем, американское и канадское турне этой выставки продолжилось до 1926 года. Везде произведения принимали благожелательно, что-то продавалось, хотя добрая половина экспонатов в итоге вернулась на родину. И продолжает возвращаться: произведения с тех гастролей время от времени всплывают на арт-рынке. А нынешняя выставка, ставшая итогом основательнейших разысканий, не только восполняет страницу в истории отечественного искусства, но и учит, что «свой путь», хоть даже и в искусстве, уводит недалеко.