контррреволюция
Вчера президент Северной Осетии Александр Дзасохов убеждал соотечественников на митинге в его поддержку, что он до конца будет со своим народом. Он ясно дал понять, что уже не хочет уходить вслед за правительством, которое вчера вечером было отправлено им в отставку. Днем раньше на митинге оппозиции он так же ясно дал понять, что уходит. Такое впечатление, что президент Северной Осетии таким образом готовится к митингу оппозиции, представителей которой он попросил собраться на площади Свободы 11 сентября. На этом митинге он обещал отчитаться о том, что требования оппозиции выполнены. О том, что происходит во Владикавказе, по мнению специального корреспондента Ъ АНДРЕЯ КОЛЕСНИКОВА, не подозревают только бывшие заложники, которые начинают приходить в себя и встречаться друг с другом в Беслане.
"Мы не знаем, что делать"
Утро родители с детьми начинают с того, что идут в школу. Они долго разговаривают с ними о том, что тут происходило. После школы они идут в администрацию, в территориальный отдел образования (ТОО). Их должны зарегистрировать. Записывают их имена, фамилию. Почти все они первый раз после 3 сентября вышли из дома. И они пока как будто стесняются друг друга.— Не один милиционер должен стоять на входе и не два,— я говорю с отцом одного из детей, Олегом Хидеевым.— Шесть, не меньше. И двери должны быть железные. Пока террористы их бы выламывали, милиция бы успела приехать, вступила бы в бой... Мы бы пришли, тоже не пустые.
— А сколько было тогда милиционеров?
— Двое,— как-то обиженно пожимает он плечами.— Двое! И одна из них — женщина. Она сначала забежала в школу, успела позвонить по таксофону, вы, наверное, видели, там, на первом этаже, пуля в него потом попала, и он сломался, а потом ее переодели, рубашку ей дали мужскую, и она в спортзале просидела два дня, женщины ее прятали, как будто она одна из них, а ее ведь террористы искали, спрашивали, шерстили всех, где эта сучка, говорили, ментовская, они ее видели, а потом, представляете, она мертвой притворилась, когда они на второй день расстреливали людей, ее не как сотрудника расстреливали, а как обычного человека, но она выжила, очень боялась, что они будут контрольные выстрелы делать, но они не догадались, слава богу.
Увидеть жизнь и умереть
Я снова зашел в комнату, где регистрировали бывших заложников.— Нет,— говорила молодая женщина,— мне не надо санатория, потому что мы же сразу убежали и в спортзале не были.
— Не надо, знаете, комплексовать,— ответила ей пожилая сотрудница отдела.— Надо пользоваться моментом, пока они идут на все наши условия.
Она кивнула наверх. Она видела жизнь.
— Так что поезжайте. Вот на выбор санатории в Сочи, Анапе, Туапсе. Путин, говорят, нам какой-то свой санаторий отдает. Едете? Ну и молодцы! И сами ничего не делайте, никакой реабилитации. Все оплатят, а детям, может, даже на карманные расходы денег дадут. Да-да, могут дать!
— А вы в какую школу пойдете? — спросила сотрудница подростка лет 14.
— Я? А в какую можно? — переспросил он.
— Да вот в шестую все идут.
— В шестую? Нет, в шестую не хочу.
— Ладно,— сказал ему отец, Артур Туганов,— хватит выбирать. Пойдешь в третью, к дому ближе, а Оксфорд потом.
Выйдя из комнаты, он сказал, что сам учился в третьей школе и что преподаватели там не хуже, чем в первой, были:
— Просто первая была совсем рядом с домом. Мы в высотном здании живем, в пятиэтажке. Первая школа считалась, вы, может, знаете, элитной, кадры там были проверенные, старые, хорошо предметы знали. И ученики там могли экстернатом сдавать, сын мой, например, должен был в 10-й пойти и за 11-й класс должен был сразу сдать. Не получилось, к сожалению.
Он прислушался к тому, о чем говорили в кабинете. Там обсуждали, кто имеет право на реабилитацию, а кто нет. А мне казалось, что все имеют.
— О чем мы с вами говорили, а? Извините, не могу вспомнить,— сказал он.— Может, я вам больше не нужен, тогда я пойду? А то я сына не вижу, он куда-то делся.
В кабинете продолжали обсуждать, кто куда поедет.
— Вот,— говорила та же пожилая сотрудница,— допустим, в семье несколько детей, а внутри спортзала кто-то один был. А другого не было. Так вот, на реабилитацию могут поехать оба. Я Алке говорю: забирай всех троих и езжай скорее. Нет, чего-то думает. Я, с одной стороны, ее понимаю, может что-то лучше Болгарии быть, Италия например. А может, ведь, наоборот, все остынет.
В коридоре две девочки лет восьми разговаривали громким шепотом и не могли наговориться:
— Мы с тобой как вовремя убежали! Там все падало после нас, горящее падало, стекло тоже падало! Лариса Азаматовна!
Они бросились к средних лет женщине, появившейся в коридоре. Она обняла их, прижала руками их головы к своей груди и заплакала. Они гладили ее спину и улыбались.
— Живите, девочки, долго,— плакала классная руководительница.
— Ну, я не знаю,— неуверенно сказала одна из девочек.
— Вы теперь очень долго будете жить.
Они уже хотели отойти от нее, но она не могла, просто не могла их отпустить.
— А у меня, вы знаете, не всю семью записали на реабилитацию,— сказала одна женщина, выйдя из кабинета.— Мальчика не записали, сказали, что он детсадовский, а записывают только школьников.
— Это какое-то страшное недоразумение,— произнесла подошедшая к ним заведующая ТОО Зарина Бургалова и зашла в кабинет.
После короткого бурного разговора заведующей с подчиненной на осетинском оказалось, что и в самом деле недоразумение.
— Привет,— встретились два подростка и по-мужски обнялись.— Как ты?
— Нормально. Давай отойдем.
Они отошли к лестнице, и через полминуты я уже слышал:
— А они: ту-ту-ту... Дым такой везде...
— Дети! — крикнула им пожилая женщина.— Чтобы я вас все время видела!
4-й "Б"
Коридор был уже почти полным. Встретились дети и их родители из 4-го "Б" и рассматривали классный альбом. В нем была большая фотография всего класса. Овальные карточки, оранжевые витые узоры вокруг каждой.— Вот, Миша, он в Москве, мама умерла. Элона Козырева погибла, видите, это Элона,— показывали они мне.— Лолаеву Алану никак не находят. У Алины Аликовой мать умерла. Таболов Заурбек, видите, красивый какой мальчик, похоронили вчера. Хадиков Бореслав, родные увезли куда-то его из города, говорят, плохо себя чувствует. Где он, не знаете?
С каждым днем на митинг во Владикавказе собирается все больше людей
Фото: AP
— Мам, пошли в школу. Я хочу посмотреть,— сказал ее сын Георгий, и они ушли.
— А я подъехала с тремя детьми и уехала, когда началось. А Мисикова была в спортзале? — наклонилась к девочке из 4-го "Б" ее мама.
— Мисикова была. Каролинки не было,— ответила эта девочка, Кристина.— Лена выскочила тоже. А я за ней.
— Русика Хубаева похоронили,— женщины продолжали рассматривать альбом.— Цибирова Тамерис самая улыбчивая была, как будто говорила всем: любите меня, люди! Видите, какая? Красивая?
— Очень красивая,— сказал я.
Она была очень красивая.
— Их выпустила одна классная после третьего, а другая взять еще не успела, и поэтому они в спортзале оказались без классной,— сказала еще одна мама.— Они не знали, к кому примкнуть. А я, когда началось, причесывалась, собиралась идти только туда, Кристина моя самостоятельная, сама пошла.
Кристина нетерпеливо спрашивала свою подружку, стоявшую рядом:
— А ты в сарай забежала, когда выбежала из зала? Я в сарай.
— Нет, я сразу к домам.
— А нам милиционер крикнул, чтобы мы забегали в сарай, он там стоял, а потом убежал куда-то, и мы его долго ждали, а потом один мальчик окно выломал, и мы опять убежали. Потом сидели, ждали, пока стрелять перестанут. Где мы только не сидели!
— А тебя на пленку снимали террористы? — спросила ее подружка.
— Меня, конечно, снимали.
— А что они тебе говорили?
— Они злые были, особенно в последний день. Они говорили, что свои души не жалеют для Аллаха, и воды нам не давали, и даже когда один мальчик вынес бутылку с водой, они ее из рук выбили.
— А одну девушку с грудным ребенком выпустили, а у нее еще одна дочка сидела в спортзале, ее не выпустили. И девочка, когда мама уходила, кричала: "Мама! Мама!" И девушка не смогла вернуться, и говорит, что у нее все время этот голос в ушах стоит. Она, наверное, с ума сойдет.
— Даже в "Норд-Осте" они шоколад давали людям, правда? — спросила меня пожилая осетинка.
— Да,— сказала Кристина,— а тут даже если кто-то сознание терял, воды не разрешали принести.
Я посмотрел на нее. Спокойная улыбчивая девочка.
— А вы знаете,— подошла ко мне еще одна женщина,— что, когда одну девочку выводили в туалет, она обрывала листки с цветка и проносила в трусиках в спортзал и там кормила листиками других ребят. А бандиты ее за это могли убить.
— Там разве были цветы в туалете? — спросил я.
— Ну, понимаете...— она замялась,— они в одном классе, это был ее первый класс, яму заставили вырыть и сделали из нее туалет. А девочка знала, что там должны быть цветы, и нашла их на полу. Канукова, кажется, фамилия ее.
Она позвала мальчика лет десяти, который стоял в паре метров от нас и не подходил из деликатности.
— Мой сын, он был в заложниках, а я нет. Я дома была в это время. И вот он рассказывает, что у него там под ногами оказался мобильный телефон чей-то, а они заставили всех телефоны отдать и говорили, что расстреливать будут за спрятанный телефон. И вот одна женщина, Альбина, с дочкой была, увидела, что он этот телефон хочет взять, и говорит, что не надо, давай я сама спрячу. Спрятала, а они заметили, поставили ее на колени и стали прикладами бить.
— Я у нее на коленях спал,— сказал мальчик.
— Она с ним все время разговаривала. Она ему говорила, что их вечером освободят, они сразу пойдут домой, искупаются, выпьют много воды и лягут в чистую постель. А у нее и своя дочка была там, Зарина. Наш спасся, а потом мы узнали, что Альбина погибла. Она жила в Школьном переулке, рядом со школой. Мой парень не видел, как она погибла, он выскочил при первом взрыве. Когда он узнал, что Альбина погибла, с ним сильная истерика была. А потом нам сказали, что и Зайка погибла. Альбина ее Зайкой называла. Мой очень плакал и говорил, что хоть бы Зайка жива осталась
Она словно не замечала, что ее сын стоит рядом.
— Мы знаем, где она жила, пойдем туда и возьмем ее фотографию, мы поставим ее у себя. Шотаева-Кучиева Альбина, двойная фамилия по мужу. Запомните, пожалуйста, или лучше запишите.
По сценарию
На улице, перед зданием администрации, большим полукругом стояли женщины. В центре этого полукруга я увидел зав территориального отдела Зарину Бургалову.— Все мы недоглядели,— говорила она,— и вы тоже.
Я вздрогнул даже. Почему она так разговаривает с родителям? Нельзя же такое говорить.
— Да, вы, учителя, недоглядели. И я тоже. И все-все. И гарант наш тоже ничего не обеспечил. Но давайте сейчас не будем об этом. Вот мы едем на митинг во Владикавказ. Митинг против терроризма, в противовес вчерашнему. Давайте там придерживаться такого сценария, какой нам предложили. Это правильный, хороший сценарий. Мы будем говорить, что не надо ходить на митинги сейчас и разжигать рознь.
— А что, попросить охрану дополнительную для школы — это рознь разжигать? — раздраженно спросила пожилая учительница.— И почему надо так говорить? А если сейчас все затихнет, то дальше еще хуже может быть, вы это понимаете? Может, наоборот, надо говорить, чтобы больше этот ужас не повторился? Чтобы меры какие-то приняли?
— Меры примут и так,— уверенно сказала заведующая.— Но надо сделать так, чтобы никто по Владикавказу не ходил с оружием без разрешения. Многие приедут на митинг. Но они не прочувствовали так, как мы. И к нашим словам прислушаются. А мы должны работать. Нам надо отвлекать людей от этого чудовищного факта.
— Посадим их учиться во вторую или третью смену — и это что, реабилитация будет? — спросила одна учительница.
— У нас же совсем другой подход,— сказала заведующая.— Все происходит реально. Нам помогают. Неволить никого не будем. Не хотите — не поедете. Только если считаете нужным.
— Мама, о чем они говорят? — негромко спросила девочка лет десять рядом со мной.— Я ничего не понимаю.
— Ну так подойди поближе.
— Да я слышу.
— Может, нам не ездить: а от всех письмо написать? — предложила одна из женщин.— Ну что мы будем в толпе стоять? Так-то мы согласны. Но ехать бы не хотелось. Или пусть они к нам приедут.
— Мы должны сказать, что нас не защитили,— добавила заведующая.— Мы скажем это. Нас призывают к оружию. А мы скажем, что это ничего не даст. Ну что, правда, это даст? Резню? Вам нужна резня? Правительство должно, конечно, уйти в отставку. Так, у нас одна "Газель" и один автобус. Поехать могут 30 человек. Помните, мы призываем не собираться на митинги. Скажет Ирина и еще кто-нибудь, если захочет. Надо сказать, что не надо разводить нас ни на что.
— Сказать надо так, что мы из Беслана, а вчера из Беслана не было никого, у нас что, меньше, чем у других, болит? — предложила еще одна учительница.— Не надо уподобляться тварям!
— Правильно,— одобрила заведующая
— Я никому не уподобляюсь! — воскликнула еще одна учительница.— Зачем так говорить!
— Лариса! — укоризненно сказала заведующая. — Времени нет совсем. Кто едет без дискуссий?
Учителя начали торопливо расходиться. Осталось гораздо меньше 30 человек. Но остались люди все-таки.
"Мы не все одобряем!"
"Остановите бесчинства и терроризм!", "Осетия против террора!", "В единстве наша сила!", "Кавказу нужен мир!" — такие плакаты были вчера на площади Свободы.— Если что — я председатель спорткомитета, а ты мой зам,— негромко говорили между люди в штатском на площади.
Их, председателей спорткомитетов, было много и вчера, и днем раньше на этой площади.
Площадь была заполнена не меньше чем на треть. На этот митинг собрали гораздо больше людей, чем пришло на предыдущий, оппозиционный, на котором Александр Дзхасохова объявлял о том, что в течение трех дней отправит в отставку правительство республики, а скоро уйдет и сам. Ему только, говорил он, надо ответить на все текущие вопросы. "Вы что, думаете, я пойду против воли народа?" — спрашивал он. Судя по всему, волю того народа, который должен был убедить Александра Дзасохова остаться, и должны были продемонстрировать теперь люди на площади.
Было много студентов, рабочий с предприятий; сельским жителям выделили автобусы.
На краю площади на бордюр поднялся человек в костюме и прокричал, сложив руки у рта:
— Граждане, требует одного: отставки правительства! И его самого! Пусть сам уходит! Все остальное неприемлемо.
Странно было, что никто не засвистел. Никто с ним вообще не хотел вступать в разговор. Его обходили стороной.
— Дзасохов — да это же дипломат, который продал СССР,— говорил другой человек в толпе.— Теперь Осетию продает.
— Да не продает он,— наконец возразила ему одна женщина.
— А-а, не продает? А у вас какая зарплата? 600 рублей? Хватает на проезд?
— У меня дочка работает,— сказала женщина.— И на заводе много свободных рабочих мест. Работай не хочу.
— Осетия — маленькая и хрупкая страна,— начал говорить первый выступающий, ректор Владикавказского университета.— Нам всем необходима солидарность и еще раз солидарность.
Говорил он по бумажке, но вдруг скомкал ее.
— Давайте снимем наши амбиции, нельзя допустить одиночества власти, федеральной и местной! Мы не все одобряем, что делалось властно. Но чтобы призывы к отстранению не выглядели единственным выходом. Мы не должны утратить общий образец поведения нашего народа... Президент Дзасохов должен предложить нечто радикальное и в человеческом, и в административном плане, и мы должны сплотиться с властью, а власть должна сплотиться с нами! Безопасности нам, люди!
Митинг вел министр печати Анатолий Дзантиев.
— Может быть, какой-нибудь супердержаве и можно нас уничтожить, но нас нельзя победить! У нас могут быть разные мнения, но я хочу заручиться вашей поддержкой: можем мы цивилизованно провести наш митинг или нет?
— Нет! — уверенно крикнули сразу несколько человек.
— Вот и спасибо! — поблагодарил министр.— Вчера был другой митинг. Они говорили об отставке правительства и президента. Имеют полное право. Но мы должны определиться, есть ли у нас альтернативное мнение. Решим ли мы таким образом вопросы экстремизма? Нам надо быть глубже и так, чтобы понимать друг друга.
Он передохнул и продолжил неожиданно:
— Давайте решим: отставка так отставка!
Эти слова произносил ведь, не надо забывать, министр. Я не забывал.
— Но если есть более умное что-то,— продолжил он,— то давайте воспользуемся этой, может быть, подсказкой или как ее называть?
И тут у него сдали нервы:
— Мы все готовы не только уйти в отставку, а и вообще исчезнуть с лица земли, если надо!
Это был все-таки честный министр. Его, может, надо было бы и оставить (на земле).
— Уважаемые товарищи! — говорил следующий оратор.— Здесь присутствуют и отсутствующие...
Но зато и он, и все остальные говорили без бумажки. Слово предоставили Джерафовой Ирине, председателю женсовета Юго-Западного округа Владикавказа.
— Они сами себя посмешищем делают! — возмутился пожилой осетин в толпе.— Такого нет округа!
Ирина Джерафова от женщин потребовала, чтобы к ним вышел президент.
— Президент выйдет, но не в эту долю секунды,— сказал министр печати.— Мы сделаем предложение нашему президенту, и, я уверен, он выйдет.
Еще бы он не вышел.
От стариков выступил Саламбек Караев:
— У нас в Осетии выращен хороший сад, и в этом саду живут осетины, грузины, русские... (про ингушей все-таки ничего не сказал дедушка.—А. К.). Кого только нет! И не в последнюю очередь руками Александра Сергеевича Дзасохова выращен этот сад! Я прошу его: останься!
— В отставку! — раздалось из толпы.
— Это будет преступлением! — ввязался в полемику Саламбек Караев.
— В отставку!
— Которые выкрикивают, посмотрите ряды нового кладбища в Беслане! Вы таких новых рядов хотите? Поехали смотреть! Это выкрикивают подкупленные люди!
— Все подкупленные стоят на трибуне! — крикнули из толпы.
Я обернулся и увидел, что кричит женщина, которая активно вела себя и на вчерашнем митинге.
— Посмотрите, какие государственные деятели откликнулись на нашу трагедию! Со всего мира! — сокрушенно говорил Саламбек Караев.
— Я не против, чтобы кричали,— сказал ведущий.— Но лучше все-таки действовать согласованно.
К микрофону вышла учительница из Беслана, Ирина Гуриева.
— Никому не может быть больнее, чем нам, жителям Беслана,— говорила она.— В эти страшнейшие дни члены правительства и президент были в Беслане... Беслан просит одного: пусть будет мир!
Она хорошо говорила.
— Ребята были под пулями,— говорил борец Сослан Андиев.— Кто обвиняет в трусости Александра Дзасохова? Теймураза Мамсурова (председателя парламента.—А. К.)? Они все делали правильно. Их отставка — подарок тварям.
Другой борец, Мазхар Хадарцев, вспомнил об отставке правительства:
— Мы требуем не только, чтобы правительство ушло, а чтобы и администрация ушла, и наказали виновных, если надо — отдали под суд... Что касается отставки Дзасохова: неуместно сейчас, потому что кто-то должен отвечать на все вопросы.
— Александр Сергеевич, как я предполагал, пришел, потому что он всегда с народом! — оживленно сказал ведущий.
К микрофону вышел президент республики.
— Еще тогда, в Беслане,— говорил он,— раздавались предупреждения, что мы должны быть вместе. Но часть не услышала и пошла другим путем. Они имеют право... Ответим повышением качества работы всех наших структур! А к моему решению об отставке правительства прошу отнестись с пониманием.
Хоть она-то, я понял, точно состоится. Уже гора с плеч.
Она и состоялась поздним вечером.
— Я вчера услышал на митинге вопросы, которые имеют очень опасный характер,— продолжил президент,— для нашего согласия и завтрашнего дня. Сегодня я чувствую другую тональность. Конечно, я действительно не держусь за власть. Это было бы просто безрассудством! Но представьте картину, что надо решать вопросы государственного руководства, а некому!!! Вы думаете, вчера это был единственный митинг? В столицу пытались пройти сотни людей! Если бы вчера не среагировали, то мы бы могли сегодня видеть другую картину! — чистосердечно признался он людям.
Президент сделал паузу и закончил:
— Я до последней минуты буду вместе с народом, чтобы помогать народу и республике!
Не уйдет.