Вчера на "Ленфильме" прошел пресс-показ фильма Андрея Кравчука "Итальянец", мировая премьера которого состоится 14 февраля в рамках "Киндерфильмфеста", конкурса детских фильмов, не самой именитой, но уважаемой составляющей официальной программы Берлинского кинофестиваля.
Закономерно, что "Ленфильм" делает ставку на Андрея Кравчука, "выросшего" на студии, не изменившего ей с модными продюсерами. На пресс-показе говорили, что он органично продолжает ленфильмовские традиции: как же, как же, о потерянных, опаленных жизнью детях снимали и Динара Асанова, и Семен Аранович. Вот и герой "Итальянца" — шестилетний детдомовец, отказавшийся от усыновления в Италию, чтобы найти родную маму. Но Андрей Кравчук именно что реанимирует традицию, лишая ее обжигающей тревоги 1970-х годов. Слишком аккуратно, слишком правильно, слишком комильфо, — возможно, он и первый, но слишком покладистый ученик "Ленфильма".
Хотя по сравнению с его дебютом, "Рождественской мистерией" (2000), очевиден прогресс. Пять лет назад на экране царили слащавые, как бы лирические как бы комедии с обязательным фейерверком в финале. Но даже на их фоне "Мистерия" перебирала по части сантиментов и презрения к реальности. Сейчас в кино усилиями Александра Веледенского, Андрея Прошкина, Ларисы Садиловой возвращается социальный неореализм. И речь сирот в "Итальянце" обретает достоверную жесткость, люди в электричке кажутся не статистами — неподдельными пассажирами, гаснущие окна провинциального детдома нагоняют тихую тоску, а респектабельные посредники из конторы по усыновлению блатными ухватками напоминают своих коллег, с которыми корреспондент Ъ сталкивался по жизни.
Но, если каждая деталь по отдельности достоверна, их совокупность вызывает стойкое ощущение неправды. Реальность непредсказуема, в фильме же, едва персонаж появляется на экране, на его лице сразу прочитывается, какую роль сыграет он в судьбе мальчика. Если мать-отказница, узнав, что сына увезли в Италию, спрашивает, идет ли автобус до вокзала, и обреченно вздыхает, услышав, что там у него конечная остановка, к гадалке не ходи: через минуту она бросится под поезд. Непредсказуем лишь финал. Мальчик находит мать. Зрители не видят ее, камера останавливается на сияющем лице мальчика, а за кадром звучит его письмо к другу — о том, как хорошо теперь с мамой Ване Солнцеву (для тупых один из персонажей напоминает, что так звали катаевского сына полка). По контрасту с реалистической фактурой финал невыносимо неправдоподобен, еще сказочнее, чем в какой-нибудь "Сироте казанской".
Впрочем, эта сказочность идеологична. Из намека, брошенного в одной сцене, из двух слов, прозвучавших в другой, складывается внятная и совсем не гуманная философия. Детей, оказывается, иностранцы не спасают из детдомовского ада, ими "торгуют за доллары", если не "на запчасти разбирают". Все добрые старики, как на подбор, армейские отставники. Раскаявшиеся матери ждут не дождутся детей, от которых некогда отказались. А русского Ваню никто никогда не посмеет назвать басурманским именем Джузеппе.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ