«Около 50% детей находятся в сиротских учреждениях из-за своих особенностей»
Что нужно сделать, чтобы дети реже попадали в детские дома
27 июля был опубликован протокол заочного заседания Совета по вопросам попечительства в социальной сфере при правительстве РФ, посвященный профилактике социального сиротства. В нем, в частности, говорилось о необходимости совершенствовать законодательство в этой сфере. Председатель совета Татьяна Голикова поручила секции совета «Семья, материнство и детство» до октября представить в правительство соответствующие предложения. Президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», член совета Елена Альшанская рассказала «Ъ», почему профилактика сиротства важнее борьбы с ним.
«Существующей сегодня поддержки недостаточно для того, чтобы дети могли остаться в семьях»
— Вы давно говорите о необходимости профилактики социального сиротства. Что она даст семьям, у которых забирают детей?
— Мы работаем с семьями, которые оказываются в кризисной ситуации, и действительно много лет бьемся с тем, что вся наша система социального обслуживания, по сути, работает только для двух категорий граждан. Для тех, кто социально адаптивен, достаточно умен, может справиться со сбором документов и доказательств своей нуждаемости в государственной помощи. И для тех, кто уже совсем не в состоянии себя обслуживать, обеспечивать, нуждается в постоянной внешней помощи — и для таких людей государство придумало стационары-интернаты.
Если твоя жизненная ситуация попадает под стандартные критерии нуждаемости, тебе окажут помощь. Если она чуть выбивается из стандартов — не окажут.
Основной критерий нуждаемости — низкий доход или отсутствие дохода. Если у тебя нет денег и ты можешь это доказать, государство сделает для тебя что-то бесплатно. При этом социальные службы не спрашивают, что именно тебе нужно, они предлагают те услуги, которые у них есть.
У государства есть ресурс, которым оно готово поделиться с теми, кто подходит под определенные категории: малоимущий, многодетный, инвалид. И для многих семей эта помощь — неплохое подспорье. Они разобрались, как работает эта система, поняли, как получить что-то от государства, собрали документы, и государство для них какие-то дефициты закрывает. Для социально адаптированных семей это выход: если ты бедный, тебе могут дать продуктовый набор, а в школе питание у ребенка будет бесплатное; если ты в процессе развода и нет денег на психолога для ребенка, это основание попросить бесплатного психолога — и хотя государство дает тебе не полный курс, а всего несколько сеансов, это хоть какая-то помощь. Но вся эта система не работает в тех ситуациях, когда семья находится на краю пропасти, когда ситуация комплексная, когда родители не очень социально адаптированы или парализованы стрессом и даже не могут разобраться, куда идти и какие услуги просить.
У большинства семей, чьи дети оказываются в детских домах, потребности сложнее, чем набор услуг, которые им предлагает система соцзащиты.
Несколько лет мы ездили по регионам с мониторингом детских домов и изучали причины, почему дети попадают в эту систему. Мы выяснили, что существующей сегодня поддержки явно недостаточно для того, чтобы дети могли остаться в семьях.
— То есть детей забирают в детские дома не потому, что органы опеки плохие?
— У нас принято думать, что в опеке сидят монстры, которые мечтают забрать из семьи ребенка. Конечно, система выстроена плохо и там нет нужных ресурсов, нет обучения, поэтому случается, что органы опеки действуют не в интересах ребенка. Но в среднем там работают обычные люди, многие из них действительно переживают за детей, им есть дело до этих семей. Но у них нет ни ресурсов, ни инструментов, и сама система устроена так, что помочь они не могут. Все, что они могут,— забрать или не забрать ребенка. И если они видят реальные проблемы, плохую, тяжелую ситуацию, то у них нет никаких механизмов для помощи семье. Они могут только посоветовать семье обратиться в соцзащиту. А там нужно выбрать услугу, собрать документы, пройти комиссию, которая признает нуждающимся. Семьи, чьи дети попадают в детские дома, редко могут с этим справиться. Да, бывают такие специалисты в социальной защите, которые вникают в проблемы семьи, помогают и делают то, чего делать не обязаны. Но сама система на это не заточена. Она не про то, как помочь человеку справиться с ситуацией. Она про оказание услуг. Вот есть у вас задача оказать какое-то количество услуг и вы их оказали столько, сколько вам определили госзаданием в начале года. Количество услуг — это и есть результат. Государство у нас большое, и оно не любит, когда кто-то тратит больше денег, чем положено. И, конечно, задача любого органа — показать, что деньги потрачены ровно так, как было запланировано. Но невозможно предсказать, какая помощь, в каком объеме и каким людям понадобится в следующем году. Это можно только «нарисовать».
Поэтому вся система социальной помощи у нас не гибкая, не адресная. У нас даже понятие адресной помощи трактуется неправильно.
Вот мы называем адресную помощь, когда Марье Ивановне Петровой доставляем пакет гречки по адресу. Но мы не выясняем, что случилось с Марьей Ивановной, пригодится ли ей именно этот мешок гречки и что ей на самом деле нужно, чтобы выбраться из кризиса.
Когда у семьи забирают детей, потому что государство считает ситуацию, в которой они находятся, угрожающей, неправильной для ребенка, ни одно ведомство не предлагает семье помощь, потому что по закону не обязано это делать. У нас есть семьи, у которых детей забирали, ограничивали в правах, и они оказывались в этой ситуации абсолютно одни. Государственной машине довольно легко доказать, что ты недостаточно хорошая мать, потому что с той стороны государственные органы, процедуры, а с этой стороны девочка, выпускница детского дома, 24 лет, успевшая к этому возрасту родить троих детей и не понимающая, как их растить. Вот сейчас наши юристы работают с мамой, которая побила свою шестилетнюю дочь до синяков. Мама — выпускница детского дома, забеременевшая в 16 лет, сама воспитывалась в алкоголической семье. Дети ее уже попадали в учреждение, потому что ей не на что было их кормить, негде жить, она их вернула домой. Крутится как белка в колесе, пытается выжить, но у нее ноль ресурсов, у нее нет нормального, здорового опыта своего детства, нет образования, нет знаний, нет ресурсов, нет расширенной семьи, которая бы помогала адекватно.
Да, она не молодец, она побила свою дочь. Но на нее завели уголовное дело за эти два синяка, и я считаю, что это неадекватная ситуация. Ее саму били в детстве, она не знает, как можно по-другому воспитывать, у нее трое детей, они ее не слушаются, и она не справляется.
Вместо того чтобы заводить уголовное дело, тут надо было помочь человеку справиться с этой ситуацией: научить справляться с тремя детьми, нужен психолог и нужен кто-то, кто помогал бы иногда присматривать за детьми. Однако часто в таких ситуациях госорганы считают, что если они помогли оформить все положенные выплаты, какие-то вещи б/у выдали, значит, свою миссию выполнили. А раз она все равно не выкарабкалась, значит, забираем ребенка.
Система сопровождения в виде индивидуального курирования семьи просто отсутствует.
По сути, сопровождение — это когда рядом есть человек, которому до тебя есть дело и который искренне хочет понять, как можно тебе помочь, чтобы твоя ситуация действительно изменилась. В некоторых регионах у нас работают некоммерческие организации, которые так сопровождают семьи, есть и государственные органы, которые начинают работать именно по технологиям сопровождения семьи и видят результат. Но на федеральном уровне ничего не поменялось. Социальная защита — это такой каталог услуг: если тебе нужна помощь — напиши заявление, тебе что-то дадут, распишешься — и до свиданья.
«49% детей остались без попечения из-за алкогольной зависимости родителей»
— Каких видов помощи семье сегодня нет, хотя они очень нужны?
— Например, нет системной реабилитации людей с алкогольной зависимостью. Недавно несколько некоммерческих организаций, в том числе Благотворительный фонд Елены и Геннадия Тимченко и наш фонд, провели исследование причин временного размещения детей в сиротских учреждениях. Результаты показали, что в 31–46% семей один или оба родителя страдают от алкогольной (реже — наркотической) зависимости. 49% детей остались без попечения родителей из-за алкогольной зависимости родителей. И при этом я не вижу адекватной, комплексной работы с этими родителями.
Соцзащита требует, чтобы родитель встал на учет в наркодиспансер и принес оттуда справку о том, что пролечился — и этим часто вся «помощь» ограничивается.
В одном регионе мы выяснили, что родитель, предъявивший опеке такую справку, провел три дня в стационаре, где сделали детоксикацию, вывели из организма алкоголь, и считается, что все хорошо, он пролечился. В диспансерах часто нет ни социальной, ни психологической реабилитации, а алкогольная зависимость воспринимается как чисто медицинская проблема.
Самая популярная мера помощи зависимым у нас — кодирование, при этом в серьезных медицинских исследованиях говорится, что эта мера не имеет доказательной эффективности. Кодирование — это не мера реабилитации, не мера лечения, это некий «волшебный укол», который внушает человеку страх: если ты сорвешься, тебе будет очень плохо. Поэтому люди держатся месяц, два, полгода, а потом срываются. Или сразу срываются.
Зависимость — это хроническая болезнь, и длительное воздержание возможно, только если человек находится на сопровождении: психиатрическом, психологическом, медицинском, социальном. Чаще всего зависимость вырабатывается, когда человек не умеет без алкоголя получать позитивные эмоции, расслабляться, переживать стресс, травму. Конечно, можно научить человека справляться без алкоголя, иначе получать дофамин, справляться со стрессом, найти смыслы и интересы, которые позволяют дольше удержаться в трезвости. И если бы у нас работал комплексный подход, то гораздо больше людей могли бы удержаться в трезвости. Нам надо помочь человеку найти мотивацию к изменениям. Где-то скорректировать проблему медицинскими препаратами, где-то — психологической помощью, группами поддержки. А у нас сегодня взаимодействие между наркодиспансерами и соцзащитой практически на нуле.
Да, соцзащита отправляет в диспансер за справкой, но не знает, что там с человеком происходило, какую помощь ему оказали. И не делает ничего, чтобы человек сохранил трезвость.
Еще самый распространенный способ помощи — регулярное хождение в семью и беседы о здоровом образе жизни. Десять лет ходят в семью, беседуют о здоровом образе жизни, а человек продолжает пить. Но ведь очевидно: раз ничего не меняется, значит, это не работает.
— А кто должен вести такую работу с зависимыми?
— Я уверена, что это должны делать все помогающие службы вместе. У нас ведь есть отдельные элементы такой помощи, но они не складываются в пазл. Например, на базе наркодиспансера могут работать и психологи, и социальные работники, и это будет уже системная помощь.
В регионах есть группы анонимных алкоголиков — это группы самопомощи, хорошо себя зарекомендовавшие, но в соцзащите иногда даже знают о таких группах и не направляют туда родителей. Где-то есть частные терапевты, которые работают с зависимыми, их тоже можно привлекать. Мы очень надеемся, что нам удастся достучаться в первую очередь до Минздрава, до Минтруда и что начнется какая-то комплексная работа по социальной реабилитации зависимых граждан.
В целом как раз на основе сопровождения и должен появиться механизм, который поможет определить причины кризиса, создать маршрут помощи, понять, какие организации и службы могут скооперироваться, чтобы вывести человека из кризиса.
Потому что реабилитация зависимого человека — это не отдельная услуга, это комплексный подход, который позволяет увидеть конкретную человеческую судьбу, оценить, какие ресурсы есть у самого человека или в его окружении. Иногда человеку нужно помочь установить контакт с родственниками, с которыми он в ссоре, и после примирения часть его проблем решится сама собой. Это тоже может быть задача поддерживающего специалиста — содействовать в переговорах, чтобы можно было возобновить общение.
Сопровождение всегда предполагает участие самого клиента и профессиональную работу помогающего специалиста.
— На любые предложения о необходимости увеличения контроля за семьей со стороны государства раздаются протесты от традиционалистов, которые считают, что вмешиваться в семью вообще нельзя. В России это довольно большая часть граждан. Что с этим делать?
— Я совершенно согласна, что нам не нужно усиливать контроль — его и так много, хотя он совершенно хаотичный. Нужно усиливать не контроль, а помощь. И вот тут мы с традиционалистами кардинально расходимся. Потому что страх «вмешательства в семью» становится барьером, не позволяющим расширять возможности помощи для семей. Любые попытки добиться сопровождения семей, реальной помощи людям встречают активное сопротивление от этой части общества: они начинают пугать родителей, что сопровождение семьи — это вмешательство в ее дела. Хотя это откровенная подмена понятий. Вмешательства в семью у нас в законе предостаточно, и мы выступаем, наоборот, за его ограничение.
Но бросать семьи на произвол судьбы — лишь бы «не вмешиваться» — глупо и жестоко по отношению к людям в беде.
При этом надо честно признать, что, пока в мире есть государство, всегда будут линии конфликта между частным и государственным. Это часть нашего современного мира, где, с одной стороны, важно выстраивать систему общественного контроля, чтобы не уступить государству базовые свободы и ценности. С другой — нужно понимать, что у государства всегда будет право вмешиваться в семью, защищать одного гражданина от другого, тем более защищать ребенка. И не надо путать вмешательство с помощью, не нужно смешивать два этих понятия. Сопровождение и помощь должны оказываться не органами опеки, не государственными контролирующими органами, а совершенно другими структурами: социальными, помогающими организациями.
— То есть вы предлагаете разделить контроль за семьей и сопровождение семьи?
— Конечно.
«Каждый второй чиновник в качестве помощи предлагал размещение в интернат»
— Еще Совет по вопросам попечительства в социальной сфере поручил вам изучить стационарозамещающие технологии, то есть те формы помощи, при которых ребенка не надо размещать в детский дом или интернат на постоянной основе. Они уже есть?
— Да, такие проекты есть у некоторых наших коллег. До сих пор мы с вами говорили про семьи, в которых родители столкнулись с кризисной ситуацией, не справились и у них забрали детей. Но есть категория детей, которые находятся в сиротском учреждении по другой причине: их родители не пьют, у них нормальное жилье, они не бьют детей, заботятся о них, но в этих семьях родились дети с инвалидностью, а услуг для них не появилось. Не меньше 20% сирот в учреждениях — это дети с инвалидностью, и еще около 30% детей размещены в таких организациях по заявлению родителей, из них большинство — дети с ОВЗ (ограниченные возможности здоровья.— “Ъ”) и инвалидностью. То есть мы можем сказать, что около 50% детей находятся в сиротских учреждениях из-за своих физических и психических особенностей.
И когда мы проводили наши исследования по временно размещенным в учреждениях детям, то увидели, что во многих ДДИ (детских домах-интернатах для детей с тяжелыми нарушениями развития.— “Ъ”) руководство вообще не считает работу с родителями своей задачей.
Они могут ничего не знать про этих родителей. В учреждениях нам говорили: «Родитель десять лет назад сдал ребенка, фактически не навещает его, ребенок с тяжелыми нарушениями развития». Но когда нам удалось пообщаться с такими родителями, картинка изменилась. Родители рассказывали, что после рождения особого ребенка обращались за помощью, но буквально каждый второй чиновник в качестве помощи предлагал им размещение в интернат. Например, мы познакомились с женщиной, ребенок которой появился на свет с тяжелой родовой травмой: пострадал мозг. Муж ушел, она осталась одна с двумя детьми. Жили они в небольшом населенном пункте, никакой адекватной помощи, реабилитации, присмотра там нет до сих пор. За годы жизни ребенка поликлиника дважды выписала путевки куда-то далеко на реабилитацию, но при этом второго ребенка взять с собой было нельзя, а оставить его не с кем, поэтому они этими путевками не пользовались. В подростковом возрасте у ребенка начались проблемы с поведением, в том числе по отношению к маме и второму ребенку в семье. И сколько она ни просила помощи в соцзащите, ничего, кроме путевки в ДДИ, ей не предлагали. Интернат, в который она отвезла ребенка, находится на другом конце региона, у нее нет машины, а на автобусе далеко и ночевать там негде, то есть часто туда ездить невозможно.
— И связь между родителем и ребенком прерывается.
— Да, и в этом не виноват родитель. Сейчас перед нами стоит задача изучить, какие в регионах есть альтернативные формы размещения детей и что можно сделать, чтобы дети не теряли семью из-за инвалидности. Я знаю, что многие учреждения начали предлагать такую услугу, как дневное пребывание — когда мама утром приводит и вечером забирает ребенка. Или пятидневное пребывание — когда ребенок проводит дома выходные. Какие-то НКО предлагают услуги няни, кто-то дает семьям возможность передышки — размещения ребенка на две-три недели в квартире с ухаживающими сотрудниками, пока родители решат какие-то медицинские или семейные проблемы. Мы хотим проанализировать существующий и пока не собранный воедино опыт наших коллег из разных родительских организаций, которые уже что-то делают, чтобы не размещать своих детей в учреждения. При наличии методологического описания стационарозамещающих технологий будет легче требовать от государства их внедрения.