Балетная премьера в Авиньоне

"Видение Розы" преследует хореографов мира

       47 театральный фестиваль в Авиньоне (Festival d`Avignon) воздал почести легендарной антрепризе Сергея Дягилева — "Русским балетам" (Ballets Russes). Постоянное и пристальное внимание французской артистической элиты к блистательной истории Saisones Russes заставляет, по мнению обозревателя Ъ ПАВЛА ГЕРШЕНЗОНА, еще раз вернуться к необычной судьбе одного из хореографических шедевров начала века — "Видения Розы" Михаила Фокина, а также бросить беглый взгляд на развитие балетного театра конца века.
       
       Фестиваль в Авиньоне завершился 3 августа выступлением труппы знаменитого хореографа Доминика Багуэ (Dominique Bagouet), умершего 9 декабря 1992 года. Танцовщики показали на главной сцене Авиньонского фестиваля — в Парадном дворе Папского дворца — новые версии трех знаменитых балетов "Русских сезонов": "Видение Розы" (Spectre de la Rose) Вебера-Фокина-Бакста (1911 г.), "Парад" (Parade) Сати-Пикассо-Кокто-Мясина (1917 г.) и "Свадебку" (Noces) Стравинского-Нижинской-Гончаровой (1923 г.). Все три прочтения принадлежат французскому хореографу Анжелену Прельокажу (Angelin Preljocaj) и ранее были с успехом представлены парижской Opera Garnier.
       В двух стихотворных строках Теофиля Готье "Я — призрак розы, которую ты вчера носила на балу", вскользь брошенных поэтом Жаном-Луи Водуайе хореографу Михаилу Фокину, Анжелен Прельокаж с очевидностью ударяет на "вчера". "Вчера", согласно его версии, это 6 июня 1911 года в театре Монте-Карло, когда в третий "Русский Сезон" Дягилев, Фокин и Бакст показывают одуревшей от рулетки публике Тамару Карсавину и Вацлава Нижинского в Spectre de la Rose. "Вчера" значит только, что глубокой ночью после бала, или очередного из ежедневных балетных спектаклей, или нудного сеанса в одном из дансингов со скверной репутацией, когда Он, молодой человек (Franck Chartier) — блестящий премьер, зловещий жиголо, Нижинский, Spectre de la Rose, в мерзком грязном плаще, из-под которого проглядывает лилово-розовое с увядшими лепестками трико — возвращается на пустую черную сцену. Никаких бело-синих бакстовских комнат. Нет Тамары Карсавиной в просторном "сорти де баль", нет канувшего в небытие дуэта, нет мифического финального прыжка в окно, навсегда превратившего Нижинского в Nijinski. Он резко будит спящую на полу авансцены молодую женщину (Sarah Ludi).
       Анжелен Прельокаж перечитывает "Видение розы" жестко, почти истерично. Фокинский хореографический импрессионизм упразднен. Нет переливающейся оттенками "воздушной перспективы", в честь которой пролиты моря искусствоведческих чернил, нет щедро воспетого Жаном Кокто аромата, кружащего "в пленяющих вихрях, обволакивая сновидицу вязким флером". Нет и того, чему даже Фокин не мог найти определяющих слов. Вместо "вязкого флера" — тягучая тяжелая чувственность, инспирированная не академически-статичными фотопортретами Карсавиной и Нижинского, но, скорее, сверхчувственными рисунками Лепапа, Бурделя, Барбье, того же Кокто — очевидцев премьеры, дружно ломавших головы над загадкой ложного эротизма Spectre de la Rose — бесполого существа. Они свели ее к более им понятной (и модной) загадке андрогина, на которую Анжелен Прельокаж со всей радикальностью артиста конца века отвечает логическим финалом: деформированным корпусом, изогнутыми руками, спазматическими движениями.
       И все же трехдольный вальсовый размер веберовского "Приглашения к танцу" не нарушен. Свято соблюдены и все принципиальные мизансцены Фокина-Водуайе. Француз Прельокаж (впрочем, албанец по происхождению) действует с галльской разумностью, и в контексте художественного феномена Spectre de la Rose его жест пересоздания пластического текста — единственно возможный. Буквальные воспроизведения без Карсавиной и Нижинского бессмысленны, об этом уже Фокин с тоской постоянно повторял в своих Мемуарах. "Видение Розы" он создал для них. Ими оно спровоцировано. С ними навсегда ушла специфическая неизъяснимая манера подачи движения, известная лишь по многочисленным, но невнятным описаниям и на мгновение воскресшая на кинопленке в движении, пробежках, быстрых поворотах, взмахах рук недавно скончавшейся Киры Маркевич-Нижинской — дочери Вацлава.
       В более широком смысле — в контексте движения балетного театра (и в контексте истории его отдельных занимательных страниц) жест Прельокажа — единственно верный. Репертуар дягилевской антрепризы будоражил воображение всегда: ореолом артистических имен, масштабом художественных амбиций и всегда — потенциальными возможностями для пере-чтения. И каждая из последующих балетных эпох по-своему разыгрывала карту "Русских сезонов".
       Авангард 60-х--начала 70-х, в лице Мориса Бежара, оставил нам "Болеро", "Весну священную", "Свадебку", "Жар-птицу". Авангард 60--70-х — это решительный расчет с дягилевским прошлым, подобный расчету с архаическим прошлым Императорского балета, произведенный Михаилом Фокиным в дягилевской антрепризе. Меняется все: сценарии, характер пластики, дизайн, художественный посыл.
       Следующая эпоха во всем противоположна. Пришедший из Соединенных Штатов новый балетный консерватизм начала 80-х всеми правдами и неправдами пытается воссоздать исчезнувшее навсегда. Расшифровываются обрывки хореографических записей, копируются костюмы и живопись. Но оставаясь буквальным в мелочах и деталях, он проигрывал в главном: "вязкий флер" и патриархальный шарм дягилевских артистов улетучивался бесследно. Воссозданные героическими усилиями "Шехеразада", "Послеполуденный отдых Фавна", "Весна священная" поражают неутраченной художественной актуальностью оригиналов и угнетают мертвым холодом.
       То, что показали в Авиньоне Анжелен Прельокаж и танцовщики труппы Доминика Багуэ, идеально отражает актуальную идеологию post-modern dance. Балет из зрелища для чувственных гурманов становится зрелищем для интеллектуалов, знатоков его истории, сохраняя при этом все неожиданности первопрочтения. Непосредственное восприятие дополняется актом, сродни искусствоведческой штудии. "Видение Розы" Анжелена Прельокажа может поразить или оставить равнодушным кого угодно. Но адекватно воспринять его сможет лишь тот, кто знает оригинальный текст Фокина (и все последующие версии), кто знаком с легендой о Тамаре Карсавиной и Вацлаве Нижинском. Именно в сопоставлении фокинских мизансцен со сценическими положениями версии Прельокажа и возникает то особое художественное напряжение, которое задает весь интерес зрелища. От авангардистского пафоса "отторжения" 60--70-х годов, через "неоконсерватизм" 80-х, к изощренной постмодернистской поэтике "включения" начала 90-х — так движется балетный театра в конце века.
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...