«Чрезвычайно радикально настроенный»

100 лет назад, 21 января 1924 года, ушел из жизни председатель Совета народных комиссаров СССР В. И. Ленин; в дни траура советские газеты и журналы напечатали массу воспоминаний о нем; но в последующие годы те истории, которые не укладывались в формируемый образ вождя мирового пролетариата, были преданы забвению и лишь теперь публикуются вновь.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из воспоминаний многолетнего соратника В. И. Ленина народного комиссара здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко, 1924 год.

Владимир Ильич всегда был чистейшим пролетарием по всем своим привычкам и склонностям. В эмиграции (к которой, главным образом, относятся мои воспоминания) ему нередко приходилось переживать лишения. (Эти-то лишения и подточили его на редкость крепкий организм уже давно.) Но и в периоды материального благополучия пролетарские замашки не оставляли Владимира Ильича. Маленькая комната, с рабочим столом и жесткой железной кроватью — типичная обстановка его жизни: самые скромные развлечения, в былые времена велосипед — вот его удовольствия. Таким же остался он и до последнего своего дня. Надо было видеть его страдающее и немного сердитое выражение лица, когда ему, как главе правительства, предлагали тот или иной церемониал или «этикет».

Владимир Ильич на редкость целостная личность, у которого слова никогда ни на йоту не расходились с делом,— вот тема, над которой еще долго будут работать историки и которую можем лишь поставить мы, современники.

Еще о другой черте мне хотелось бы упомянуть, которая точно так же лежит в основе всей деятельности Владимира Ильича: это — его темперамент, смелость, находчивость. Некоторые большевики, старые товарищи по с.-д. партии, говорили как-то мне, что меньшевики и большевики различаются по темпераменту. По-моему, это — глубокое психологическое наблюдение. Рефлексия (в худшем случае трусость) лежит в основе меньшевика, как психологического типа. Боевой темперамент — основа психологии большевика.

Коснется ли, бывало, дело наших скромных вечеринок, посвященных какому-нибудь партийному событию и устроенных где-нибудь в подвальном кафе парижского предместья, Владимир Ильич — центр всеобщего веселья. Его юмор, жизнерадостность, клокочущая энергия проявляются и здесь: вокруг него стон стоит от смеха. Организовывались ли товарищеские поездки на велосипедах — он инициатор прекрасных экскурсий, подстрекатель на всякие шутки. Один раз во время такой экскурсии Владимир Ильич чуть не поплатился жизнью, и только присущая ему смелость и находчивость спасли его…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из воспоминаний одного из основателей Французской коммунистической партии Анри Гильбо, 1924 год.

В Цюрихе Ленин и Крупская снимали комнату в квартире скромного рабочего, в узкой и гористой улице рабочего квартала. Комната была чрезвычайно узка; низкий потолок делал ее еще более мрачной. Две грубо сработанные деревянные кровати, два столика, перегруженные книгами, журналами и всевозможными бумагами. В его кремлевском кабинете я нашел впоследствии ту же простоту.

Я восторгался мудростью, критическим умом, глубокими и широкими знаниями и в особенности ясностью его взгляда, удивительным чувством реальности и умением предчувствовать далекие и невидимые для других последствия еле ощутимых фактов…

После многочисленных приключений я в 1918 году попал в Москву, и в день моего приезда я вновь, с некоторым волнением, увидел Владимира Ильича…

Он садится, не обращая внимания на мои вопросительные взгляды, задает вопрос за вопросом. И сразу обо всем.

Я за ним наблюдаю. Все тот же: та же умная и постоянная ирония, то же радушие.

Впоследствии я часто с ним встречался. Я видел его в часы, наиболее напряженные и опасные, во времена наступления Деникина, Колчака и Врангеля.

Положение, как известно, было критическое.

При помощи агентов Антанты враги советского правительства подготовляли заговоры, покушения, восстания. Красная армия отступала, транспорт ухудшался, локомотивы один за другим шли в мастерские, снабжение было недостаточно, и паек, раздававшийся рабочим и трудящемуся населению, уменьшался с каждым днем, доходя порою чуть ли не до нуля. Ленину никогда не изменяли силы, вера, уверенность и оптимизм, основой которого был твердый и гибкий реализм.

Мне вспоминается, как однажды, показывая мне на карте города и железнодорожные узлы, занятые белыми, Ленин спокойно сказал: «Через 8 дней решается наша судьба. Либо мы их отбросим, либо нам капут».

И всегда этот смех, этот живой смех здорового человека — ведь смех выражает, выявляет здоровье. Мне лишь раз пришлось видеть Ленина слегка озабоченным. Это было в феврале 1922 года, за несколько дней до того, как ЦК партии убедил его взять отпуск по болезни. Он казался утомленным и как бы выбирал слова. Он нервно мне сказал: «Ах, я забываю французский язык». Затем: «Мне не по себе в последние дни. Я работаю больше, чем кто бы то ни было в ЦК. И вот, теперь последствия. Я переутомлен, страдаю бессонницей и нервничаю».

Ленин был полной противоположностью сектанта.

Чрезвычайно радикально настроенный, он, несмотря на это, никогда не терял чувства действительности и выказывал во всем и всегда исключительную эластичность.

Он умел слушать, как редко кто из интеллигентов. Он читал и изучал труды своих политических противников. Сколько раз я его видел просматривающим и комментирующим статью какого-нибудь контрреволюционера. Его лицо расплывалось в улыбку: «Эти люди оказывают нам неоценимые услуги. Они указывают на все наши ошибки, на все те глупости, которые мы совершили» <...>

Неунывающий материалист — Ленин когда-то бросил фразу о «чуде русской революции». Перефразируя ее, можно говорить о «чуде Владимира Ильича Ленина». Ибо поражаешься, как могло у человека хватить сил, чтобы годами бороться со все новыми и новыми опасностями и проблемами. Хорошо сработанный и не имевший дефектов мотор. Увы, болезнь сразила и его…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из воспоминаний заведующего Центральным агентством по снабжению и распределению произведений печати (Центропечать) Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) Б. Ф. Малкина, 1924 год.

В течение 3-х лет (1918–21) нам в Центропечати удалось записать 13 речей Владимира Ильича на граммофонной «советской» пластинке. С самого начала восстановления единственной в России Апрелевской фабрики (под Москвой) В. И. проявил очень большой интерес к делу граммофонной пропаганды и всячески помогал нам наладить это сложное, трудное дело, прося немедленно его известить, когда можно будет приступить к записи речей.

В. И. много рассказывал, как он слышал политические речи в граммофоне в Швейцарии, а также об использовании граммофона во время предвыборной кампании в Америке.

В. И. настаивал, чтобы это дело было бы сразу широко поставлено.

Первое время мы записывали В. И. в Кремле в специально приготовленном помещении — последняя запись в 1921 году происходила в Центропечати.

Сложность записи заключалась в том, что на каждую речь приходилось всего три минуты, и В. И. особенно волновался, когда на первых порах ему не удавалось вовремя кончать речь.

— Мне не хочется, чтобы пропадала хотя бы одна секунда,— говорил он нашему специалисту — единственному тогда в России.

— Вы вот увидите, я в следующий раз специально подготовлюсь!

Он тут же начал делать подсчеты, сколько он произносит слов в минуту. И действительно, на следующие записи В. И. являлся со специально написанными им речами и очень радовался, когда произнесенная им речь укладывалась ровно в три минуты…

Он все говорил, что он первый раз в жизни слышит свой собственный голос, и все спрашивал, похож ли его голос.

Голос Ильича в пластинке был действительно очень похож, и нам удалось сохранить все оттенки его.

Особенно внимательно была составлена речь В. И. «О крестьянах-середняках», произнесенная с большим подъемом. Эта речь вышла лучше всех.

Речь о середняках, как и две речи В. И. о продналоге имели наибольший успех, и спрос на них рос с каждым днем. Из деревень и из Красной Армии усиленно требовали этих речей, приезжали специальные крестьянские ходоки, немедленно заводился в отделе граммофон, и речь Ильича производила потрясающее впечатление на крестьян. «Вот ее-то нам и нужно — у нас этой речи поверят больше, чем всякой газете»,— говорили крестьяне.

Речи В. И. расходились в десятках тысяч, и мы не успевали их изготовлять — впоследствии мы открыли вторую фабрику, в Ленинграде.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В. И. имел обыкновение перед каждой записью меня вызывать и внимательно расспрашивать, какие именно темы сейчас популярны, и мы вместе с ним составляли примерный список таких тем.

На Х-м партсъезде В. И. подошел ко мне и просил подготовить большую запись «о новой экономической политике» В. И. предложил через 2 дня сделать ему специальный доклад об аппарате Центропечати и об Отделе Советской Пластинки. На докладе В. И. долго расспрашивал, главным образом, о постановке распространения газет и литературы в деревне. «У вас самая мощная связь со страной, имейте в виду, что немедленно после принятия ВЦИКом декрета о продналоге вам придется через Центропечать бросить в деревню все, что мы сумеем издать. Используйте все ваши губернские, уездные и, главным образом, волостные отделения, используйте все ваши агитпункты, железнодорожные киоски и тысячи почтово-телеграфных отделений. О наших новых решениях должны знать миллионы, и масштаб работы нужно во много раз увеличить.

Объявите всем вашим работникам, что мы возлагаем на них очень большую ответственность».

Немедленно после заседания ВЦИКа, на котором был принят декрет о продналоге, В. И. меня вызвал, и мы наметили ряд тем. На эту запись (она оказалась последней) В. И. приготовил пять речей: две речи о продналоге, о потребительской и промысловой кооперации, о концессиях и развитии капитализма и последнюю речь «о беспартийных».

Последнюю запись по техническим соображениям пришлось организовать в самой Центропечати — у нас испортился в это время записывающий аппарат, и запись пришлось отложить на несколько дней. В. И. все время нас торопил: «Нужно скорее оповестить деревню. Обязательно запишите также Калинина, Троцкого и Каменева». Когда все было готово к записи, я заехал за Ильичом в Кремль.

Когда мы спустились вниз, Ильичу была подана его машина. «Зачем же нам на двух машинах ехать, я поеду с Вами»,— обратился он ко мне и свою машину отпустил. «Только у меня к вам будет очень большая просьба», как-то смущенно и виновато обратился ко мне Ильич:

— Вы уж, пожалуйста, доставьте на вашей машине обратно в Кремль...

Мы все улыбнулись…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из записанных поэтом М. А. Тарловским воспоминаний студентов Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС) о приезде в их коммуну к Варваре Арманд В. И. Ленина и его супруги Н. К. Крупской, 1924 год.

Это было вечером 25 февраля 1921 г…

В передней сидел человек в кожаной куртке. Его увидели раньше, чем гостей, и Лямин (один из живущих в квартире-общежитии студентов.— «История») еще тогда прибавил: «Уж не Чека ли к нам нагрянула, товарищи»? А увидев Ленина, Лямин понял, что это не Чека. Но тут у него явилось подозрение: не преследует ли он Ильича? (человек ничего не говорил и только сказал, что хотел бы получить стул). Выяснилось, что это шофер Ленина. Он так и не знал, что к нему уже было приставили единственного вооруженного револьвером студента, который имелся в коммуне.

Потом стало весело. Ленина напоили чаем и угощали маслом и хлебом — первого у них было больше, чем второго (в этот день получили первый паек).

Ленин стеснялся класть в свой стакан сахар, которого было немного, а Надежда Константиновна не стеснялась и съела две тарелки подгорелого супа в компании с одной студенткой.

Гостя забрасывали вопросами, но он так умело вел разговор, что вопрошаемым оказывался не он, а задававший вопросы. Его интересовало все — и почему у них электричество жгут после десяти часов вечера, и почему работают с утра до ночи, и каких держатся взглядов на искусство, и почему в одной квартире электричества больше, чем в другой (его туда тоже затащили на двадцать минут), и почему во второй квартире дымно, а в первой не дымно, и т. д., и т. д. Ему объяснили, что студенческие квартиры соединены с электрической сетью Почтамта и потому могут себе позволить жечь поздно электричество. На это Ленин ответил шутливой угрозой издать декрет о полном запрещении частным гражданам пользования светом в определенные часы.

Обо всем говорил мягко, с иронической улыбкой, с сочувствием, а временами — с отеческой строгостью.

Заговорили об искусстве. Молодежь была передовая и ничего правее конструктивизма в искусстве, как полагается, не признавала. В их среде был только один ненавистный художник, которого они с презрением называли маляром, но которому это не мешало писать отличные реалистические вещи. И его-то работами остался доволен Ленин. «Вот это,— говорит,— я понимаю. Это и мне понятно, и вам понятно, и рабочему, и всякому другому понятно. А что, скажите пожалуйста, в ваших новых работах? Там я на человеческих лицах ни глаз, ни носов не нахожу».

С литературой оказалось то же самое: «Пушкина понимаю и признаю, Некрасова признаю, а Маяковского, простите, не понимаю».

«Сколько раз я тебе, Володя, говорила,— смеется Надежда Константиновна,— чтобы ты взял Маяковского, да и прочитал. Ты бы его понял. Ты вот только никак не соберешься».

Ленину попалась книжка группы «Уновис». Ему объяснили, что «Уновис» — это утвердители нового искусства. Он смеется: «Ну, подумайте, товарищи, на что же это похоже — У-НО-ВИС? Кто это поймет?». Студенты начинают лягаться: «Владимир Ильич, а Совнарком — разве это понятно? СОВ-НАР-КОМ?» — «Вы правы, товарищи СОВ-НАР-КОМ — непонятно. И не надо вводить в литературу сокращенных названий. Они понадобились нам под влиянием чрезвычайных обстоятельств. Только поэтому мы их должны терпеть».

Много еще было говорено...

Ленин обещал побывать у студентов еще раз. Три года ждали и не дождались.

Но через несколько дней после описанного события все студенты особым постановлением были переведены на первую категорию в получении пайка и прочих материальных благ.

Публикация Евгения Жирнова