Стенограмма предательства

К 150-летию Всеволода Мейерхольда Александринский театр подготовил целую программу выставок, лекций и конференций, вершиной которой стала премьера Валерия Фокина «Мейерхольд. Чужой театр» — документальная постановка о начале конца великого режиссера и его театра, который приблизили его же друзья и коллеги. На общем собрании ГосТИМа побывала Марина Шимадина.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Для Валерия Фокина фигура режиссера-новатора Мейерхольда — одна из важнейших. Он был одним из создателей и первым руководителем Центра имени Мейерхольда в Москве, а после его фактического закрытия и присоединения к «Школе драматического искусства» присвоил имя Мейерхольда Новой сцене Александринки, открыв во дворе театра памятник режиссеру по мотивам знаменитого портрета Бориса Григорьева. Для Александринского театра Мейерхольд тоже не чужой: он поставил здесь почти два десятка спектаклей, а самый знаменитый — «Маскарад» Лермонтова — вышел аккурат накануне февральской революции 1917 года, став прощальным фейерверком пышной жизни императорского театра. В 2014 году Валерий Фокин восстановил сцены той легендарной постановки в спектакле «Маскарад. Воспоминания будущего», где были тщательно воссозданы роскошные костюмы и затейливые мизансцены.

Новая постановка Фокина — тоже своего рода реконструкция, но гораздо более лаконичная. И она тоже о конце — конце последнего периода в жизни Мейерхольда, о закрытии созданного им театра ГосТИМа и о его близкой гибели. В основе документальной постановки — стенограмма общего собрания коллектива театра после вышедшей в газете «Правда» разгромной статьи Платона Керженцева под названием «Чужой театр». В ней Мейерхольда упрекали в буржуазности и формализме, в ненужном пролетариату «трюкачестве», вспоминали о «грузе прошлого» — то есть о службе в императорских театрах. Режиссеру вменяли в вину, что он так и не выпустил спектакль к 20-летию революции: «Когда советские театры показали десятки новых произведений, отразивших величайшие проблемы строительства социализма, борьбу с врагами народа — Театр им. Мейерхольда оказался полным политическим банкротом».

Но Валерия Фокина интересует не столько сама репрессивная машина со спусковым крючком газетных передовиц, сколько психология и поведение людей — соратников и коллег Мейерхольда, моментально ставших его врагами.

Спектакль начинается как обычное собрание коллектива с его неизменным протоколом, выборами председателя, голосованием. На сцене стоит только стол с графином, актеры рассаживаются в первом ряду партера, так что зрители тоже становятся участниками общего собрания.

Как Всеволод Мейерхольд оказался главным призраком русского театра ХХ века

Первым выступает сам Всеволод Мейерхольд в исполнении Владимира Кошевого, который по иронии судьбы раньше играл у Фокина молодого Сталина в спектакле «Рождение Сталина». Красивый, гордый, с орлиным профилем, королевской осанкой и короной седых волос, он нараспев читает покаянную речь об ошибочном увлечении сложной формой, непонятной для «молодого пролетариата». Читает, как некую вынужденную роль, без просительных, униженных интонаций. И ему этого не прощают. Артисты возмущаются, что в своей речи он употребляет слово «мы», делая их как бы соучастниками преступления, тогда как они — только пешки в руках режиссера, а все решения он принимает единолично, как царь и бог. И в то же время они не на шутку обижены именно своим подчиненным положением, «отсутствием советского коллективизма и уважения к каждой его единице». В их репликах сквозят личные обиды, ущемленное самолюбие, но они с удовольствием подкрепляют их идеологическими обвинениями, хотя, казалось бы, должны понимать, чем это грозит режиссеру,— 1937 год на дворе.

И даже давние соратники не испытывают ни малейших угрызений совести, словно все эти годы они только и ждали команды «фас», чтобы наброситься на того, кто сделал их известными.

И только скромный столяр Канышкин (Дмитрий Белов), не испорченный тщеславием, говорит, что стоит дать Мейерхольду еще один шанс, чтобы он мог реализовать свои идеи в новом строящемся здании ГосТИМа — ныне Концертный зал Чайковского, чей полукруглый амфитеатр придумал именно Мейерхольд.

Женщин, понятно, больше всего уязвляет исключительное положение «первой леди» театра Зинаиды Райх (Олеся Соколова), которая играет все главные роли, так что ГосТИМ в шутку называют «театром имени дамы с камелиями». Зинаида Николаевна — вторая жена и муза режиссера, которая будет зверски убита в своем доме после его ареста, и правда выглядит тут нездешним экзотическим цветком посреди простеньких ромашек-дебютанток в ситцевых платьях и сухих заслуженных артисток в серых советских костюмах.

Сам Мейерхольд наблюдает за этой разнузданной расправой с ледяным спокойствием, но мысленно преображает действительность в театральное действо и вспоминает свои спектакли, чьи декорации воссозданы на сцене художником Алексеем Трегубовым.

И вот уже лающие на слона моськи в рапиде разлетаются и начинают играть эпизод из знаменитого «Ревизора», беспрекословно слушаясь режиссера — демиурга этого мира. И ты понимаешь, насколько грандиозной и авангардной для своего времени была эта постановка.

Или маршируют на параде физкультурников, которыми Мейерхольд тоже увлекался в 1920-е годы, будучи руководителем театрального отдела Наркомпроса. Или репетируют ту самую «Даму с камелиями», ставшую последним спектаклем, показанным ГосТИМом, когда режиссеру даже не разрешили выйти на поклоны. Его, уже босого и растерянного, Зинаида Николаевна берет под руку и уводит в глубину сцены, где открывается дверь на улицу, в современный Петербург. Уводит в историю. А на закрывшийся занавес проецируют череду портретов Мейерхольда — от молодого актера Художественного театра, играющего Треплева в «Чайке» Станиславского, и революционного комиссара в кожанке до печально известных последних снимков в фас и профиль из личного дела режиссера, арестованного спустя полтора года после собрания, а еще семь месяцев спустя расстрелянного после жестоких пыток.