фестиваль кино
Вчера в Выборге закрылся XIV кинофестиваль "Окно в Европу", порадовавший на прощание фильмами как о простых шахтерах, так и о представителях творческой интеллигенции — художниках и скульпторах. На момент написания этих строк решение жюри еще неизвестно, но один из явных фаворитов почудился ЛИДИИ Ъ-МАСЛОВОЙ в психологической драме Андрея А. Эшпая "Многоточие".
"Многоточие" снято по мотивам произведений советского писателя Виктора Некрасова. Героиня Евгении Симоновой лепит гипсовых горнистов, не зная особого горя и заигрывая с молоденьким натурщиком (Евгений Цыганов), пока к ней не приезжает первый муж из Магадана, таинственно исчезнувший в 37-м году (Игорь Миркурбанов). Скульпторша начинает питать надежды на возможность воссоединения, несмотря на наличие у нее самой другого мужа (Сергей Дрейден), а у бывшего, соответственно, другой жены. Ныне действующий муж-художник о планах супруги не подозревает и спокойно пьет водку с приятелем-врачом (Николай Чиндяйкин), обсуждая, что такое творческий кризис и что о каждом из них скажут после смерти. Деятели культуры вообще выпивают едва ли не больше шахтеров или селян из фильмов, о которых речь пойдет ниже, но умеют придать эстетическую ценность этому занятию, поднимая тосты с цитатами из Чехова о том, что счастья нет, не должно быть и не будет. "Многоточие" снято с неподдельной грустью, которая особенно пленяет тем, что не обусловлена никакими политическими причинами: посреди мастерской героини возвышается огромный каркас статуи Ленина, видимо, представляющий для скульпторши основной труд ее жизни, но никакой антитоталитарной символики в этом монстре не заключается. Режиссер как бы выносит за скобки советскую эпоху и видит трагедию героини не в том, что ей приходится следовать принципам социалистического реализма, а в накрывающем ее иллюзорном ощущении, что жизнь можно начать заново, и в неспособности с этой иллюзией расстаться.
"Многоточие" — картина, что называется, приличная, которую не стыдно и на международном фестивале показать, например, в Локарно. Но прелесть и своеобразие выборгского фестиваля заключается как раз в том, что здесь в конкурсе спокойно соседствуют вменяемые фильмы с произведениями совершенно несусветными. В этом году они рассказывают о простом народе, который, в отличие от интеллигенции, возможность счастья не исключает и инстинктивно стремится к нему, пусть даже не для себя, порой самыми парадоксальными путями.
Персонажи фильма "Последний забой", например, решили организовать коллективное самоубийство в шахте, причем у каждого из четырех заговорщиков есть веский резон. Герой Сергея Гармаша не может прокормить шестерых детей и надеется, что жена на полученную компенсацию сможет вывезти их на море. У персонажа Петра Зайченко не хватает денег на лекарства для больной жены. Более юный шахтер в исполнении Артура Смольянинова страдает по романтической причине: его девушка выиграла конкурс красоты, и он терзается мыслью, что теперь недостаточно хорош для нее. Интеллигентская прослойка представлена в "Последнем забое" инженером еврейской национальности (Алексей Горбунов), которому просто жизнь стала не мила после отъезда его семьи в Израиль. В фильме этом, снятом сериальным постановщиком Сергеем Бобровым и сначала планировавшемся телеканалом "Россия" как сериал, явственно чувствуется бойкое перо сценариста Юрия Короткова, пошедшего по стопам Дмитрия Астрахана в оптимистической установке — она ощущается с самого начала, несмотря на мрачное начало и неприглядные подробности нищего шахтерского быта. Как бы абсурдно и противоестественно ни вели себя герои, "все будет хорошо",— эта фраза лейтмотивом проходит сквозь "Последний забой", напоминая об одноименном астрахановском шедевре, с которым шахтерская сказка недвусмысленно перекликается.
Не менее светлое ощущение оставляет и картина Игоря Апасяна "Граффити", в которой студент художественного вуза отправляется в глушь попрактиковаться в рисовании родной природы. Сначала столичный гость на все морщит носик, обнаруживая в приютившей его деревне натуральный зоопарк, начиная от засевших в администрации бандитов и заканчивая коллекцией юродивых разного пола и возраста. Получив заказ расписать стенку сельсовета березками и одухотворенными лицами местных чиновников, герой намеревается по-быстрому сделать работу и отвалить с баблом, однако зависает надолго, столкнувшись со стремлением портретируемых непременно изобразить на живописном панно своих погибших на той или иной войне родственников.
Процесс набирает обороты, и скоро к несчастному художнику выстраивается очередь ходоков с фотографиями родных и близких, а масштаб его полотна приближается к произведению Ильи Глазунова "ХХ век". Чиновничьи хари, разумеется, приходится замазать, а котлету заработанных пятихаток экстренно пропить с душевным старичком, представляющимся как современное воплощение Екклезиаста,— тем самым довершается нравственное перерождение московского студента, начисто забывающего, что свое возвращение к истокам он начинал с фразы "Я херею, бля, со своего народа". Сценаристы и режиссеры, конечно, не то чтобы народ, но и они порой умеют вызывать у неподготовленной публики сходные ощущения.